Я отрицательно помотал головой. Девочка прикончила еду и желала общаться. Она весело облизывалась. – Ты знаешь, из чего делают соевые сосиски? – спросила она. – Стой, мне надо позвонить. – Я не врал – подумал, что неплохо бы расспросить Сагдулаева насчет этой истории со взрывом финансового автобуса. Наверняка к ним уже поступили хотя бы интересные слухи. Мне хотелось получше подготовиться к разговору с подполковником. А что разговор предстоит, я не сомневался. Сагдулаев оказался недоступен. – Так надо же что-то делать! – сказала Майка. Наверняка мой взгляд был и пустым и отсутствующим. – Вот, – она достала из кармана куртки сложенную газету. – Помнишь? Я взял: теплая, затертая газета. «МК». – Поедем поговорим с ними. – С кем? Она предлагала пообщаться с музыкантами, избитыми на прошлой неделе в подземных переходах метро. Зачем? Во-первых, ей это было почему-то очень интересно. Она ждала новой встречи со мной, потому что «они» никто не согласились с ней этим заниматься. А одну ее не отпускают. – Кто это «они»? – А, не важно, – махнула она рукой. – Но я тоже не хочу этим заниматься. – Но надо же что-то делать. Можно поехать искать дедушку. – И ты знаешь, где его искать? – Да. Я кивнул: говори! – В том доме с вышкой. Я вспомнил дом с вышкой и, надо сказать, ничего безумного в предположении девчонки не увидел. Если вся остальная поверхность нашего незнания о том, где он находится, была идеально гладкой, то в этом месте явно ощущалась микроскопическая шероховатость. «Почему мне самому это не пришло в голову?» – обычно говорят в таких ситуациях. Я ничего не сказал. Не дал Майке возможности подрасти в собственных глазах. С ней и так непросто. А уж с загордившейся, хапнувшей лидерство в нашем тандеме, намучаюсь. Но, с другой стороны, надо все обдумать: что за домик? Князь там какой-то мутный, Кувакин, сталинская шарашка, – уже набор для небольшого борща… Но, в самом деле, не сунешься же прямо сейчас к воротам – тук-тук, а не спрятался ли здесь у вас некий странный дедушка? Надо подумать. Попозже и вместе с компьютером. А девочку так и так надо чем-то занять. – Поедем. – К дедушке? – Она вскочила как какая-нибудь супервнучка. – Нет, к музыкантам. Какой там поближе? Она бросила взгляд на потертый газетный лист. – Переход с Театральной на Охотный ряд. За целый день работы мы нашли четверых. Первый стоял на вершине длинного пологого подъема, по которому, тихо шаркая, брели с разной скоростью пассажиры. Он стоял перед распахнутым на полу футляром, и мастеровито наглаживал скрипку длинным смычком. Я бросил червонец в кучку монет и мятых бумажек и остановился, дожидаясь конца композиции. Он сразу же оборвал исполнение и уставился на меня подозрительным взглядом. – Что вам угодно? Худой, длинный, очень похожий на скрипача скрипач. – Я из газеты. – На тебя было нападение, – тут же торопливо добавила Майка. Ему явно не хотелось отвечать. Дурацкая история, чепуха какая-то. Ну, налетел вдруг какой-то мужчина. Кричал не по-нашему. – Он вас ударил? – Да нет, перед носом махал кулаками. И все кричал что-то по-итальянски, кажется. Или по-испански. И одет странно. – А откуда он взялся? Скрипач пожал плечами. Он не мог объяснить. Он не смотрит на идущих мимо, когда играет, часто глаза просто закрывает, чтобы сосредоточиться. Может, этот крикун выскочил из-за спины, а может, отделился от толпы, что плывет навстречу. – И чем все кончилось? – Да ничем. Я отвернулся и снова стал играть. Он выругался… – По-нашему? – быстро спросила Майка. – Н-нет, но было понятно, что выругался, драться лез. – Да-а? – Да ерунда. Ну, нос немного разбил. И его