Хватит! Смешно ведь! Меня и правда стал разбирать смех. Надо с этим кончать. Все! Я помотал головой так сильно, что Лолита даже спросила – что с тобой? Пришлось виновато улыбаться – извини. Нину со странностями ее биографии мне все же удалось отпихнуть с переднего плана. В любом случае, там должен находиться Ипполит Игнатьевич. Я на некоторое время как бы законсервировал его где-то внутри, не решаясь взяться за эту проблему. Надеялся, что она как-то сама собой… Нет, не рассеется. Честно говоря, трудно поверить даже в сам факт, что этот звонок был. Это сколько же дней Ипполит Игнатьевич изображает инсультника? И никто из опытных лекарей его не расколол! Но главное – что он там нарыл? Какие саркофаги? И что мне теперь делать? Я понимал, что придется что-то. Ипполит Игнатьевич вызывал у меня не удивление и восхищение, но чувство, близкое к ненависти. Слишком отчетливо я понимал: от этой истории не отвертеться. Сжует изнутри совесть. Как же – одинокий, больной старик один на один в жутких условиях борется с гидрой неизвестного происхождения, а я занят решением мировой важности вопроса, кем является моя давнишняя любовница – парикмахершей или проституткой? Предприму. Завтра. Что-то. Сегодня дам своим нервам раствориться в сыроватой атмосфере голландской бани. Пусть Лолита журчит свои истории, а я буду соображать. – Они смотрят на меня оловянными глазами, понимаешь? Старшая, Тоська моя, так прямо и сказала: тебе, мол, эти твои вокзальные твари дороже всех нас. Не дороже, не дороже, но они ведь тоже люди. И потом, я ведь готова вернуться. Но стоит мне к ним, так сразу же – нет-нет-нет, сами-сами! Ушли с работы обе, и выглядит все так, будто я в этом виновата. Они должны сидеть в четырех стенах при живой бабушке. Знаешь, это особый род эгоизма. Нужен виноватый. Можно и пострадать, если есть кто-то конкретный виновный в этом. Я отпил невкусного зеленого чая, с трудом проглотил отдающую деревом воду. – Эти мои девчонки – тоже эгоистки. Я им нужна, но не больше, чем моя ванна и унитаз. Разговоров с ними задушевных не завожу, моралей не читаю, за это они меня и ценят. Я не набиваю себе цену, просто знаю: если сбегу, ситуация станет еще хуже. Не намного, не катастрофически, но хуже. Они будут грязные круглыми неделями, болезни, мрак… Лола встала и пошла в ванную. Она была высокая, плоская, в длинном застиранном халате. В институте ее дразнили «вешалка». При этом доброе, умное, грустное, наверно, даже красивое лицо. Я слушал, надеясь, что Лола не догадывается, как я далек от ее проблем. Мне бы со своими разобраться. Нина и дедушка. Кто меня заботит сильнее? Наверно, все же дедушка. Потому что с нею все ясно, а с ним – не ясно ничего. Представил, как опять приезжаю в «Аркадию». Представил физиономию Модеста Михайловича – и понял, что не смогу снова сунуться к нему все с теми же подозрениями. Человек мне все так внятно, по-человечески объяснил. Заявить ему, что он врет? Но откуда я знаю, что это так? Кто может гарантировать, что дед не безумен? Страшная сила – чувство неловкости. Я вспомнил какой-то старый английский детектив, где муж во время церемонного приема дает жене бокал, она знает, что в бокале яд, но вынуждена выпить, дабы не создать своим отказом чудовищную неловкость. Не знаю, как там яд, но напрямую, через главный вход, к Модесту я войти не посмею. Остается подполковник. Безумец номер два, или, наоборот, та сверхчувствительная особь, что первая в стаде чует гул приближающейся опасности. Я взвесил. Вроде бы к подполковнику ехать менее невыносимо, чем к Модесту. Перепроверим свои выводы утром. Лола на секунду вышла, но тут же вернулась на кухню. Положила передо мной тонкий коротенький шприц. Лицо у нее было белым, губы – бледно-розовыми. – Я подозревала. Но надеялась, что они меня все же как-то ценят!.. – Подожди. Поуже выводы! Нашлась, скорей всего, одна паршивая овца. Вычисли и выгони. Одну виноватую. Не