– А какие именно процедуры они там принимали… – А вот это пока не раскрытая тайна, – улыбнулся вдруг Пятиплахов. Как-то нехорошо улыбнулся. Я снова углубился в список. – Ипполит Игнатьевич, этот мой старичок, сказал мне, что там есть помещение, где стоят саркофаги – так он назвал, кажется, – куда укладывают людей, и что с ними там происходит – можно только догадываться. Похоже на солярий, но что там на самом деле делают с головами… Генерал снова усмехнулся: – Вполне может оказаться, что это просто солярий. – Может. А может, там, наоборот, выкачивают какие-то виды психической энергии, группируют ее, суммируют, а потом – я же говорил, там стоит вышка, высокая вышка – транслируют в сторону города. – Как ты сказал – группируют? – Да. Тут же у тебя в списке кого только нет. Есть люди очень даже хорошие: детские доктора, клоуны, писатели для детей, из них можно «накачать» светлых мыслей. А есть ведь типы типа Сухорукова, артиста, или вот, зам-начальника Новороссийского порта, ростовский судья с двадцатилетним стажем, из них светлых, чистых мыслей, наверно не выдавишь. – Возле фамилии Сухорукова – видишь? – вопрос. То ли был, то ли не был. А насчет того, что все детские писа те лиге не ра торы только светлых мыслей, я бы не спешил утверждать. «Только если ты безразличен к ребенку, можешь стать для него авторитетом». Я не стал возражать. Понятно, что мое предположение было как-то совсем примитивно. Сменил тему. – А скажи… Извини, конечно, если не туда лезу. Почему вы не встряхнете эту контору, уже двести лет как подозрительную? Или хотя бы агентуру туда не впихнете. – Лезешь не туда, но я тебе отвечу. Это очень частное, очень закрытое заведение. И у него есть кураторы, и сидят эти кураторы там, куда мой взгляд, например, не проникает. Кое о чем я догадываюсь, но не скажу тебе, о чем именно. Нужна команда, а у меня нет команды. Кстати, о таком варианте я мог и сам догадаться. Разумеется, какой-то секретный эксперимент. Я случайно оказался поблизости, и не факт, что это пойдет мне на пользу. Кстати, а вообще меня выпустят отсюда? Что-то больно откровенен секретный генерал с журналюгой, пусть и однокорытником в прошлом. Я посмотрел на собеседника и вдруг обнаружил, что он находится в каком-то неожиданном опамятовании. Смотрит на меня и задает себе вопросы: кто это? зачем это? Надо бы сваливать уже. – Тебе пора идти, – сказал Пятиплахов. – Но сначала на дорожку. Он налил граммов по сто в наши стаканы, я понимал – это плата за выход. Потянул руку за стаканом и вдруг получил по ней ребром ладони. – Ты что, – заорал вдруг генерал, – что ты себе вообразил?! За кого ты меня принимаешь, придурок! Что я тебе вот так, под сто грамм выложу секретную информацию? Да, на самом деле, потерял, потерял я чувство реальности. Я спрятал наказанную руку за спину, другой рукой прижимая к животу свою папку. – Пошел вон, ублюдок! Слава богу, лифт рядом. * * * Он был одет в черное кимоно, с большим белым иероглифом на спине. Среди гостей молодого человека с удлиненной головой если и были знатоки японского, то никак этого не обнаруживали. Они стояли полукругом на сухом, прошлогоднем газоне. В фокусе этой вогнутой линзы располагался табурет, на котором лежал очень плоский отворенный ноутбук. Хозяин стоял, широко расставив ноги, и молча смотрел на своих гостей. Их было человек пятнадцать. Молодых людей больше, чем девушек. Одеты – разнообразно и непреднамеренно: джинсы, платья, куртки, пиджаки. Кимоно хозяина выглядело неким укором – что же вы, друзья, не предчувствовали, что предстоит событие! Все собравшиеся довольно сильно напряжены – слишком непонятно, что тут затевается. За спиной хозяина – деревянная беседка, рядом с ней дымящийся мангал, но гостям ясно, что их пригласили не на пикник, потому