— Она умерла, приняв никотин с порцией виски, которое она обычно пила перед сном. Насколько нам известно, она не знала о том, что в шкафу в оранжерее хранилась банка инсектицида для роз, но даже если бы знала и надумала воспользоваться этим, я сомневаюсь, чтобы впоследствии она сама спрятала эту банку. — Понятно. И существует также предположение, что яд, которым отравили первую жертву — Хедер Пирс, если не ошибаюсь, — был предназначен для моей клиентки? Некоторое время мистер Эркарт сидел, соединив перед собой пальцы рук и слегка склонив голову, словно советуясь с собственной интуицией, Всевышним или с духом своей бывшей клиентки, прежде чем предать гласности то, что ему известно. Мог бы и не тратить время, подумал Дэлглиш. Эркарт был человеком, который абсолютно точно рассчитывал свои шаги как в профессиональной деятельности, так и в обыденной жизни. Так что его пантомима выглядела неубедительно. И последовавший затем рассказ ничего не добавил к основным эпизодам жизни Джозефин Фэллон. Одни лишь голые факты. Заглядывая в лежавшие перед ним странички, он излагал их последовательно, бесстрастно и четко. Дата и место рождения; обстоятельства смерти родителей; дальнейшее воспитание у престарелой тетки, которая вместе с ним являлась опекуном мисс Фэллон до ее совершеннолетия; дата и обстоятельства тетушкиной смерти от рака матки; капитал, доставшийся в наследство Фэллон, и во что именно он был вложен; действия девушки после того, как ей исполнился двадцать один год, известные ему в той мере, отметил он сухо, в какой она соблаговолила сообщить ему. — Она была беременна, — сказал Дэлглиш. — Вы знали об этом? Нельзя сказать, что это известие смутило поверенного, хотя на лице его появилось слегка страдальческое выражение — всем своим видом он как бы показывал, что так и не смог до конца примириться с низостью общества. — Нет. Она не говорила мне. Но, с другой стороны, ей незачем было говорить, если только, разумеется, она не собиралась обращаться за установлением отцовства. Я полагаю, об этом вопрос не стоял. — Она говорила своей подруге, Маделин Гудейл, что намерена сделать аборт. — Вот уж действительно! Дорогостоящее и, на мой взгляд, несмотря на последнее законодательство, весьма сомнительное предприятие. Разумеется, я говорю с точки зрения морали, а не закона. Последнее законодательство… — Я знаком с последним законодательством, — перебил его Дэлглиш. — Так, значит, вы больше ничего не можете сказать мне? В голосе поверенного послышался упрек. — Я уже сказал вам достаточно о ее происхождении и финансовом положении, настолько, насколько это известно мне. Боюсь, не могу предоставить вам каких-либо более свежих или более подробных сведений. Мисс Фэллон редко советовалась со мной. В общем, у нее не возникало надобности. Последний раз это было по поводу ее завещания. Вас, я думаю, уже ознакомили с его содержанием. Мисс Маделин Гудейл является единственной наследницей. Наследство, вероятно, составит примерно двадцать тысяч фунтов стерлингов. — Имелось ли раньше другое завещание? Почудилось Дэлглишу или он в самом деле заметил, как слегка напряглись мышцы лица, едва заметно сдвинулись брови поверенного? — Имелось два, но второе так и не было подписано. Согласно первому, составленному вскоре после ее совершеннолетия, все состояние должно было пойти на благотворительные цели в области медицины, включая исследования раковых заболеваний. Второе она собиралась оформить в связи со своим замужеством. Вот ее письмо. Он передал письмо Дэлглишу. На нем был адрес квартиры в Вестминстере, и написано оно было уверенным, твердым, неженским почерком. «Уважаемый мистер Эркарт, Сим уведомляю Вас, что 14 марта в отделе мэрии Сент-Марилебон я сочетаюсь браком с Питером Кортни. Он актер — возможно, Вы слышали о нем. Не будете ли Вы любезны составить завещание, которое я смогла бы подписать в этот день? Я завещаю все состояние моему мужу. Между прочим, его