– А вы не знаете молодого человека, что играет в переходе с Белорусской радиальной на кольцевую? – Нет. Я знаю Марину, она играет там дальше, за «коровой», ну, где теперь Окуджава. Мы с ней вместе занимаемся, она тоже рассказывала. Ей он скрипку расколотил. Решили, что псих. – Скорей всего, – сказал я. – Его поймают? И тут мне пришла в голову мысль. До этого все работало как-то так, слова шли порожняком, я в основном убивал Майкино время, и вдруг проклюнулся настоящий, хоть и микроскопический интерес. – А скажите, что вы играли в тот момент? – В тот момент? – Ну да, когда он рванул вашу скрипку. Парень задумался. – Помню. «Времена года» Вивальди. «Зима». – А у вас есть телефон этой девушки, Марины? – Она не любит, когда кому-нибудь… – Позвоните ей сами и спросите, что она исполняла в тот момент, когда на нее напал этот человек. Насколько я понимаю, это был тот же самый псих, лет пятидесяти. Скрипач медленно кивнул. Он не был похож на того парня с Театральной, но вместе с тем было у них что-то общее. Убежден, что и девочка Марина, если мы ее увидим, чего бы не хотелось, тоже обнаружит эти специфические скрипичные черты. Он набрал номер. Долго извинялся за то, что задаст ей дурацкий вопрос, при этом выразительным взглядом извинялся перед нами, что вынужден так говорить. Захлопнул телефон. Двусмысленно улыбнулся. – «Зима». Вивальди. Майка тут же дернула меня за рукав. – Едем на «Театральную». Конечно, поехали. Но без удачи. Нашего первого опрошенного музыканта там не было, так что статистику пополнить не удалось. Квакал какой-то саксофонист. Разговаривать о том, куда подевался предшественник, он отказался. В грубой форме. Хорошо, двинулись дальше по списку «МК». Но никаких больше успехов нас не ожидало. Ни в подземном Вавилоне рядом с Библиотекой им. Ленина, ни в новеньком, как дворец музыки Растроповича, переходе на Сухаревской нас не поняли. – Пойдем на Арбат, – предложила Майка. – Зачем? – Спорим, там мы тоже никого не найдем. Мысль ее была понятна – газетная история как бы прячется от нас, заметает следы, сматывает звуковые удочки. Майка считала себя ответственной за эту загадку городской жизни. Меня больше занимал все же дедушка, надо было обкумекать идею насчет Кувакинского имения. Но для этого надо было присесть в тишине к компьютеру, а не таскаться за активной девицей по городу. Но поскольку отделаться от нее раньше определенного времени я не мог, решил – пусть берет свой след. А я сзади, натягивая поводок. И она взяла. Но музыкальная история действительно растворилась в городском шуме, не оставив никаких следов. Майка была озадачена, она явно прониклась уверенностью, что тут какая-то мистика, и ей хотелось мистики, и я не стал приводить свои обыкновенные объяснения нашей неудачи. Если ее размагнитить, она накинется на историю с имением. Заставит тащиться туда, лезть поперед, обязательно втравишься во что-то ненужное. Сбросив ее задумчивую на руки Нине, я испытал огромное облегчение. Дозвониться было нереально, и на следующий день я отправился к Сагдулаеву собственной персоной. Не с пустыми руками. Набросал статейку «“Зима” в середине марта». Я собирался убить двух своих зайцев: попробовать возродиться профессионально – у Сагдулаева неплохо платили, и, по возможности, вызнать что-нибудь насчет денежного взрыва, в редакциях всегда клубятся слухи вокруг таких событий. Меня не покидало неприятное и иррациональное ощущение, что подполковник Марченко держит включенным какой-то счетчик по моему поводу, и, не выполняя его пожеланий, я как бы падаю в пропасть опасного долга перед ним. В чем его опасность, я толком не мог объяснить, но быть в долгу у подполковника мне не хотелось. У Сагдулаева долго не было для меня времени. Я слонялся по редакции, выпил две чашки кофе и одну чашку зеленого чая в разных отделах. Тут все знали о моих особых отношениях с главным, поэтому в разговоре со мной были деловиты и неискренни. Всех больше всего интересовал вопрос – кого сократят, меня интересовала история с