может быть, чтобы все были наркоманки. Я говорил и очень отчетливо понимал, что не верю ни единому своему слову. По лицу Лолы текли медленные, бледные слезы. – Ты понимаешь, последнее время все стало не так. Я задержал чашку у рта, спросил безразличным тоном, стараясь не спугнуть ее: – Ты о чем? – Я даже не о девчонках, то есть не о своих. Хотя и среди них случаются случаи. Одна тут замуж вышла. Говорят, за менеджера. – Средней руки? – Не знаю, но вышла. Познакомились самым обычным образом, на вокзале: она воровала, попалась, он договорился с милиционерами, чтобы ее отпустили. Ну, роман, а дальше – фата, кольца, свадьба. Ее Дина зовут. – Ее Золушка зовут. Лолита вяло кивнула. – А другая, я даже имени не знаю, выиграла в какую-то лотерею что-то очень много, мешок денег… – Но кончила плохо? – Я не знаю, как она кончила. – Лола, все такие удачливые кончают плохо, исключений почти не бывает. Только у одного негра получилось в Штатах. Он работал лифтером в огромном доме, выиграл сколько-то миллионов, купил этот дом, но никому не сказал, и остался там на прежней работе. Говорил – теперь меня никто не уволит. Умный человек, очень. Вот с кем бы поболтать за жизнь. Впрочем, я и не миллионер, и не лифтер, нет общих тем. Извини, ты начала рассказывать про то, что все изменилось. Лолита улыбнулась. – У меня есть брат. Умный, прямо как негр. Занимается структурной лингвистикой, преподает, и вот к нему на курс вдруг повалили просто толпой красивые, молодые, богатые – меха и брильянты – девушки. Уже примерно восемь человек. Всем вдруг до зарезу стала нужна структурная лингвистика, понимаешь? И немедленно! Некоторое время мы смотрели друг на друга. Я думал о том, стоит ли ей сейчас выложить все о взрывающихся автобусах, о саркофагах за кольцевой дорогой, о новых веяниях в потустороннем мире, о больничных охранниках беспредельной честности. Нет. Нет сил. Она почувствовала, всегда была очень чуткой: – Я постелю тебе здесь. * * * Сагдулаев бросил на свой роскошный стол мои листки. Взгляд его говорил: ну что мне с тобой делать? – Да я и не рассчитывал, что ты это так вот возьмешь и напечатаешь. – Тогда зачем ты мне это принес? – Хочу разобраться. – В чем, Женечка? – Что-то происходит, знаешь, вал непонятных событий. Похоже, я бы сказал, на метеоритный дождь. Он заметно поморщился. – Ты когда-нибудь видел метеоритный дождь? Он продолжал морщиться. Я продолжал развивать свою метафору: – То там, то здесь вспыхивают вдруг в небе яркие искры. Никогда нельзя предугадать, где это произойдет. И если увидел искру, значит – поздно. – Что поздно? – Ты уже позади события. Бегая так за отдельными событиями, никогда не поймешь, что происходит. Надо взяться по-другому. Найти телескоп, изучить участок неба, откуда все это летит, и понять в конце концов, что это и почему оно. Комета, не комета. Ладно-ладно, не смотри на меня, как я не знаю… – У тебя метеоризм сознания. Я кивнул и закрыл глаза. – Сам понимаешь, Женя, если бы я не знал, в какой-то степени ты профессиональный человек, какой еще недавно обладал хваткой, то не стал бы слушать этот бред. – Я все понимаю, и сам бы так же отнесся к подобным рассказам, если бы ко мне кто-то явился… Но у меня, кажется, есть возможность добраться до телескопа. В переносном смысле, конечно. – Хочешь выпить? – спросил редактор. – Нет. – Представляешь, и мне последнее время совершенно не хочется. Тоже, понимаешь ли, странный факт, нуждающийся в изучении. Тоже, говоря твоим языком, – метеорит. Я решил не реагировать на иронию, я все хуже разбираюсь – на что надо реагировать, а на что не надо. Предъявил слабый и последний свой аргумент: – Но согласись, это я первый заметил. Он отрицательно помотал головой. – Нет. Первым был «МК» с тем дурацким Вивальди. И скажу тебе по секрету, хотя и мне это говорили по секрету, они так и остаются первыми. Не плюнули на эту тухлую, на мой взгляд, темку, а стали раскапывать.