полное имя — Питер Алберт Кортни Бриггз. Без черточки. Полагаю, Вам нужно это знать, чтобы составить завещание. Мы будем жить по этому адресу. Мне также понадобятся деньги. Не могли бы Вы попросить Уоррендеров подготовить мне к концу месяца две тысячи фунтов наличными? Благодарю Вас. Надеюсь, что Вы и мистер Сертиз чувствуете себя хорошо. Искренне Ваша Джозефин Фэллон». Сухое послание, подумал Дэлглиш. Никаких объяснений. Никаких оправданий. Никаких слов о счастье или надежде. И если уж на то пошло, никакого приглашения на свадьбу. — Уоррендеры — это ее биржевые маклеры, — пояснил Генри Эркарт. — Она всегда вела с ними дела через нас, и у нас хранились все ее деловые бумаги. Она предпочитала, чтобы они хранились здесь. Говорила, что любит путешествовать налегке. Он повторил последнюю фразу с самодовольной улыбкой, словно сказал нечто выдающееся, и взглянул на Дэлглиша, точно ожидая, что тот что-либо выскажет по этому поводу. Потом добавил: — Сертиз — мой секретарь. Она всегда справлялась о здоровье Сертиза. Кажется, этот факт озадачил его больше, чем все содержание письма. — А Питер Кортни впоследствии повесился, — сказал Дэлглиш. — Да, за три дня до свадьбы. Оставил записку для муниципального следователя. К счастью, ее не зачитывали вслух во время дознания. В ней все излагалось очень откровенно. Кортни писал, что собирался жениться, чтобы выпутаться из некоторых затруднений финансового и личного характера, но в последний момент понял, что не может пойти на это. Он был заядлый игрок, по всей видимости. Мне говорили, что безудержная страсть к игре на самом деле такая же болезнь, как и алкоголизм. Я мало знаю об этом синдроме, но могу понять, что последствия могут быть трагическими, особенно для актера, чьи заработки хоть и велики, но весьма неустойчивы. Питер Кортни погряз в долгах, но был совершенно не способен избавиться от своей страсти, из-за которой долги росли с каждым днем все больше. — А что насчет личных трудностей? Кажется, он был гомосексуалистом. Ходили такие слухи. Вам известно, знала ли об этом ваша клиентка? — Мне ничего не известно. Но вряд ли она ничего не знала, коль скоро дело дошло до помолвки. Видимо, она оказалась слишком легкомысленной или слишком верила в свои силы, надеясь, что поможет ему излечиться. Если бы она посоветовалась со мной, я бы постарался отговорить ее от этого брака, но, как я уже сказал, она со мной не советовалась. И вскоре после этого, подумал Дэлглиш, всего через несколько месяцев, она начала учиться в больнице Джона Карпендара и спала с братом Питера Кортни. В чем причина? Одиночество? Скука? Отчаянная попытка все забыть? Плата за оказанные услуги? Какие услуги? Просто половое влечение (если только вообще с физическими потребностями обстоит все так просто) к человеку, чья внешность представляет собой грубую копию жениха, которого она потеряла? Необходимость успокоить себя тем, что она еще может вызывать желание у нормального мужчины? Сам Кортни-Бриггз дал понять, что инициатива принадлежала ей. И безусловно, она сама положила конец их отношениям. Ведь в голосе хирурга безошибочно угадывалось злое негодование по поводу того, что женщина осмелилась бросить его прежде, чем он сам решил бросить ее. Собираясь уходить, Дэлглиш сказал: — Брат Питера Кортни является хирургом-консультантом в больнице Джона Карпендара. Но вам это, наверно, известно? Генри Эркарт улыбнулся своей натянутой, недовольной улыбкой: — Да, я знаю. Стивен Кортни-Бриггз — мой клиент. В отличие от своего брата он ставит черточку в имени и достиг более прочного положения, — сказал он и добавил без видимой связи с предыдущим: — Когда брат умер, он отдыхал на яхте своего друга на Средиземном море. И тут же вернулся домой. Для него это был, конечно, большой удар, не говоря уж о том, что все случилось так внезапно. Ничего удивительного, подумал Дэлглиш. Хотя Питер мертвый доставлял определенно меньше неприятностей, чем