что на мангале – ничего похожего на шашлык. Взгляды перемещались с хозяина на ноутбук, – похоже, именно там пока скрывается сюрприз. Хозяин не спешил с началом представления. Солнце, садящееся за спинами гостей, вдруг прорубило проем в строе расхристанных туч, и картина сделалась намного живописней. Засверкали стекла в доме, что стоял чуть ниже, почти на самом берегу реки, засверкала поверхность воды справа и слева от дома, что-то лихорадочное разлилось в жестком мартовском воздухе. – Это давно нужно было сделать, – произнес хозяин спокойным, отстраненным, даже нездешним голосом. И это выходило у него само собой, без игры. – Мы неплохо поработали, и я благодарен вам, за то, что вы понимали меня и шли за мной. Но так не могло продолжаться до бесконечности. Не знаю – задавался ли кто-нибудь из вас вопросом, – а имеет ли он (он приставил к центру груди белый, острый палец) право стоять во главе нашего движения? И я не хочу дожидаться того момента, когда такие мысли у вас появятся. – Хозяин улыбнулся. – Не надо хмуриться. Будет весело. Прошу только об одном – верить мне: все, что здесь произойдет, результат длительного и ответственного размышления. По-другому просто нельзя. Я не могу не сделать того, что сейчас сделаю. Верьте мне – это не истерика, не тяга к дешевым – в данном случае очень недешевым – эффектам. Это сознательная, обдуманная жертва. Непонятно? Скоро будет понятно. Хозяин снова улыбнулся, и даже подбадривающее подмигнул товарищам. Это их не порадовало, так мог бы подмигивать манекен. – На него, – он ткнул пальцем в крышку ноутбука, – не пяльтесь. Он здесь неслучайно, но его час еще не пришел. А теперь – начинаем. Не бойтесь, представление не затянется, вся предварительная работа уже проделана. Смотрите и запоминайте. Он развернулся и подошел к жаровне. Поднял с земли толстую связку каких-то прутьев, сунул в мангал, и вынул обратно уже в виде хорошо пылающего факела. Еще раз улыбнулся собравшимся и решительно направился к дому. Гости начали переглядываться. Хозяин шел по сухой, серой траве, огибая здание с правой стороны, оставляя за собой едва различимый в сияющем воздухе дымный след. Пламя факела было почти неразличимо и не выглядело угрожающе. Гости продолжали переглядываться. Даже немного нарушили полукруглый строй. Хозяин замер на секунду на фоне сверкающего речного потока и исчез из глаз. Гости, медленно ступая, двинулись вслед за ним, подошли к жаровне и к беседке. Там на керамическом полу стояло большое пластмассовое ведро с замаринованным шашлыком, и две коробки с красным вином. Одна коробка была откупорена, а вынутая оттуда бутылка наполовину опорожнена. Перспектива предстоящей гулянки не обрадовала гостей. Внезапно закрылись облачные створки у них за спиной, картина резко померкла. Но ненадолго. Из-за дома, с той стороны, что была повернута к воде, взлетело несколько быстрых бликов. – Господи! – вскрикнул кто-то. Через несколько секунд абрис дома охватился ровным, непрерывным, разрастающимся красновато-нервным кантом. Хозяин выбежал с левой стороны строения, все еще с головней, явно уже сделавшей свое дело. Он что-то закричал. Но его крик был сметен гулом пламени, обживающегося на обреченном доме. – Он облил там все бензином, – сказал кто-то. – Идиот! – Сам ты… – послышалось в ответ. Молодой человек с удлиненным черепом, весело задыхаясь, подбежал к своим растерянным и расстроенным соратникам, размазывая по лицу следы сажи. Некоторым из гостей было неловко, у других глаза восхищенно сияли. – А теперь он! – крикнул человек в кимоно и подбежал к ноутбуку, открыл его. Вытер потный лоб, так что на лбу его остался черный иероглиф. – Глядите! Похоже? Ведь похоже же! На экране шел какой-то фильм. Сразу же стало очевидно, что поставленный