А когда я только приехал в Москву, моему слуху все время мерещилось что-то не то. Особенно в метро. Когда я приезжал на станцию «Охотный ряд», я слышал: «А вот и я!». Когда я шлялся по городу, мне все время попадались на глаза вывески, которых в реальности в природе не было. Я видел «Театр русской драки», вместо «Театр русской драмы». И таких случаев были сотни. И я сейчас только о забавных, которые можно пересказать как что-то более-менее интересное. А ведь много было мелкого индивидуального, ни для чьего больше ума не питательного буквенного мусора. Такое было впечатление, что по городу временами идет какая-то смысловая рябь, что сквозь привычный и понятный, пусть временами и дикий его текст, проступает какой-то первородный словесный хаос, едва-едва укрощенный. Однажды в веселой компании зашла речь на эту тему. Я вспомнил своих «котяток» и был потрясен, что не я один был жертвой этого звукообмана. Сразу несколько человек вспомнили об этих, неизвестно откуда взявшихся зверушках. Евтушенко не имел к ним никакого отношения. Конечно, это, так мы признали, не галлюцинация, а феномен особого, неисследованного рода. Галлюцинация имеет хождение только в клетках головного мозга визионера, чем бы она там ни вызывалась. Наши же «котятки» – это реальная реальность, просто менее плотная, чем та, в которой мы повседневно обитаем. Временами она проявляет активность – пытается прорваться к нам и немного попугать, или просто подурачить наши менталитеты. Тогда мы в эту сторону не углубились, да и вообще скоро сменили тему под воздействием новой алкогольной волны. Но мне эта идея куда-то запала. Достаточно сказать, что я даже профессию себе выбрал по этой части. Кусок хлеба добываю в непрерывной толкотне толкований. Впрочем, теперь это, кажется, в прошлом. Сейчас самое важное, из всего что вспомнилось, – коллективность этих «галлюцинаций». Что происходит? Москва, если брать ее не как населенный пункт, а как единый, большой смысл, как универсальный принцип, расшатывается. Поскрипывают перекрытия, из щелей сыплется бетонный песок, выпадают отдельные кирпичи, отслаиваются куски штукатурки… Это не старость, не механическая изношенность, это что-то другое. «Под нею хаос шевелится». Иногда он начинает шевелиться сильнее. Год активного хаоса. До чего мы можем дойти, двигаясь в этом направлении? И надо ли как-то к чему-нибудь готовиться. И как, если надо? – Куда мы едем? – спросила меня снизу Майка. Вагон уже полностью успокоился. Через несколько остановок они решат, что им все это показалось. – Мы никуда не едем, мы выходим. – Зоопарк проехали. Мы вышли из вагона. И услышали за спиной снова: – «Уважаемые пассажиры, будьте взаимно вежливы, уступайте места пожившим женщинам, одиноким инвалидам, беременным старикам». Майка громко захихикала. Поезд с вновь удивленными пассажирами тронулся дальше. Поднявшись наверх, достал свой телефон, а он оказался разряжен. Воспользоваться Майкиным я не мог, потому что номер подполковника я не помнил наизусть. Придется ехать. Собственно, так даже лучше. По телефону толком не поговоришь. Я перестал думать о подполковнике снисходительно. Мы находились в пяти минутах ходьбы от моего дома. Вой дя во двор, я отыскивал взглядом милицейскую засаду. Во дворе было шумно. На деревьях сидели люди с бензопилами и вгоняли в пределы нормы самые растопыренные клены. Тут же шныряли какие-то коты и школьники, невзирая на запрещения. Ничего похожего на затаившегося милиционера я не обнаружил. Стали лучше маскироваться? А, с другой стороны, может, Марченко надоела эта история и он никого не прислал? Или милиционеры перестали слушаться безумного начальника. Доберемся собственными колесами. И машина целее будет. Подальше от вооруженных молдаван, что обрушивают на землю древесный хлам. Как вон тот сверкает золотым зубом! Только позволь – он тут все подпалит. Настроение у меня было скверное. Как будто ехал сдаваться. Не в уголовном, а в интеллектуальном смысле. Что это с тобой случилось, Женя? Услышал, что поезда в метро стали материться, и готов уже перейти на сторону тюремного философа? Я что, уже не категорически отрицаю его теорию какого-то непонятного заговора против населения нашего мегаполиса? Надо поговорить. Звуковая диверсия в метро – просто последняя капля в той чаше, где уже все то, о чем мы говорили у Сагдулаева. И автобус, и Черкизовский рынок, и молчание в мире духов, и жертвенность Родиона, и дорогие девушки, повалившие валом в структурную лингвистику. Мы медленно петляли по дорожкам между