Питер живой. Безусловно, Стивена Кортни-Бриггза устраивало, что в их семье есть известный актер, его младший брат, который, не составляя ему профессиональной конкуренции, наверняка придавал блеск славы его карьере и открывал для него доступ в крайне снобистские театральные круги. Но благо превратилось в помеху, герой — в объект насмешек или, в лучшем случае, сочувствия. Питер потерпел фиаско, а его брат не прощал неудач. Пять минут спустя Дэлглиш обменялся рукопожатием с Эркартом и откланялся. Когда он проходил через вестибюль, девушка на коммутаторе, услышав его шаги, оглянулась, покраснела и на мгновение смущенно замерла с контактом в руке. Она была хорошо вышколена, но все-таки недостаточно хорошо. Не желая стеснять ее еще больше, Дэлглиш улыбнулся и быстро вышел на улицу. Он нисколько не сомневался, что по указанию Генри Эркарта она звонила Стивену Кортни-Бриггзу. IV Сэвилл-Мэншнс, викторианский многоквартирный дом неподалеку от Марилебон-роуд, выглядел вполне респектабельно и благополучно, однако не отличался чрезмерной роскошью. Как Мастерсон и предполагал, ему с трудом удалось найти свободное место, чтобы припарковать машину, и, когда он вошел в подъезд, часы показывали уже больше половины восьмого. В вестибюле сразу бросилась в глаза витиеватая чугунная решетка, закрывавшая кабину лифта, и конторка, за которой восседал швейцар в униформе. Не собираясь объяснять, по какому делу пришел, Мастерсон лишь небрежно кивнул ему и легко взбежал по ступенькам. Квартира номер 23 находилась на третьем этаже. Он нажал кнопку и приготовился ждать. Но дверь тут же открылась, и он едва не очутился в объятиях странного создания женского пола, размалеванного, точно карикатурная шлюха из какой-нибудь театральной постановки, и облаченного в короткое вечернее платье из огненно-красного шифона, которое выглядело бы неуместно даже на женщине вдвое моложе. Лиф платья был так сильно декольтирован, что Мастерсон узрел складку между обвислыми грудями, высоко поднятыми бюстгальтером, и катышки пудры в тех местах, где потрескалась сухая желтая кожа. На ресницах толстым слоем лежала тушь; чуть не добела высветленные жидкие волосенки обрамляли длинными лакированными прядями истасканное лицо; пунцовый рот открылся от неожиданного испуга. Удивление было взаимным. Они смотрели друг на друга, словно не веря собственным глазам. Выражение облегчения на ее лице сменилось разочарованием, и это выглядело даже комично. Мастерсон первым пришел в себя и представился. — Помните, — сказал он, — я звонил вам сегодня утром и договорился о встрече? — Я не могу принять вас сейчас. Я как раз собираюсь уходить. Думала, что это мой партнер по танцам. Вы говорили, что придете раньше. Противный визгливый голос от досады стал еще визгливее. Похоже было, что она вот-вот захлопнет дверь у него перед носом. Он быстро поставил ногу на порог. — Простите. Случилась непредвиденная задержка. Непредвиденная задержка. Так оно и было. Эта бурная, но в конечном итоге весьма приятная интерлюдия на заднем сиденье машины заняла больше времени, чем он рассчитывал. Вдобавок, несмотря на то что зимой темнеет рано, слишком долго пришлось искать достаточно уединенное место. Не много встречалось по Гилдфордскому шоссе поворотов на такие проселочные дороги, где обочины заросли травой, а по тропинкам почти никто не ходит. Да еще Джулия Пардоу оказалась привередой. Каждый раз, притормаживая в подходящем месте, он выслушивал ее спокойное: «Не здесь». Он увидел ее, когда она собиралась пересечь улицу, направляясь к входу на Хедерингфилдский вокзал. Он затормозил, но вместо того чтобы показать жестом, что он ее пропускает, перегнулся через сиденье и открыл для нее дверцу машины. Лишь на секунду замявшись, она шагнула к нему, качнув подолом пальто над высокими, до колен, сапожками, и, не сказав ни слова и даже не взглянув на него, скользнула на сиденье рядом с ним. — Едете в город? — спросил