В среду отзванивается Сашка-прораб, сообщает радостную весть: от петухов он избавился, привезли недостающий декор на второй этаж и ребята закончили с полами на первом, завершают установку гипсокартона. Судорожно отправляю им новый план первого этажа. После штукатурки стены переносить сплошная боль и затягивание сроков. А если ребята успеют закончить черновые работы, начатые уже давненько, на этой неделе, то шансы, что я расквитаюсь с этим проектом за две недели, весьма высоки. И я ношусь, как электровеник, чтобы все успеть. К выходным я бодро рапортую Юдину, все еще находящемуся в рабочей поездке, что на следующей неделе я смогу уже приступить к оформлению кабинета, и прикладываю фотографии проделанной работы. Пусть видит, как он ошибался, и какая я молодец. Однако, в ответ я получаю кислые похвалы и вопрос, не слишком ли я тороплюсь? Ошибки на этапе чистовой отделки могут вылиться в кругленькую сумму. Заверяю Юдина, что ошибок не будет. Это не в моих интересах. Я твердо намерена закончить работу в поставленные сроки и уложиться в бюджет. «Увы, я задерживаюсь в командировке. Так что принять работу смогу только позже, когда вернусь. Что? Так не терпится меня сразить?» «Нет, мне не терпится уволиться. Все равно акт вы подписываете с Павлом Андреевичем». А на следующий день, явившись на объект, я не застаю там никого. Ни прораба, ни рабочих. Тишина. На мой звонок Сашка отвечает заспанным голосом: – А нам дали неделю оплачиваемого отпуска. Что я, дурак что ли, отказываться от отпуска летом? У меня такого лет десять не случалось, – зевает он в трубку. – Какой отпуск посреди работы? – ору я в трубку не своим голосом. – Кто отпустил? – Так Юдин же. Он тебе ничего не сказал разве? Юдин, похоже, решил, что он бессмертный! Ну Мишуля, не хочешь по-хорошему, будет как заслужил! Кажется, пришла пора и мне оторваться! Вечером еле сдерживаюсь, чтобы не раскупорить еще одну бутылку «Мондоро», хотя дерябнуть для снятия стресса очень тянет, но я понимаю, что, если хвачу лишку, обязательно что-нибудь напишу Юдину и могу проколоться. А с утра приступаю к выполнению своего плана. Заодно и успокоюсь. Работа ручная, можно сказать тонкая. Я наконец понимаю, чем отличается комната, которая нравится Юдину в его квартире: она самая светлая и на стенах развешаны яркие картины в стиле абстракционизма. Это мне как раз на руку. И я берусь расписывать центральную стену кабинета. Целыми днями я просиживаю на Солнечной, чтобы закончить до возвращения бригады. Мне еще с ними перетереть надо, чтобы они раньше времени меня не сдали. За неделю почти справляюсь. Сегодня наношу предпоследние штрихи. Последние линии я нанесу в самом финале. Лето, жара. Я на Солнечной совершенно одна, и поэтому без всякого стеснения юзаю Юдинский комбез, который так и живет у меня. Вот и пригождается. В липкой духоте футболка довольно быстро становится обременительной, и я остаюсь в крошечном спортивном топе. В порыве вдохновения я щедро ляпаю на себя краской. Даже на лицо попадает. Хорошо, что волосы, безнадежно вьющиеся от парящей влажности, я догадываюсь собрать в пучок, иначе и они бы уже были в краске. Воткнув в уши наушники, я в состоянии близком к эйфории двигаюсь к своей цели. И когда мне на плечо ложится чья-то рука, от неожиданности я визжу и, развернувшись, тыкаю кисточкой в подкравшегося человека. Измазанный мной Юдин вытаскивает наушники из моих ушей и трясет меня за плечи, пытаясь заставить замолчать: – Госпожа дизайнер! – рычит он, и я вижу, что досталось ему солидно. Пострадали рубашка и шея, жирная клякса виднеется на штанине. – Вы меня голым решили оставить? – Да на вас как на луковице! – на нервах отвечаю я, пытаясь успокоить бешено стучащее сердце. – Да уж не