— Нет, вряд ли. Скорее всего — несчастна. Только она знала, как быть счастливой, на самом деле знала. А это очень важно. — Как вы с ней познакомились? — Я готовлюсь стать писателем. Всегда хотел быть только писателем, и никем иным. Но пока я закончу и опубликую свой первый роман, надо на что-то жить, поэтому я работаю ночным телефонистом на международной линии. Помогло знание французского. Платят неплохо. У меня мало друзей, потому что нет времени, и я ни разу не спал с женщиной, пока не встретил Джо. Женщинам я, кажется, не нравлюсь. А с ней я познакомился прошлым летом в Сент-Джеймсском парке. Она пришла туда в свой выходной, а я пришел понаблюдать за утками и посмотреть, что собой представляет этот парк. Один из эпизодов моей книги должен разворачиваться в Сент-Джеймсском парке в июле месяце, и я пошел туда, чтобы сделать заметки. Джо лежала на траве и смотрела в небо. Она была совсем одна. В моем блокноте оторвалась страничка и улетела прямо ей на лицо. Я пошел за ней и извинился, а потом мы вместе ловили ее. Он держал кружку с чаем, уставившись на нее так, словно всматривался опять в летнюю гладь озера. — Странный это был день — очень жаркий, пасмурный и неспокойный. Теплый ветер налетал порывами. Озеро казалось тяжелым, как свинец. Он помолчал немного, но Дэлглиш ничего не сказал, и тогда он продолжил: — Вот так мы познакомились и разговорились, и я пригласил ее к себе на чай. Не знаю, чего я ожидал. После чая мы опять говорили, и она легла со мной в постель. Много позже она сказала, что не собиралась этого делать, когда пришла сюда, но я не знаю. Не знаю даже, почему она пришла. Может, просто от скуки. — А вы собирались? — Тоже не знаю. Может быть. Я только знаю, что хотел переспать с женщиной. Хотел узнать, что это такое. Ведь это ощущение нельзя описать, пока сам не испытаешь. — И даже испытав, не всегда можно. И как долго она снабжала вас материалом? Парень, казалось, не понял иронии. — Она обычно приходила раз в две недели в свой выходной, — ответил он. — Мы никуда не ходили вместе, разве что в паб иногда. Она приносила какую-нибудь еду и готовила ее здесь, а потом мы разговаривали и ложились в постель. — И о чем же вы разговаривали? — Наверное, больше всего говорил я сам. О себе она говорила мало, сказала только, что ее родителей убили, когда она была маленькой, и что воспитывалась у своей престарелой тетки в Камберленде. Тетка уже умерла. Не думаю, чтобы у Джо было очень счастливое детство. Ей всегда хотелось стать медсестрой, но в семнадцать лет она заболела туберкулезом. Болезнь была не в очень тяжелой форме, и Джо провела полтора года в швейцарском санатории и вылечилась. Но доктора не советовали ей поступать в медучилище. Тогда она пошла работать и сменила несколько мест. Года три была актрисой, но без особенного успеха. Потом официанткой, потом продавщицей. Потом собралась замуж, но из этого ничего не вышло. Она расторгла помолвку. — Она не говорила почему? — Нет. Сказала только, что узнала об этом человеке что-то такое, из-за чего их женитьба стала невозможна. — Она не говорила, что именно это было или кто был этот человек? — Нет, и я не спрашивал. Только мне кажется, что он оказался каким-то сексуальным извращенцем. — Заметив выражение лица Дэлглиша, он поспешил добавить: — На самом деле я не знаю. Она ничего не рассказывала мне. Большая часть того, что я знаю про Джо, просто случайно всплывала в разговорах. Она, в общем, никогда не говорила о себе подолгу. У меня просто сложилось такое впечатление. Когда она говорила о своей помолвке, в ее голосе слышалась какая-то горькая безнадежность. — А что было после? — Ну, по всей видимости, она решила снова попробовать стать медсестрой. Надеялась, что ей повезет пройти медицинский осмотр. Она выбрала больницу Джона Карпендара, потому