– Он забаррикадировался. – сказал Колльберг. – Соседние крыши все ниже. Кроме того, он время от времени спускается в квартиры верхнего этажа. Мы до сих пор даже мельком его не видели. Словом, подобраться к нему не так просто. – Ну, есть много способов, – важно проронил Мальм. – Мы располагаем значительными ресурсами. Колльберг обернулся к Ханссону: – А что было с автобусом, который обстреляли на Оденгатан? – Черт бы его побрал! – выругался Ханссон. – Двое раненых, один в руку, другой в ногу. Можно внести предложение? – Какое еще предложение? – спросил Гюнвальд Ларссон. – Смотаться отсюда. В какое-нибудь другое место, которое находится в границах оцепления, например на территории газового завода, что возле Торсгатан. – Где раньше были старые газовые часы? – сказал Колльберг. – Именно туда. Часы-то уничтожены. На их месте теперь электронный регулировщик. Колльберг вздохнул. Старые, сложенные из кирпича часы были уникальным сооружением, и многие видные лица участвовали в кампании по их спасению. Разумеется, безрезультатно. Разве какие-то часы могут быть важнее, чем регулировщик? Колльберг покачал головой. Отчего ему вечно приходят на ум посторонние мысли? Ей-богу, что-то с ним не так. – А вертолет может там сесть? – спросил Мальм. – Может. Мальм бросил быстрый взгляд на Гюнвальда Ларссона и спросил: – А… пуля туда не может долететь? – Не может, не может. Если, конечно, у этого черта на крыше нет гранатомета. Мальм долго молчал. Потом долго разглядывал своих коллег и сказал резким отчетливым голосом: – Господа! У меня есть идея. Мы поодиночке пробираемся к газовому заводу на Торсгатан. Встреча через… – Он взглянул на часы. – Через десять минут. XXVII Когда Мартин Бек попал на Торсгатан, была половина второго, и там уже царил относительный порядок. Мальм расположился в бывшей сторожке больницы у Западных ворот, а вокруг себя сосредоточил не только значительные материальные ресурсы, но и бóльшую часть тех полисменов, которые играли в драме первостепенные роли. Даже Хульт и тот был здесь, и Мартин Бек сразу ему сказал: – А я тебя искал. – Ты меня? Зачем? – Теперь это уже не имеет значения. Просто Оке Эриксон вчера вечером звонил Нюманам и назвался твоим именем. – Оке Эриксон? – Да. – Оке Рейнольд Эриксон? – Да. – Он и убил Стига Нюмана? – Похоже на то. – А теперь он сидит на крыше? – Очень может быть. Хульт ничего не ответил, не изменил даже выражения лица, но стиснул свои узловатые красные руки с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Насколько можно судить, человек на крыше не предпринимал никаких новых действий с тех пор, как час тому назад обстрелял патрульную машину. Хотя дом был тщательно изучен в бинокль, никто не знал даже, жив этот человек или нет. А полиция со своей стороны не сделала еще ни единого выстрела. – Но сеть раскинута, – сказал Мартин Бек с удовлетворением. Штампованная фраза ни у кого не вызвала улыбки, тем более, что она вполне точно отражала создавшееся положение. Квартал, в котором находился дом, был нашпигован полицией. Большинство полицейских были вооружены портативными радиоустановками и могли поддерживать связь как друг с другом, так и с командным пунктом – патрульной машиной, стоявшей перед сторожкой. На чердаках в соседних зданиях залегли специалисты по слезоточивому газу, а снайперы притаились во всех точках, имеющих стратегическое значение. – Таких точек всего две. – сказал Гюнвальд Ларссон. – Крыша издательства «Боньерс» и фонарь над куполом церкви Густава Вазы. Вы думаете, церковные власти позволят вам открывать пальбу с колокольни? Но его никто не слушал. План предстоящей операции был продуман до мелочей. Сперва человеку на крыше надо предоставить возможность сдаться добровольно. Если нет – его придется взять силой или в крайнем случае застрелить. При этом никоим образом нельзя рисковать жизнью полицейских. Решающий удар желательно по возможности нанести извне, не вступая с преступником в непосредственный контакт. Пожарные машины с лестницами поджидали на Обсерваториенгатан и Оденгатан, готовые прийти на помощь, если ситуация того потребует. На них сидели пожарники вперемешку с полицейскими в пожарной форме. Мартин Бек и Рённ могли помочь делу важными сведениями, то есть сообщить, что Эриксон, если только на крыше сидит именно Эриксон – такая оговорка необходима, – вооружен американским автоматом