автобусом. Я тянул разговор в свою сторону, собеседники в свою, лишь на мгновение вспыхивали искры контрапункта и возникала какая-то конкретика. Оказалось вот что: среди раненных осколками трое – члены правления этой самой строительной пирамиды «Строим вместе». Они пришли на митинг, чтобы объясниться с разъяренными дольщиками. А есть еще пострадавшие? – Вроде бы есть. Кто? – Выясняется. А сколько пропало денег? – Говорят, до ста семидесяти миллионов рублей. А может, и больше. Трудно определить точнее. Сейчас ищут банк, выдавший наличность. Очень подозрительная история, таково было общее мнение. С Сагдулаевым я столкнулся случайно, в коридоре. – А, ты, – сказал он с непонятной интонацией. Почему-то мне показалось, что это было выражением готовности уделить мне время и место. Я решительно шагнул вслед за ним, даже не улыбнувшись секретарше. Он рухнул в свое кресло, не выпуская бумажек, с которыми бежал по коридору и схватился за телефонную трубку. Но я тут же начал говорить, не дожидаясь приглашения. Любой главный редактор немного Цезарь. – Что? – Поднял он на меня один глаз, дослушав. – Вивальди? Все играли «Зиму»? А он кричал не по-русски? – Иногда кричал, в половине случаев молча дрался. Сагдулаев бросил свои бумажки на стол, отвалился немного назад на одном локте. – Ну и что? В таких случаях пожимают плечами, я пожал. – По-моему, интересно. – Но об этом же уже писали, ты сам сказал. – Но без Вивальди. Теперь главный пожал плечами. – Отдай Конкиной, что ли. И он вернулся к своим бумагам, показывая, что они для него важнее Вивальди. – Что-то по автобусу? – спросил я, хотя по всем правилам надо было бы уже уходить. Сагдулаев снова откинулся на локте. Потом встал, сбросил голубой блейзер, расстегнул до пупа очень дорогую в пятнах пота рубашку. Снова сел. – Понимаешь, невероятное стечение обстоятельств. Никто из раненых не может говорить. Потеря крови. Правда, жить будут. Очень похоже на терракт. Пострадали все члены правления, что притащились на митинг. Но кто устраивает терракт при помощи автобуса, набитого деньгами?! Стоит толпа с плакатами, подъезжает «мерседес» и – бенц! – Говорят, сто семьдесят миллионов… – Никто не знает точно. На месте нашли только несколько бумажек. Если деньги и были, то растащили все. Сначала эти долбанные дольщики свои доли, – он хмыкнул, – потом менты – что осталось. Откуда эта цифра – сто семьдесят миллионов? Я не стал раскрывать источник информации. Сагдулаев продолжал: – Откуда вообще этот автобус? Ни водителя, ни номеров… Криминалисты работают, но что они там наработают… И по инсайдерским данным, правление ни в коем случае не собиралось устраивать денежные раздачи во время митинга. Оно скорее собиралось податься в бега. – А пострадали только члены правления? – решил я проверить полученную информацию. – Да нет. Там еще пара активистов комитета дольщиков. Может, просто потому что стояли рядом в этот момент. Сагдулаев вздохнул. – Если мы принимаем версию о теракте, то можно так думать. А мы что, разве уже приняли эту версию? Я снова пожал плечами: – Другой-то нет. Мы помолчали некоторое время, оба глядя в окно. Версии там не реяли. – А этого психопата ты как сам объясняешь? – спросил Сагдулаев. – У меня есть… одна девчушка, лет двенадцати, так вот она мне сказала, очень долго думала и сказала, что это Вивальди проснулся и мстит скверным исполнителям за то, что коверкают его музыку. Сагдулаев удовлетворенно кивнул: – Вот это я понимаю – версия. По дороге домой я зашел проверить – не объявился ли Ипполит Игнатьевич. Не объявился. Вечером позвонила Василиса. Интересная в разных смыслах, тридцатипятилетняя, примерно, женщина, очень образованная. Конечно, со своей какой-то предысторией, слава богу, оставшейся мне практически неизвестной. Мы познакомились с нею во время одной странной поездки года три назад. Нет, уже четыре. Я тогда в очередной раз как-то повис в безвоздушном пространстве. Ни работы, ни женщины, ни определенных планов на будущее, мама уже умерла к тому времени.