что хотела быть поближе к Лондону, хотя и не в самом городе, и еще надеялась, что в небольшой больнице будет не так трудно работать. Наверно, ей не хотелось совсем подорвать здоровье. — Она что-нибудь рассказывала о больнице? — Очень мало. Кажется, она была вполне довольна. Но конечно, в такие подробности, как вынос горшков и тому подобное, она меня не посвящала. — Вы не знаете, были у нее враги? — Наверное, были, раз кто-то убил ее, не так ли? Но она никогда ни о чем подобном не говорила. Может быть, не знала. — Вам говорят что-нибудь эти имена? И Дэлглиш перечислил имена всех: учащихся, старших сестер, хирурга, фармацевта — всех, кто находился в Доме Найтингейла в ту ночь, когда умерла Джозефин Фэллон. — Кажется, она упоминала Маделин Гудейл. По-моему, они дружили. Имя Кортни-Бриггз тоже чем-то знакомо. Но я не помню никаких подробностей. — Когда вы последний раз видели ее? — Недели три назад. У нее был свободный вечер, она пришла и приготовила ужин. — И какое она произвела на вас впечатление? — Она не находила себе места и очень хотела поскорее заняться любовью. А перед самым уходом сказала, что больше меня не увидит. Через несколько дней я получил письмо. В нем просто говорилось: «То, что я сказала, остается в силе. Не пытайся искать меня. Это не из-за тебя, так что не волнуйся. До свидания. Спасибо. Джо». Дэлглиш спросил, не сохранил ли он письмо. — Нет. Я храню только важные бумаги. То есть, я хочу сказать, у меня нет места, чтобы копить письма. — А вы не пытались снова связаться с ней? — Нет, она же просила меня не делать этого, да и какой смысл? Наверно, если бы я знал про ребенка, я бы попытался. Хотя не уверен. Я ничем не мог бы помочь. Я не мог бы иметь ребенка в таких условиях. Ну, вы же сами видите. Разве это возможно? Она никогда не собиралась за меня замуж, и я никогда не помышлял о том, чтобы жениться на ней. Я вообще не хочу жениться. Но я не думаю, что она покончила с собой из-за ребенка. На Джо это не похоже. — Ладно. Вы не считаете, что она покончила с собой. Скажите почему. — Это не в ее характере. — Ну вот — приехали! Вы могли бы объясниться подробнее. — Но это правда, — запальчиво возразил парень. — Я в своей жизни знал двух людей, которые покончили самоубийством. Один из них — парень из моего класса, когда мы готовились к экзаменам на аттестат зрелости. А другой — управляющий химчистки, где я работал. Я был водителем на доставке. И в обоих случаях все вокруг говорили обычные вещи о том, как это ужасно и как неожиданно. А я, в общем, совсем не удивился. То есть я не хочу сказать, что ожидал этого или что-нибудь в таком духе. Просто для меня это не было неожиданностью. Когда я думал об этом, то верил, что они вполне могли наложить на себя руки. — Ваш опыт весьма ограничен. — Джо не стала бы накладывать на себя руки. С какой стати? — Причины можно найти. Она пока что не добилась особого успеха в жизни. У нее было очень мало друзей и совсем не было родственников, которые могли бы о ней позаботиться. Плохо спала по ночам и в общем-то была несчастлива. Наконец ей удалось поступить в медучилище, и оставалось всего несколько месяцев до выпускных экзаменов. И тут вдруг она обнаруживает, что беременна. Она знает, что ее любовник не хочет ребенка и что нет смысла искать у него утешения или поддержки. — Но она никогда и ни в ком не искала утешения и поддержки! — с горячностью запротестовал Даусон. — Именно это я и пытаюсь сказать вам! Она спала со мной, потому что сама хотела. Я не отвечаю за нее. Ни за кого не отвечаю. Ни за кого! Я отвечаю только за себя. Она знала, что делает. Ведь она не была молоденькой неопытной девочкой, которая нуждается в привязанности и защите. — Если вы считаете, что только юные и невинные нуждаются в утешении и защите, то, значит, вы мыслите штампами. А