он. Она кивнула и молча улыбнулась, не сводя глаз с ветрового стекла. Все оказалось очень просто. За всю дорогу она едва ли произнесла десяток слов. Его робкие или более открытые первые шаги, которые, по его понятию, требовались для заигрывания, не встретили отклика. Словно он был просто шофером, с которым она вынуждена была сидеть рядом. В конце концов, закипая от гнева и унижения, он начал сомневаться, уж не ошибся ли он. Однако ему придавала уверенности эта сосредоточенная неподвижность, взгляд пронзительно-синих глаз, который подолгу задерживался на его руках, поглаживающих руль или переключающих скорость. Конечно же, она хотела этого. Хотела так же, как и он. Но вряд ли можно было назвать это развлечением на бегу. Одну вещь, как ни странно, она ему сказала. Она направлялась на свидание с Хилдой Ролф; после раннего ужина они собирались пойти в театр. Что ж, или им придется обойтись без ужина, или пропустить первое действие — в любом случае ей это было совершенно безразлично. — И как ты собираешься объяснить свое опоздание сестре Ролф? Или теперь решишь вовсе не ехать к ней? — спросил он, хоть и не так уж его это интересовало. Она пожала плечами: — Скажу правду. Может, это пойдет ей на пользу. — Заметив, как он тут же нахмурился, она презрительно добавила: — Можете не волноваться! Она не побежит доносить мистеру Дэлглишу. Хилда не такая. Мастерсон надеялся, что она права. Этого Дэлглиш ему не простил бы. — А что она сделает? — спросил он. — Если скажу? Бросит работу, наверно; уйдет из больницы. Ей уж порядком здесь надоело. Она не уходит только из-за меня. Стараясь вырвать из памяти этот высокий безжалостный голос и вернуться в настоящее, Мастерсон заставил себя улыбнуться совершенно другой женщине, стоящей перед ним, и произнес примирительным тоном: — Дорога, знаете ли… Мне пришлось добираться из Гемпшира. Но я не задержу вас. Вынув как бы украдкой свое удостоверение и показав его с тем немного заговорщическим видом, который всегда сопутствовал этому жесту, он проскользнул в квартиру. Она не пыталась остановить его. Но взгляд ее был рассеян, а мысли явно где-то витали. Только она закрыла дверь, как зазвонил телефон. Оставив Мастерсона в прихожей, она чуть не бегом бросилась в комнату налево. Ему было слышно, как она громко запротестовала. В голосе слышался упрек, потом мольба. Потом наступила тишина. Он тихонько прошел вперед, напрягая слух. Ему показалось, что он расслышал позвякивание наборного диска. Потом она заговорила снова. Слов он не разобрал. Этот разговор занял несколько секунд. Снова позвякивание. И вновь причитания. Так она звонила четыре раза, потом вышла в прихожую. — Что-нибудь случилось? — спросил он. — Не могу ли я помочь? Она прищурилась и внимательно посмотрела на него, словно хозяйка, оценивающая качество куска говядины. Ее ответ был неожиданным. — Вы умеете танцевать? — властным тоном спросила она. — Был чемпионом лондонской полиции три года подряд, — соврал он. Полиция, разумеется, не устраивала никаких соревнований по танцам, но он подумал, что ей это вряд ли известно, и к тому же эта ложь, как часто бывало, сама сорвалась с языка — легко и непринужденно. И вновь напряженный, оценивающий взгляд. — Вам понадобится смокинг. У меня еще сохранились вещи Мартина. Я собираюсь их продать, но скупщик еще не приходил. Обещал прийти сегодня после обеда, но не пришел. Ни на кого теперь нельзя положиться. Вы на вид примерно той же комплекции. До болезни он был довольно полным. Мастерсон удержался от того, чтобы рассмеяться, и серьезным тоном сказал: — Я бы рад помочь, если у вас какие-то затруднения. Но я полицейский. И пришел сюда, чтобы получить нужные сведения, а не танцевать всю ночь. — Не надо всю ночь. Бал заканчивается в одиннадцать тридцать. Это конкурс бальных танцев, который проводится в бальном зале «Атенеум» недалеко от Стрэнда. Мы могли бы поговорить там. — Проще было бы поговорить здесь.