системы «джонсон» и обыкновенной самозарядной винтовкой армейского образца, и тот и другая скорей всего с оптическим прицелом. Да еще прицельный пистолет «хаммерли». – «Джонсон автоматик», – сказал Гюнвальд Ларссон. – Черт подери! Хотя он весит меньше семи килограммов и необычайно прост в обращении, это все-таки почти пулемет. Имеет небольшую отдачу и делает сто выстрелов в минуту. Слушал его только Рённ. Он и сказал задумчиво: – Ну, ну. Потом он зевнул. Природа брала свое. – А своим маузером он способен прищелкнуть вошь на визитной карточке с расстояния шестьсот метров. Дайте ему хорошую видимость плюс немножко удачи, и он может контролировать местность на тысячу метров в окружности. Колльберг стоял, прислонясь к плану города. Он утвердительно кивнул. – Представляю, чего он может натворить, если вздумает, – сказал Гюнвальд Ларссон. Сам Ларссон вздумал прикинуть некоторые расстояния. С крыши, где окопался Эриксон, до перекрестка Оденгатан и Хеслингегатан – сто пятьдесят метров, до главного корпуса Саббатсберга – двести пятьдесят, до церкви Густава Вазы триста, до издательства «Боньерс» – пятьсот, до первого высотного дома на Хеторгет – тысяча и до Ратуши – тысяча сто. Мальм прервал его расчеты досадливо и высокомерно. – Да, да. – сказал он. – Нечего об этом думать. Однако единственным, кто почти не думал ни о бомбах со слезоточивым газом, ни о вертолете, ни о водяных пушках, ни о портативных радиопередатчиках, был Мартин Бек. Он стоял в углу молча, поодаль от всех не только из-за клаустрофобии и нелюбви к многолюдным сборищам. Он был погружен в раздумья об Оке Эриксоне и о тех жизненных обстоятельствах, которые поставили Эриксона в это нелепое и безвыходное положение. Может быть, рассудок Эриксона окончательно помутился, может быть, он утратил способность общаться с людьми. А может быть, и нет. И кто-то должен нести ответственность. Не Нюман, поскольку Нюман либо не понимал, что значит для человека ответственность, либо вообще не знал, что существует такое чувство. И, уж конечно, не Мальм, для которого Эриксон просто-напросто опасный маньяк на крыше, маньяк, не имеющий никакого отношения к полиции, если не считать того, что именно полиции надлежит тем или иным способом обезвредить его. Сам же Мартин Бек все больше и больше понимал Эриксона. И все больше проникался чувством вины, которую он должен искупить тем или иным способом. Через десять минут человек с крыши подстрелил полицейского, стоявшего на углу Оденгатан и Торсгатан, в пятистах метрах от того окна, из которого был произведен выстрел. Удивительно было даже не то, что этому человеку удалось подстрелить полицейского с такого расстояния, а то, что голые ветви парка не помешали ему попасть в цель. Так или иначе, выстрел был произведен, пуля угодила полицейскому в плечо, но, поскольку на нем был пуленепробиваемый жилет, рана оказалась несерьезной и, уж во всяком случае, не угрожала жизни. Эриксон произвел только этот единственный выстрел, может, как своего рода демонстрацию силы, а может, чисто рефлекторно, доказывая всему миру, что он стреляет в полицейских, где бы и когда бы их ни обнаружил. – А девочку он с собой не взял? – неожиданно спросил Колльберг. – Как заложницу? Рённ отрицательно качнул головой. – О девочке позаботились. Она в безопасности. – В безопасности от родного отца? А разве ей когда-нибудь угрожала опасность в его обществе? Немного спустя все было подготовлено для решающей атаки. Мальм придирчиво осмотрел полицейских, которые должны были осуществить захват преступника. Или ликвидацию оного, если таковая окажется необходимой, а судя по обстановке, скорей всего так и будет. Никто не надеялся, что человек на крыше сдастся без сопротивления. Хотя исключать такую возможность полностью тоже не следовало. Случалось, что отчаявшийся вдруг уставал сопротивляться и сдавался превосходящим силам противника. Это были два молодых полицейских, прекрасно натренированных в ведении ближнего боя и молниеносных атаках. Мартин Бек тоже вышел поговорить с ними. Один был рыжий, звали его Ленн Аксельсон. Он улыбался с напускной самоуверенностью, что, в общем, производило приятное впечатление. Второй был посерьезнее, посветлее мастью и точно так же вызывал симпатию. Оба были добровольцами, но по роду службы им приходилось выполнять даже самые тяжелые задачи быстро, четко, а главное, добровольно.