домами. Правда, перед подполковником можно и не разоружаться. Просто – прибыл проведать. Молчал телефон? Ну, молчал. Потерял. Нет, лучше даже – украли! Пусть, кстати, найдет, он же милиция. Я хрипло и длинно хмыкнул, чем вызвал живое внимание спутницы. У меня не было сил думать об этой стороне своей жизни всерьез. Некстати вспомнил о приступе своей слежки за Ниной. Что это было? Ведь не ревность же, конечно. Ведь ни в какой ужас я не пришел, узнав, чем она на самом деле занимается. Хорошо хоть не был ею вычислен. Нет, честно, чего хотел добиться? Ведь буквально полыхал весь от охотничьего азарта. Что это было? И тут нашелся ответ: Господи, ведь все просто, этот приступ проходит по тому же разряду явлений, что и музыкальный мститель, автобус, вагонная матерщина… Мне стало на мгновение жарко, а потом сразу холодно. Так, значит, и я подвержен, и на меня иной раз накатывает! Нет, не надо на себя наговаривать. – А куда мы едем? В другой зоопарк? – Не совсем. Хотя можно сказать и так. Как минимум, обезьянник там есть. – А-а, – заинтересованно сказала Майка. Чтобы как-то развеять холод, все еще стоявший внутри, я затеял разговор: – Скажи, а дядя Рудик бывает у вас в гостях? – Нет. Врет, наверно. – Скажи, а ты давно учишься в этой школе? – Полгода. Как Нина устроила, так и учусь. Меня, не знаю почему, бесит эта манера называть родителей по имени. – Как я понял, ты там на пятидневке? – Да вот именно что. Чтоб дома не торчала. – А на выходные… – Я же уже говорила – Нина таскает меня то к тебе, то в кафе, то в редакцию к дяде Вадику. Он в воскресенье готовит выпуск на понедельник. Ему выгодно, он от тещи сбегает, и я тут же заодно болтаюсь. – А дядя Вадик… – И дядя Вадик не бывает у нас, и ты не бываешь, и Нина ни с кем из вас не спит. Понятно. Пробка. Радио. Я хотел найти музычку, но споткнулся о лихорадочный говорок корреспондента. Речь шла об интересном. В минувшую ночь в городе возобновилась деятельность «автомобильных вандалов». Пару лет назад, как бы в подражание парижским пригородам, прошла по Москве серия поджогов автомобилей. Но стоило тогда стихнуть арабскому примеру, как и наши свернулись. Все же, как ни крути, Париж до сих пор законодатель моды во всем. Тогда, кажется, удалось найти пару впечатлительных недоумков, возбужденных заграничными кадрами. Прошлой же ночью, тараторил репортер, было уничтожено до сорока машин в Новогиреево, Кузьминках, Братеево, и, насколько можно судить, у милиции нет задержанных, даже и комментариев нет. – Сколько же надо сжечь машин, чтобы не было пробок в Москве, – серьезно сказала Майка. Мысль была правильная, но я не стал хвалить девочку, она и так явно сверх всякой меры горда собой. – А чем она зарабатывает? – спросил я, когда мы все же осторожно тронулись. Майка явно не поняла, что от поджогов мы вернулись к ее семейству. – Нина по-прежнему стрижет, да? – Меня стрижет, но салон-то у нее отобрали. И дачу отобрали. И другую квартиру, где ее отец жил. – Дедушка? – Дедушка, – согласилась Майка. – Старенький был сначала, а потом умер. Теперь живем все вместе. Как меня раздражает детская речь. Они часто пропускают задним планом огромные куски смысла, считая их чем-то само собой разумеющимся, а ты додумывай. Вот что она сейчас сказала? – А ты не сказала ей, что мы все – Гарик, Вадим – ну, познакомились. – Зачем? Она ответила так, что переспрашивать было неловко. Что я, дурак, что ли? Меня выручил милицейский чин – началось его интервью в связи с многочисленными поджогами автомобилей в городе. Он сообщил очень интересную подробность: не поступило ни одного заявления от потерпевших. Такое впечатление, что горели ничьи машины. Что вы об этом думаете? Спросил репортер. Чин ответил, что ему история эта не нравится. Надо думать, что тут не простой вандализм, не стихийный выплеск дурной молодежной энергии, а работа организованная. В каком смысле? Может статься, имеет место шайка, выясняющая, какие хозяева сейчас отсутствуют в городе. Зачем это? Чтобы было время замести следы. А машины грабят, перед тем как поджечь? Работаем над этим, несколько двусмысленно ответил милиционер. Мы вынеслись на открытую воду, очень скоро перемахнули через кольцевую дорогу. – Скажи, а что это у нее за большой такой саквояж? – У Нины? – У Нины. – Там трубки какие-то. Хорошо, что не трупики. Нину можно было понять. Зачем демонстрировать ребенку, тем более своему, инструменты позорного ремесла. Но, с другой, очень хотелось узнать, что это за «трубки». Может быть, сборный шест для утреннего стриптиза?