Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 10 из 50 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
Человек в трениках навел на меня световую струю своего фонарика и несколько секунд молчал – что за следовательские манеры? Потом выключил свет и сказал тихо: – Именно так. Уровень опьянения во мне понижался, и я начинал рассматривать картину, обнажаемую отливом. Дяденька был, конечно, интересный, но с несомненными тараканами в голове. Остается только понять, почему у него здесь такие коньячные привилегии. И что бы это могло значить для меня. Хозяин камеры вдруг заговорил снова и с какой-то новой энергией: – Когда я увидел твою генеральскую визитку – очень разволновался. Смотрю, к этому очень-очень непростому делу с наездом на старушку протягивает руку такое наше ведомство. Значит, есть какие-то шансы. Столкновение двух сил. Когда рубят лес, у некоторых щепок есть шанс улететь подальше и спрятаться в траве. Совсем он меня замучил своим образным мышлением. Но я решил терпеть до какого-нибудь конца. – Оказывается, ты всего лишь одноклассник. – По институту. Один поток. Я даже не знал, что у него такая длинная фамилия. Петя и Петя, а фамилия Плахов. – Зачем-то повторил я уже изложенные объяснения. – Жаль. – Вы же только что сказали, что это хорошо, что у меня эта визитка. Он кашлянул, кажется, у него такой смех. – Для тебя хорошо. Иначе бы тебя по-другому распрашивали. Не вонючими бомжами прессовали, а как следует. Понятно. – Но если это такая, м-м, пытка, то зачем меня вывели подышать? Он опять кашлянул. – Через два часа человек перестает ощущать запах так остро. Вообще не замечает. Ему надо дать продышаться, и тогда для него главный кошмар – возвращение в душегубку. – А тут еще коньячок, язык и развязался? – усмехнулся я. Он сел на койке. – Только ничего интересного ты мне не рассказал. Я даже не знаю, может, ты меня переиграл. Молотишь тут под какого-то идиота. Хотя, мне, по правде, все равно. А дело, между прочим, серьезное. Не мое только личное, хотя и мое тоже, так уж получилось, но и глобальное. Что-то такое начинается. Понятно? – Понятно. – Ты там передай Плахову или Пятиплахову, что я, подполковник Марченко, даю ему наводку на очень, очень интересную тему. Этот дедушка Зыков совсем не прост. Ведь когда он умолял Рудакова сдаться, он ничего не сказал про Карпеца, не предлагал ему тоже покаяться. Значит, что? Значит, уже знал, что с ним произошло. И знал, что произойдет с Рудаковым. Знал! Представляешь, что он вообще может знать?! Я об этом раньше не думал, а теперь подумал – ведь и правда, тут что-то есть. Ипполит Игнатьевич сказал, что получил какой-то сигнал, теперь понятно – какой? Он знал. От кого? Дедушка, кажется, на самом деле превращается прямо в Старца Горы. – Такие информированные дедушки не исчезают просто так, да еще после таких спектаклей, как у нас в ОВД. Чтобы ты не забыл мою фамилию, дам тебе свою визитку. – И меня отпустят? – Отпустят, только учти, что ты под наблюдением, поэтому сбегать, прятаться, не советую. Скажи, скажи генералу, ему будет интересно со мной встретиться. Я такой подполковник милиции, какие не везде бывают, ты ведь понял. – Да. – Я так обрадовался, что готов был согласиться с любым его заявлением. – И если дед – это их дед, намекни мне. По-человечески прошу. Меня лучше иметь как союзника. Я хоть и в камере сижу, а далеко гляжу. Очень сильно могу навредить. Тебе-то уж точно! Я взял его визитку, в груди собирался клубок нервного смеха – я не хотел иметь подполковника даже как союзника. Я попытался скрыть рвущийся изнутри смех вопросом: – А электронная почта? Здесь только телефон. – Я не пользуюсь компьютером, – веско сказал Марченко. – Надежный способ не быть под колпаком. – Понятно. – Ничего тебе не понятно. Сядь, я тебе еще кое-что втолкую. * * *
