– Сейчас нет. Но наблюдатель считает, что несколько минут назад он шевелился. Сообщение могло оказаться справедливым. Ведь с крыши «Боньерса» Рённу не видна дворовая сторона. А церковь расположена севернее дома, да вдобавок ближе на двести метров. – Надо вынести его оттуда, – пробормотал Колльберг. – Да и вообще пора кончать эту волынку, – мрачно сказал Гюнвальд Ларссон. Через несколько секунд он добавил: – В конце концов, только дурак мог полезть туда в одиночку. Только дурак. – Молчим в глаза и говорим пакости за глаза, – подытожил Колльберг. – Знаешь, Ларссон, как это называется? Гюнвальд Ларссон долго глядел на него. Потом резко сказал: – Что ты хочешь – это безумный город в потерявшей рассудок стране. А на крыше перед нами сидит несчастный маньяк, и нам предстоит теперь снять его оттуда. – В общих чертах верно, – сказал Колльберг. – Сам знаю. – Господи Боже мой, нашли о чем разговаривать, – нервничал Мальм. Ни тот, ни другой даже не взглянули на него. – О'кэй, – сказал Гюнвальд Ларссон, – ты пойдешь выручать своего дружка Бека, а я займусь остальным. Колльберг кивнул. Он пошел было к пожарникам, но на полдороге остановился и сказал: – Знаешь, как я расцениваю твои шансы вернуться с крыши живым и невредимым? При твоем методе? – Могу догадаться, – ответил Ларссон. Потом он посмотрел на окружающих его людей и громко объявил: – Я собираюсь взорвать дверь и штурмовать крышу изнутри. Мне нужен еще один человек. Максимум два. Четверо или пятеро молодых полицейских и один пожарник тотчас подняли руки, потом еще один голос за его спиной сказал: – Можно мне? – Боюсь, вы меня не поняли, – продолжал Гюнвальд Ларссон. – Мне не нужен помощник, который считает, что это его долг, не нужен и такой, который воображает себя героем и хочет отличиться. Возможность угодить под пулю здесь гораздо больше, чем вы подозреваете. – К чему ты клонишь? – недоумевал Мальм. – И кого ты тогда хочешь взять? – Вопрос может идти только о таких людях, которые действительно готовы подставить себя под пулю. Которых это забавляет. – Возьми меня. Гюнвальд Ларссон оглянулся на говорившего. – Ах, это ты, – сказал он. – Хульт. Вот здорово. Значит, ты. – Эй! – окликнул его какой-то человек с тротуара. – Я бы тоже не прочь. Видный белокурый мужчина лет тридцати, одетый в джинсы и ношеную куртку. – Вы кто такой? – Моя фамилия Болин. – А вы вообще-то из полиции? – Нет, я строительный рабочий. – Как вы сюда попали? – Я здесь живу. Гюнвальд Ларссон испытующе оглядел его. Потом он сказал: – Идите сюда. Дайте ему пистолет. Норман Ханссон тотчас извлек свое оружие, которое почему-то носил в кармане пальто, но Болин отказался. – А свое можно? Я его в минуточку принесу. Гюнвальд Ларссон кивнул, Болин убежал, а Мальм заметил: – Вообще-то это противозаконно. И даже… ошибочно. – Точно, – откликнулся Гюнвальд Ларссон. – Здесь много ошибочного. И главная ошибка в том, что есть люди, которые готовы дать первому встречному свое личное оружие. Болин обернулся скорей чем за минуту и принес свой пистолет. Кольт «хантсмен», калибр двадцать два, с длинным стволом и десятизарядным магазином. – Ну а теперь за дело, – сказал Гюнвальд Ларссон. Он глянул вслед Колльбергу, который уже сворачивал за угол, надев на руку длинный моток веревки. – Сперва пустим Колльберга, пусть унесет Бека, – продолжал он. – А ты, Ханссон, подыщи несколько человек, которые умеют взрывать двери. Ханссон кивнул и ушел. Через некоторое время Ларссон сказал: – О'кэй. Он тоже завернул за угол, сопровождаемый своими помощниками. Когда они подошли к дому, он сказал: – Вы возьмите на себя южную лестницу, а я северную. Когда подожжете бикфордов шнур, спуститесь по меньшей мере на один марш ниже. Лучше бы на два. Справишься, Хульт? – Да. – Хорошо. И еще одно: если кто-то из вас убьет человека на крыше, ему придется впоследствии нести за это ответственность. – Даже если убьет в целях самозащиты? – спросил Хульт. – Вот именно. Даже в целях самозащиты. А теперь сверим наши часы. Леннарт Колльберг взялся за ручку двери. Квартира была заперта, но он прихватил с собой универсальную отмычку и в два счета справился с замком. Проходя через квартиру, он успел заметить в холле верхнее платье Мартина Бека и приемник на столе в комнате. Увидел он тотчас и открытое окно, и нижнюю часть алюминиевой лестницы за окном. Лесенка выглядела хрупкой и ненадежной, а он успел прибавить несколько килограммов с тех пор, как последний раз пользовался такой. Но ему было известно, что теоретически она рассчитана на еще больший вес. И потому он без колебаний вспрыгнул на подоконник. Он удостоверился, что оба мотка веревки, повешенных через плечо крест-накрест, не помешают подъему и не зацепятся за лесенку, после чего медленно и осторожно полез на балкон. Все последующее время, пока Рённ докладывал по радио о том, что ему видно в бинокль, Леннарт Колльберг доказывал себе, что вполне могло произойти самое худшее и что он, Колльберг, вполне к этому готов. Но когда он выпрямился, собираясь перелезть через перила, и увидел на полу в одном метре от себя неподвижного и окровавленного Мартина Бека, у него потемнело в глазах. Он перебросил ноги через перилла и склонился над изжелта-бледным, обращенным кверху лицом друга. – Мартин, – хрипло шепнул он. – Какого черта… Ну Мартин же… И в это мгновенье он заметил, как у Мартина Бека на шее дрогнула жилка. Колльберг осторожно прижал пальцами его запястье. Пульс бился, но очень слабо. Он внимательно оглядел друга. Насколько он мог судить, попала всего одна пуля. Но прямо в грудь. Она прошла через петлю рубашки и проделала на удивленье маленькую дырку. Колльберг расстегнул пропитанную кровью рубашку. Если судить по овальной форме ранки, пуля под углом пробила грудную кость и прошла дальше, в правую часть грудной клетки. Он не мог только определить, вышла она или застряла в теле. Колльберг посмотрел на пол под стояком. Там собралась лужа крови, правда не очень большая, а из раны кровь уже почти не текла. Колльберг снял с плеч один моток веревки, повесил на верхнюю перекладину стояка и остановился, прислушиваясь, со вторым мотком в руке. С крыши не доносилось ни звука. Он размотал веревку и осторожно подвел один конец под спину Бека. Он работал споро и беззвучно и, закончив, проверил, прочно ли держится веревка. Потом он снял с себя кашемировый шарф и обвязал грудь Мартина Бека, а между узлом и раной засунул два скомканных носовых платка. С крыши по-прежнему не доносилось ни звука.