хозяином дачи спектакль передразнивает это кино. Там тоже был человек в кимоно и горящий дом. Человек в кимоно бегал, потешно хромая, и с ним пытались сладить какие-то люди. – Да, да, я же забыл! – закричал хозяин и побежал, преувеличенно прихрамывая вокруг беседки. Гости и переглядывались, и пожимали плечами, и совершали другие действия, показывающие их отношение к происходящему. – Поняли?! – кричал хромой бегун. – Поняли?! Без кино было нельзя, вышел бы просто поджог. И я всегда ненавидел позднего Тарковского. Всегда хотелось поджарить его за его болтовню. Как я хромаю, а?! В этот момент дом вдруг страшно, всем телом захрустел, как огромный, выдираемый из челюсти зуб. Все перестали смотреть на бегуна, зрелище гибнущего в страшном восторге дома было сильнее. Лопнуло и вылетело осколками вперед окно в третьем этаже, и тут же выбило темечко постройки, а из образовавшейся дыры выбросился вертикальный фонтан огня и мелкого пылающего на лету имущества. * * * Я был уверен: все полупустые бутылки в номере Пятиплахова – декорация, вернее – реквизит. Ему зачем-то нужно создать образ спивающегося, несчастного генерала, отставленного от важных рычагов. А на самом деле там то же пойло, что и в его маленькой фляжке, с помощью которой он устроил мне маленькую амнезию на «Китеже». Но, проснувшись рано утром у себя дома – первый раз за столькие дни, – я с удивлением обнаружил, что все помню. Весь продемонстрированный мне список так и стоял перед глазами. Я бросился к столу: разумеется, этот документ надо было выудить из неустойчивой моей памяти и закрепить на бумаге. Академик Лихачев, писатели Астафьев и Эйдельман, почему-то в один и тот же день, Бадри Патаркацишвили, артист Абдулов… Труднее всего было правильно записать имена буддийских лам, а их было до десятка. Надеюсь, я их не сильно исказил. Из самых больших тузов – Андропов, Юрий Владимирович. Состав был ошеломляющий, в некоторые имена просто не верилось. Тот же Андропов – он же страдал почками, а не нервами. Стоп, Марченко тоже утащили туда, хотя он всего лишь туберкулезник. Опять, стоп, он мог попасть в «Аркадию» как псих, больной туберкулезом. То, что он похож на психа, несомненно. С другой стороны, с чего я решил, что эти «саркофаги» предназначены для взятия проб психического секрета? И вообще кто их видел кроме безумного Ипполита Игнатьевича? Допустим, хам Пятиплахов сильно преувеличивает (на полях списка пригорюнилось с дюжину вопросительных знаков), все равно картинка вырастает ух ты какая! Даже если вычеркнем Сухорукова, Сабониса, генерала Шаманова, Никиту Михалкова, Александра Овечкина, Леонида Якубовича – когорта остается все равно крепкая. Зазвонил телефон. Я специально не включил телевизор, чтобы новая порция дурацких известий не сбила меня с исследовательского настроя. Савушка. Никогда мне не хотелось его послать так сильно, как сейчас. Даже там, в камере с гниющим провокатором. Но тем сильнее изобразил радость от его звонка. Мы в ответе за тех, кого соблазнили. Откровенно говоря, тогда, двадцать уже лет (с лишним) тому назад переспав с его будущей женой, я как бы усыновил Савушку. Мне стало стыдно, когда они поженились. Мне стало трудно общаться с Савушкой. Я почувствовал, что обязан его опекать. И ни разу после его женитьбы не покритиковал его убогие стишата. И от Надьки держался на предельно возможном расстоянии. Получается – мы скованы одной цепью. Я из химии угодил в журналистику, а Савушка – в литературу. Из всех десятков и десятков химиков, только мы двое перевалились в гуманитарную лодку. Просто перст какой-то. Сколько раз он мне говорил что это «не просто так», что «мы особенно душевно близки друг другу». Юмор скверный, да еще и черный. – Чего тебе? – Извини, что так рано. – Да, рановато. – Ты спал?