На площади перед зданием Казанского вокзала царила обычная суета. Кто-то приехал, кто-то уезжал, носильщики ловко выруливали в толпе, медленно расхаживали пузатые таксисты, крутя ключи на указательном пальце, вяло приставали к прохожим цыганки, кто-то ел хот-дог, запивая пивом под навесом киоска, мимо полз троллейбус, обгоняемый легковушками. В этой картине обыкновенной суеты можно было выделить несколько маленьких групп по два-три человека, мужчины и женщина с огромными полиэтиленовыми пакетами в одной руке и какими-то пластиковыми карточками, похожими на удостоверение, в другой. Они стояли, переговариваясь, но при этом внимательно отслеживая ситуацию на площади. Время от времени один из них отрывался от разговора и хищно подлетал к человеку, только что вышедшему из вокзальных дверей. Это был приезжий, его легко можно было опознать по чемоданам в руках, осторожной повадке – первый раз в столице, надо осмотреться. Этому очередному гостю города совалась в нос карточка и начиналась стремительная рекламная трель про то, что первый телеканал (или третий или двенадцатый) начинает рекламную акцию, вот тут все реквизиты, телефоны, всегда можно позвонить, и вы, дорогой гость столицы, можете сейчас немедленно приобрести нужные и ценные товары по значительно, в честь этой акции, сниженным ценам. Гость ставил чемодан на асфальт, и в освободившиеся руки ему тут же из пакета «работника канала» начинали выкладываться разного рода коробки. Фены, утюги, тостеры, наборы ножей, электрочайники, электробритвы и так далее. Выкладывание это сопровождалось неостановимой болтовней, подавляющей всякий росток сомнения, могущий возникнуть в голове гостя. Наоборот, нагнеталось ощущение, что ему чрезвычайно повезло, и он прямо сейчас, даже не отойдя от вокзала получит все что ему нужно, и по сильно-сильно заниженной цене, поскольку – акция! Некоторые пытались сопротивляться, приводя какие-то аргументы в пользу того, что им все предлагаемое кажется и не слишком-то нужно, но все эти попытки сопротивления подавлялись бодро, быстро, и уже надо было расстегивать кошелек, чтобы закрепить счастье выгодной покупки. Сомнения возникнут минут через пять-шесть после совершения сделки, потом они станут крепчать, а когда осчастливленный покупатель найдет розетку, проверит качество приобретенных вещей, он поймет, что его обдурили. В лучшем случае, ему всучили если и работающие, то сильно устаревшие модели, да еще по цене в полтора раза выше магазинной. Местные милиционеры занимают такое положение на этой площади, чтобы каким-нибудь образом случайно не оказаться свидетелем совершающегося мошенничества. Эта площадка работает давно, немногим меньше, чем площадка ММВБ, превращение наивности одних в прибыль других – процесс вечный. В этот майский день в ее размеренной, малозаметной, но довольно прибыльной работе произошел сбой. На троллейбусной остановке припарковались две «девятки» неброского цвета, из них выскочили семь или восемь человек с дубинками и молча проникли в редкую вокзальную толпу. Их действия поражали своей координированностью, хотя не слышалось никаких команд. Без всякого предупреждения они обрушили свои дубинки на спины «представителей телеканала», коробки с «призами» полетели на асфальт, послышались крики, недоуменные, испуганные, одна из мошенниц завизжала. Толпа множественно замерла, стараясь определить источник опасности. Первыми сообразили, что делать именно «телевизионщики». Видимо, сознание того, что они занимаются бизнесом незаконным, было не полностью задавлено внутри, и в момент «икс» сработал инстинкт застуканного вора – они рванули в разных направлениях, крича, что характерно, – «Милиция! Милиция!». Милиция, само собой, не думала принимать эти крики на свой счет, считая, что вопит какая-нибудь никому не интересная пензенская бабушка с десятью всученными ей китайскими утюгами на руках. Дело было кратким, как операция Суворова. Десятки растоптанных коробок на казанском асфальте, семеро забившихся в кровавых соплях за палатки с мороженым и сосисками мужиков и теток. С удовлетворенным взревом уносящиеся с площади победоносные «девятки». Мне сказали, что это – старость, когда я пожаловался как-то, что меня тошнит, если вижу в поезде метро целующуюся парочку молокососов, особенно если зафарширован вплотную к ним в колбасе переполненного вагона. Мне пытались внушить, что передо мной бушует сама молодость, неукротимые игры гормонов. Они разражаются там, где настигают, и надо приветствовать все это негигиеничное, неаппетитное безобразие, потому что это сама природа проявляет так свою неисчерпаемую мощь, вечно возобновляемый праздник плоти. Сначала я устыдился: может, и правда ветшаю и во мне говорит зависть к подвигам, на которые я сам уже не способен? Вранье! Во-первых, прекрасно способен. Но не это главное. Вот сейчас я вынужден нависать над целующейся парочкой. Женская половина ее (парочки) вызывает не вожделение и не зависть к ее партнеру. Ну, честно, я даже на исходе своего пятого десятка, и в середине второй бутылки водки ни за что не подпустил бы это бледное, прыщавое, в торчащих непромытых волосьях эмо к своей койке. А он (партнер), полноватый с пухлым, заостренным, зажмуренным личиком, запустил ей под майку растопыренные короткопалые лапы и жадно обладает ее лопатками. И методично раз за разом повисает то на губе у нее, то на подбородке клейким, сползающим поцелуем. Ей-богу крот, доедающий изможденную Дюймовочку. Потно, душно, неловко. У всех остальных хотя бы есть возможность смотреть в сторону, а мне для этого надо сломать себе шейные позвонки. Почему не целуются в транспорте парочки красивого молодняка? И никакая это не непреодолимая страсть. Хотя он лепит и лепит свои поцелуищи, а она подернула зрение белесыми веками в перегруженных тушью ресницах. Обыкновенный праздник самоутверждения. Паренек, судя по всему, впервые в жизни вступил в права обладателя, и теперь всему миру, роль которого играет сейчас этот душный вагон, показывает, что у него есть, есть женщина, полностью находящаяся в его власти. Как он страдал, когда его не принимали всерьез, а теперь он всем докажет! Он самец! Что до этой белорыбицы, изображающей почти обморок от нахлынувших чувств, то ей просто ничего другого не остается. Где еще найти другого согласного настолько серьезно взяться за нее при ее-то ассортименте прелестей. Нет, пытаюсь на себя накричать, это все похмелье выкручивает эти корявые, невротические фразы. Еще бы мне не переполняться мозговой рвотой, после целой ночи в компании с тяжелым коньяком и слишком вдумчивым подполковником. Да, подполковник оказался человеком, начитанным понемногу, но во многих областях, к тому же он был поражен тяжелой, разветвленной мыслью. Вроде и дураком однозначно не назовешь, но его было жаль. Казалось бы, собирай дань со своих постовых, отправляй на субординационном лифте наверх начальству его долю и радуйся. Так нет, подполковник Марченко непрерывно размышлял о природе вещей и их загадочном движении. Но все же именно милиционер главенствовал в его менталитете. Он повторил мне три раза, что переломал бы мне все кости, если бы не генеральская визитка; так же три раза напомнил, что подозрение с меня не снято и меня могут в любой момент притащить в ту же вонючую дыру, невзирая даже на ту самую визитку. Но при этом он искренне и всерьез рассчитывал, что я проникнусь нарисованной им картиной мира, стану искренним его соратником. По мнению подполковника, мир этот был уже даже не на краю, а одной ногой в бездне. Один из слонов, поддерживающих мироздание, сдох. Какой-то непостижимый заговор вступил в фазу практической реализации, только всем на это наплевать. Даже тем, кто по долгу службы, как генерал Пятиплахов, обязаны принимать какие-то меры. Раскрыть этот заговор по установленным правилам невозможно, поскольку нельзя выяснить личность заговорщиков, хотя повсюду разбросаны мелкие приметы, знаки, подсказки. И это высшее, хотя и трагическое наслаждение – распознавать эти знаки и читать их. Таких «мыслителей» я конечно же встречал и прежде, и во множестве. И научился