коль скоро вы начинаете мыслить штампами, то закончите тем, что будете и писать штампами. — Может быть, — угрюмо сказал парень. — Но я на самом деле так считаю. Вдруг он встал и подошел к стене. Когда он вернулся к ящику в центре комнаты, Дэлглиш увидел у него в руке большой гладкий камень яйцевидной формы. Камень уютно лежал у него на ладони. Бледно-серый и с крапинками, как яйцо. Даусон опустил руку, камень соскользнул с ладони на стол и, слегка качнувшись, замер. Даусон снова сел и, наклонившись вперед, подпер голову руками. Оба смотрели на камень. Дэлглиш молчал. — Это она подарила мне, — сказал вдруг парень. — Мы вместе нашли его на пляже в Вентноре, на острове Уайт. Мы туда ездили в октябре. Да вы же знаете. Поэтому вы, наверно, и разыскивали меня. Поднимите. Удивительно тяжелый. Дэлглиш взял камень в руку. Он был приятный на ощупь, гладкий и прохладный. Дэлглиш залюбовался созданным морем совершенством его формы, твердой, неподатливой округлостью, которая в то же время так мягко вписывалась в его ладонь. — В детстве я ни разу не отдыхал у моря. Папа умер, когда мне не было еще шести лет, а у матери не было денег. Так мне и не удалось съездить на море. Джо решила, что было бы хорошо съездить вдвоем. В октябре было очень тепло. Помните? В Портсмуте мы сели на паром, и там было всего человек шесть, кроме нас. И на острове тоже безлюдно. Мы могли пройти пешком от Вентнора до маяка Святой Екатерины и не встретить ни души. Купались нагишом: на пляже — никого, а вода достаточно теплая. Джо нашла этот камень. И решила, что он подойдет как пресс-папье. Я не собирался оттягивать карман, чтобы тащить эдакую тяжесть домой, так она сама притащила. А потом уже, когда мы вернулись сюда, она подарила мне его на память. Я хотел, чтобы она взяла его себе, но она сказала, что я намного быстрее забуду про эту поездку, чем она. Теперь понимаете? Она знала, как быть счастливой. Вот я, например, не уверен, что знаю. А Джо знала. Такие люди не кончают жизнь самоубийством. Зная, как прекрасна может быть жизнь, человек не пойдет на это. Колетт это понимала. Она писала о «непреодолимой и непостижимо сильной связи с матерью-землей и всем, что извергается из ее груди». — Он взглянул на Дэлглиша. — Колетт была французская писательница. — Знаю. И вы полагаете, что Джозефин Фэллон была способна почувствовать это? — Я знаю, что была. Пусть недолго. Нечасто. Но когда она бывала счастлива, она вся преображалась. Если хоть раз испытаешь такое счастье, не будешь накладывать на себя руки. Потому что, пока ты жив, всегда есть надежда, что это случится опять. Так зачем же уходить от надежды? — Можно уходить и от страданий, — сказал Дэлглиш. — А это может показаться более важным. Но я думаю, вы правы. Мне не верится, что Джозефин Фэллон наложила на себя руки. Думается, ее убили. Именно поэтому я и спрашиваю, не можете ли вы что-то еще рассказать мне. — Нет. В ту ночь, когда она умерла, я дежурил на телефонной станции. Пожалуй, мне надо дать вам адрес. Вы, наверно, захотите проверить. — По целому ряду причин крайне мала вероятность того, чтобы это был человек, незнакомый с Домом Найтингейла. Но мы все же проверим. — Тогда возьмите адрес. Он оторвал уголок газеты, покрывавшей стол, вытащил из кармана штанов карандаш и, чуть ли не касаясь газеты носом, нацарапал адрес. Потом сложил бумажку, точно она содержала секретное послание, и пальцем подтолкнул ее к Дэлглишу. — Камень тоже возьмите. Мне хотелось бы, чтобы он был у вас. Нет, возьмите. Пожалуйста. Вы считаете меня черствым, потому что я не убиваюсь от горя. Но это не так. Я хочу, чтобы вы нашли убийцу. Это не поможет ни ей, ни тому человеку, но я все-таки хочу, чтобы вы нашли его. И простите меня. Просто я не могу позволить себе слишком сильных чувств. Не могу позволить