увели. Два милиционера, у них там дверь. Вон. – Он махнул смычком перед собой. – Понятно, – сказал я, тоскуя от бессмысленности всего этого. – А как одет? Ты сказал, одет был не так, – влезла снова Майка. – Ну, странно. – Скрипач потрогал концом смычка щеку. – Черный балахон от шеи до ног. Только грязный очень, вернее – оборванный. Старое все, заношенное. Это было непонятно, но переспрашивать было лень. – А что это вас так заинтересовало? – А кучу музыкантов в тот день побили, – ответила музыканту Майка. – Меня не побили. – Спасибо, – сказал я. Указанная милицейская дверь была закрыта, чему я втайне был рад. В переходе с Белорусской кольцевой на радиальную, возле суровых партизан никто в этот день не играл, хотя «МК» определенно указывал, что тут был инцидент. Неужели закончившийся трагически для исполнителя? Майка не приняла моей шутки, ее это расследование занимало всерьез. С Белорусской мы отправились в подземный переход под Новым Арбатом. Тот, что ближе всего к Садовому Кольцу. Вообще-то если рассуждать логически, то все открытое воздушное пространство города принадлежит всем гражданам в равной степени. Мне часто забредает в голову эта мысль. Почему отдельные граждане позволяют себе пытать всех прочих своим жутким пиликаньем и вытьем. И что самое фантастическое, получают за это деньги. Обычный нищий стоит в сторонке, его можно не увидеть, а побирушку музыканта не можешь не услышать, не бегать же мимо них, закрывая уши руками. Получается какой-то прямо налог на возможность пользоваться одним из органов моих же собственных чувств. Некоторые улицы невозможно форсировать законным подземным образом, вырытые переходы захвачены звуковой заразой. Мучительнее всего – самозабвенные чистенькие старушки, выводящие почти правильными, но беспросветными голосами «Мой костер в тумане светит», и «Ту заводскую проходную, что в люди вывела меня». На этот раз нас ждала встреча с пьяненькой шайкой из пяти парней, двух гитар двух девиц и большого количества пивных бутылок, стоявших и валявшихся вдоль стенки. Парень, ретиво рубивший по струнам, изображал какое-то англоязычное рычание, одна из девиц с беспредельно глупой улыбкой топталась в центре перехода, держа за козырек перевернутую бейсболку. Собирала дань с проходящих, великодушно прощая тех толстокожих, кто не хотел раскошеливаться за предоставленное искусство. Я пустил вперед Майку. Вскоре мы разговорились с ними. Нет, сказали они, того, кого били, здесь сейчас нет. Он вообще скрипач. А где его найти? А идите к театру на тот Арбат, на Старый. А как его кличут? Нет, он не рокер и не курит, у него нет кликухи. Мы этого рокера без кликухи все же нашли. Он не играл в тот момент, когда мы к нему обратились с вопросом. Ел бутерброд, не уличную шаурму, а нормальный домашний: хлеб, котлета. Одет был бедно, но чисто. Сидел на раскладном матерчатом стульчике рядом с художником карикатуристом. Футляр со скрипкой держал между ног. – Я не знаю, откуда он появился, этот человек. Лет так пятьдесят ему, в дурацком костюме, как будто ряса на нем. – Размахивал кулаками? – спросил я. – По-чужому кричал? – встряла Майка. – Ничего не кричал и не размахивал. Вырвал у меня скрипку и хотел ударить об стену. Ну, я не дал, само собой. Тогда он кулаком меня сюда, где шея. Хотел, конечно, в челюсть, наверно. Дрался плохо. Но люди сбежались. А вам зачем? – Мы из газеты, – сказала Майка. – Уже были из газеты. – Он доел бутерброд, вытер губы салфеткой. – А он, когда я не отдал скрипку, когда уже убегал, меня шваркнул по лицу, ладонью вот так вот. – Пощечина, – уточнил я. – Наверно, – пожал плечами скрипач.