оставаться непромокаемым под ливнями их аргументов, но подполковник был случай особый. Я чувствовал себя все же до некоторой степени во власти этого вдумчивого офицера, и мне почему-то было бы неприятно считать, что должностное лицо, имеющее возможность переломать мне все ноги, представляет собою законченного кретина. Он искал знаки катастрофы в окружающем мире, а я с такой же тщательностью намывал песчинки здравого смысла в его болтовне. А вдруг подполковник где-то как-то прав? Испокон веку люди кричали, что послезавтра будет конец света, но ведь когда-нибудь он все же произойдет. Прежде я придерживался на этот счет, как мне казалось, здравой точки зрения. Есть большая нескромность в том, чтобы считать, что такой пышный спектакль, как Апокалипсис, устроят именно для нас, убогих. Для меня, для Петровича, для Любаши с ее гостиничными потугами, для стервы Нинки, с ее вечной погоней за денежным или престижным мужиком. Не для Софокла, не для Шекспира, не для Баха, не для Толстого с Эйнштейном и не для Леонардо (вот бы порадовался старик). Что-то ужасно провинциальное есть в этом поджидании всеобщего конца. Хронологическая местечковость. Но ради подполковника Марченко я чуть релятивировал свою позицию. Как громадные тяготеющие массы заставляют то самое время течь как-то криво, так и большие милицейские авторитеты влияют на течение мыслей в головах людей от них временно зависимых. Нет! Моя шея отказалась мучиться дальше. Голова вернулась в естественное положение. И я теперь нависал словно из губернаторской ложи провинциального театра над сценой неутолимого интима. О, эти чужие слизистые оболочки… И я довольно громко спросил: – Вы не скажете, который сейчас час? Мой нос был в десяти сантиметрах от потного виска сопящего крота. Он не отреагировал на мое вторжение. Размышлял. Впрочем, почему же не отреагировал, – он перестал работать губами. Интересно, что будет? Полезет драться? Основания для этого есть, я вторгся в приватный процесс, но вместе с тем он же сам придал ему максимально публичный характер. Мы все вместе находимся в общественном месте, и главное, в очень стесненных обстоятельствах. Кроме того, вторгся я, строго говоря, не хамя, а как бы по необходимости. Вот если бы я спросил: как пройти в библиотеку? – это было бы издевательством, но вдруг у меня и правда нужда в точном времени – таблетки принимаю по часам?! Из этой в высшей степени жизненной ситуации нас выручила Дюймовочка. Она все время перед этим обнимала партнера руками за шею, и в одной из них был мобильник. Она ткнула в клавиатуру большим пальцем и сообщила: – Без двадцати одиннадцать. И тут же поезд затормозил, на этот раз выход был справа, и я вышел. Почему-то довольный собой. Петрович выслушал мой рассказ исподлобья, не перебивая. Он сидел в крутящемся кресле, вцепившись большими работящими руками в подлокотники. Обычно он любил описывать полукруги вправо-влево, как бы рассматривая сообщаемую новость то с одной стороны, то с другой. Сейчас его как будто пригвоздило. Неужели жуткость моего рассказа? Я вспомнил о неприятных его переговорах на «Китеже», пожалуй, мне бы не стоило лезть к нему со своими интересными глупостями. Банкротство – это круто. Не то что пропавший чужой, неприятный дедушка. Впрочем, духа уже состоявшейся катастрофы я в офисе не почувствовал. Все так же пялились в плоские мониторы работницы, секретарша бойко трещала в телефонную трубку. Коробок с вещами никто не выносил. Только вот мою табличку сняли. Опять стало немного обидно. Старый друг пожертвовал мною в первую очередь. Я попытался напомнить себе, что это он же давал мне работу два последних года – просто вынул ее как фокусник из воздуха и подарил, но благодарность – не то чувство, которое можно переживать до бесконечности. – Ну и что? – спросил Петрович равнодушно. – Взяли подписку о невыезде? – Нет. Следствие-то не возбуждено. Но мне от этого не легче. Почему-то.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!