себе быть чем-то связанным. Вы понимаете меня? Дэлглиш взял камень и поднялся. — Да, — сказал он. — Понимаю. III Поверенным Джозефин Фэллон был мистер Генри Эркарт из фирмы «Эркарт, Уимбуш и Портуэй». Он назначил Дэлглишу прийти в двенадцать двадцать пять; такое неудобное время должно было показать (как понимал Дэлглиш), что для поверенного каждая минута дорога и что он может уделить полиции не больше получаса перед обедом. Дэлглиша не заставили ждать. Вряд ли сержанта полиции приняли бы так же быстро, отметил он про себя, все же преимущество, пусть и не слишком значительное. Он любил вести работу сам, координируя расследование из своего кабинета с помощью небольшой армии младших полицейских чинов, криминалистов, фотографов, дактилоскопистов и экспертов, которые оберегали его самолюбие и надежно избавляли его от всего, что не связано с главными действующими лицами преступления. Он знал, что известен своим умением очень быстро проводить расследование, но никогда не жалел времени на такую работу, как сегодняшний визит, хотя многие из его коллег считали ее более подходящей для рядового полицейского. В результате он иногда получал такие сведения, которых не смог бы добиться менее опытный следователь. Однако что касается мистера Генри Эркарта, тут он мало надеялся на удачу. Предстоящая беседа скорее всего не выйдет за рамки формального и педантичного обмена фактами. Но ему так или иначе нужно было приехать в Лондон. Были кое-какие дела в Скотланд-Ярде. К тому же всегда приятно пройтись пешком по глухим закоулкам Сити, освещенным неровным утренним светом зимнего солнца. «Эркарт, Уимбуш и Портуэй» была одной из самых респектабельных и процветающих адвокатских фирм в Сити. Наверное, лишь очень немногие из клиентов мистера Эркарта могли стать жертвой убийства. Время от времени у них, конечно, случались какие-то неприятности, имевшие отношение к Высокому суду[30]; они могли, пренебрегая всеми советами, опрометчиво затеять судебную тяжбу или с настойчивым упрямством писать глупые завещания; могли потребовать услуг своего адвоката, чтобы разработать формально-юридическую защиту против правил, касающихся вождения в пьяном виде; наконец, могла возникнуть необходимость вызволить их из затруднительного положения, в которое они попали по глупости или неосторожности. Но погубить их мог только закон. Комната, в которую его провели, подошла бы для театральной декорации процветающей адвокатской конторы. Камин закрывала высокая решетка. Висящий над каминной полкой портрет основателя с одобрением взирал на своего правнука. Письменный стол, за которым восседал правнук, был сделан тогда же, когда и портрет, и демонстрировал те же качества: надежность, соответствие выполняемой задаче и прочное благосостояние, не переходящее, однако, за грань показного бахвальства. На противоположной стене висела небольшая картина маслом. Дэлглишу она напомнила работы Яна Стейна[31]. Это должно было свидетельствовать о том, что фирма разбирается в живописи и может позволить себе повесить хорошую картину у себя в конторе. Мистер Эркарт — высокий, худощавый, с легкой сединой на висках и со сдержанными манерами школьного учителя — хорошо вписывался в роль преуспевающего адвоката. На нем был отличного покроя твидовый костюм, словно он опасался, что общепринятая тонкая полоска сделает его похожим на карикатуру. Он принял Дэлглиша без видимых признаков любопытства или озабоченности, хотя старший инспектор с интересом отметил, что картотека с бумагами мисс Фэллон уже стоит перед ним на столе. Дэлглиш кратко изложил суть дела и в заключение спросил: — Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь о ней? В расследовании убийства любые сведения о прошлом или о характере жертвы могут оказаться полезными. — А вы уже уверены, что это убийство?