то, что на вас… – оглядывает меня Михаил, и по мере осмотра голос его затихает. Окончательно он замолкает, когда взгляд останавливается на сосках, просвечивающих сквозь ткань тоненького топа. Горячие ладони на моих плечах сжимаются крепче. – Михаил… Юдин поднимает на меня глаза, и я тону в этом омуте. Глава 19 Он будто меня не слышит. Его взгляд замирает на моих губах, которые мгновенно пересыхают. Нервно облизываю их, мысленно ища аргументы почему Юдину не стоит на меня так смотреть. Так жарко. Так тягуче. Так многообещающе. Подбираю слова и не нахожу их. Пальцы на моих плечах, приходят в движение. Поглаживают влажную от испарины кожу, забираются под бретели топа. – Что вы делаете? – севшим голосом бормочу я, и это меньше всего напоминает вопрос, потому что сейчас я – кролик перед удавом. Голодным удавом. Этот голод в его глазах гипнотизирует меня, лишает воли. – А на что это похоже? – спрашивает Юдин, одной рукой отбирая у меня капающую кисточку и бросая ее в банку с краской. – Это похоже на домогательства, – уже шепчу я, когда рука возвращается ко мне, но ложится не на плечо, а нагло забирается под топ и накрывает грудь. – Пять баллов, – хрипло раздает оценки Михаил. – Угадали, госпожа дизайнер. Пользуясь тем, что со стремянки мне некуда деться, он продолжает исследовать доступное его рукам тело, сминая и тут же поглаживая. И мне, черт побери, приятно. Внизу живота тяжелеет, дыхание становится глубоким, температура тела растет. Я по-прежнему не могу отвести взгляд, попавший в плен глаз Юдина. – Это нужно прекратить, – но я и сама себе не верю. – Нет. Даже и не подумаю, – одна бретелька покидает плечо. – Я почти каждую ночь представляю, как я тебя беру, госпожа дизайнер. Как я имею то, что видел и трогал. В каких позах и сколько раз за ночь. Мне надоело ворочаться в постели со стояком, пока ты шастаешь с какими-то недоумками. Я хочу услышать, как ты стонешь подо мной. Он говорит это спокойно, медленно, как будто имеет право на такие заявления. Нормальная женщина бы возмутилась, но я, похоже, ненормальная. То есть я возмущаюсь, но не тому, чему надо. – А если мне не захочется стонать? – спрашиваю я. И ведь знаю, что этот вопрос все осложнит, и все равно задаю его. – Все-таки вызов? – поднимает бровь Михаил. – Сейчас узнаем. Что? Сейчас? Юдин стаскивает рубашку и бросает ее куда-то, боюсь, туда же, куда и кисточку. Вру. Не боюсь. Мне плевать, что там происходит с его рубашкой, потому что самое интересно происходит с джинсами. Их расстегивают. Мой взгляд приковывается к солидному бугру, обтянутому белым бельем, в районе ширинки. Моя своевольная задница ноет, что все интересное происходит без нее. Но не долго. Одним движением Михаил снимает меня со стремянки и забрасывает себе на плечо. Плотоядно поглаживая мою пятую точку, он несет меня на второй этаж. Нет, я так легко не сдамся! Мне в голову приходит побрыкаться, и получаю увесистый шлепок по попе. – Госпожа дизайнер, не стоит усугублять. Я и так еле сдерживаюсь, – рыкает на меня Юдин, но в его голосе только предвкушение. Создается впечатления, что накажут меня в любом случае, даже если я буду само послушной девочкой на земле. И от этого внутри что-то сладко вздрагивает. В воображении проскальзывает картинка, как бы это могло быть, накажи меня Михаил. По-взрослому, без сантиментов. Не удивительно, что меня предупреждения Юдина не останавливают, и я действительно нарываюсь. Обзор перед глазами смазывается на секунуду, и вот меня уже усаживают на пояс и прижимают спиной к стене. – Я не… Рот мне закрывают поцелуем, и на какое-то мгновение я теряю связь с внешним миром. Карающий, яростный, подчиняющий, такой же не нежный, как и тогда в лифте, этот поцелуй срывает мне башню.