И тут звонок в дверь. Мне не хотелось ни с кем встречаться. И сильнее, чем когда бы то ни было. Я прокрался в прихожую на цыпочках и осторожно глянул в глазок. И уже в следующую секунду я отпирал дверь. Ипполит Игнатьевич вошел с таким видом, будто мы заранее договорились о встрече. Спокойно поздоровался. Он выглядел обыкновенно, никаких следов издевательств или измождения. Даже задумчив почти как обычно. Он сел в кресло рядом с диваном. Я встал спиной к телевизору, где рассказывали о группе школьников, угнавших воздушный шар с горелкой из аттракциона в парке Хабаровска. Все это в знак протеста против ЕГЭ. Я еще не решил, как относиться к этому событию. Ипполит Игнатьевич посмотрел на меня снизу вверх, при этом в каком-то смысле и сверху вниз, как человек бывалый смотрит на не нюхавшего пороху. – Меня выгнали. Мне нечего было сказать, и я ничего не сказал. – Они обвинили меня в краже телефона у санитара Камбарова и вынудили уйти. – Не хотите кофе? – А у вас нет ничего выпить, Женя? У меня были только остатки паленой текилы, купленной в алуштинском магазине год назад. Разумеется, старику, да еще перенесшему такое, предлагать это пойло было нельзя. Однако я налил ему треть стакана, принес на блюдце, куда положил еще половинку безвкусного зимнего яблока, за неимением лимона. Он выпил, закусил. Не поморщился и не поблагодарил. Он, видимо, считал, что мы с ним все еще участвуем в какой-то совместной борьбе с темными силами, и сейчас он находится не в гостях, а на явке. – Поздно. Товарищ Ракеев опоздал. Главное узнать мне удалось. Я никак не мог определиться со своим отношением к нему. Временами он казался мне почти жалким, почти комическим персонажем, но вместе с тем куда деть майора Рудакова и подполковника Марченко?! Я молчал, я не стал спрашивать, что именно ему удалось узнать. Пусть все рассказывает сам. Он покосился на свой пустой стакан. Извольте. Я налил еще граммов пятьдесят, и извинился, что нет лимона. Зачем? Если уж извиняться по этому поводу, то при первой рюмке. Значит, все же дергался. – Я ведь хорошо, очень хорошо знаю устройство этого учреждения. У Модеста Михайловича было не совсем правильное обо мне представление. Он думал, что я тихий дурак в нарукавниках, а мне до всего было дело. Я совал нос повсюду. Я вспомнил, что Модест Михайлович отнюдь не вспоминал об Ипполите Игнатьевиче как о божьем одуванчике, но промолчал. – За время моей службы в институте переоборудование происходило трижды. Каждый раз это ремонт. Так вот, через мои руки бумаги на новую технику не проходили – только цемент, кафель, трубы, мебель… – Понимаю. – Что вы понимаете? – Секретный объект. Он вздохнул: – Одним словом, – пульт в кабинете Ракеева. Он, может, и директор, но плюс к этому еще кто-то, и кто-то очень даже секретный, если говорить просто. Пульт там. Скажу больше – за картиной, что напротив окна. Возле камина. Это ложный камин, пульт там. Все просто: нажимаешь несколько кнопок… И он вдруг стал собираться, как будто опомнился, сообразил, где находится, и решил, что находиться ему тут не надо. Я не препятствовал его эвакуации, я опасался, что он начнет требовать, чтобы я пробрался в «Аркадию» и разобрался с этим пультом, а он уходит, ни на чем не настаивая – слава богу! Очень странный человек, и гори он огнем со своими странностями. – У меня к вам просьба, Женя. Рано обрадовался. – Можно я позвоню? Его квартира была в трех минутах. Наверно, считает, что его прослушивают. А может, и прослушивают. Он долго чах над телефоном, замирал, шевелил губами, что-то вспоминая, медленно накручивал диск моего старого раритетного телефона, потом, не прикладывая трубку к уху, бросал ее на рычаг. Снова набирал, загадочно, мстительно улыбался, потом снова бил трубкой по рычагу. Я наблюдал этот номер с телефоном и с раздражением, и с интересом. Собственно, если вдуматься, я ведь так и не поговорил со стариком. Так и не спросил, что это вступило ему в голову в тот злосчастный день, когда он потащил меня с собой за город; наблюдал только его дикие действия, и никаких объяснений. Как он сам для себя все это истолковывает? Какой теперь еще пульт?! От чего, для чего?! Это будет ненормально, если я не попытаюсь сейчас все прояснить. Хоть в самых общих чертах. Видение у него было? голос? удар током? Помнится, он что-то бормотал про утренние новости. Но что такого может быть в простых утренних новостях, чтобы так рвануло в голове?! – Ипполит Игнатьевич, – сказал я хрипло, – мне хотелось бы у вас спросить. Он посмотрел на меня устало и печально. – У меня нет больше сил. Я так и не понял – что это? Какая сила наводит порядок? Свой страшный порядок. Но этот пульт имеет к ней отношение. Пульт, Женя, пульт! – он отставил телефон, махнул на него рукой, как на дурака, которому все прощает. Встал гибко, по-юношески, и ушел. Я заварил кофе, хотя не хотел. Почему я был так рад его уходу? Он ведь почти единственный человек, с кем можно говорить на самую важную для меня тему без всяких скидок. Меня смущает, что мой единственный единомышленник так похож на чокнутого? Нет, меня ничего уже не смущает. Почему я не дал ему посмотреть список Пятиплахова? Зачем? Что бы он мог добавить к тому, что уже сказал? Или мог? И что значит этот пульт? Старик, конечно, безумен, но даже в его голове есть что-то кроме прямолинейной уверенности, что мы столкнулись всего лишь с неполадками в работе старых сталинских лабораторий, специализирующихся на зомбировании совграждан. Пульт, пульт! Когда-то эти вышки и трансляторы работали на манер советского радио, исподволь радовали и будировали население, затюканное сероватыми буднями (где-то я такое уже читал), а тут вдруг произошел сбой. Какой-то варвар или, наоборот, гений залез в этот пульт за картиной, нажал несколько не тех кнопок, и в сторону города попер поток лучей, подвигая граждан к раскаянию, обостряя до болезненной степени чувство справедливости. Самое противное, что и это возможно. А может, у них там что-то вроде непреднамеренного Соляриса? Создавали себе искусственный сверхмогучий интеллект, а он в какой-то момент зажил своей не управляемой с помощью пульта жизнью, полез в души граждан, побуждая их к альтруистическому поведению. И они там сами у себя – и Модест и остальные – истерически стараются ликвидировать утечку, просто-таки Саяно-Шушенская ГЭС, только вместо воды – психическая стихия невероятной силы. И это возможно. Но такова же степень вероятности, что мы с дедом и с подполковником идиоты и действует не мачта над «Аркадией», а это самое оно. И тогда какой уж там пульт! А может, пульт и оно — это что-то одно? И может, все-таки надо тикать в ближайшую церквушку?!. Я вылил кофе в раковину и внимательно уставился на очертания возникшего узора. Чай, кофе, погадаем. Зазвонил телефон. Чертов дедушка, это он взломал скорлупу моей добровольной резервации. Можно, конечно, не снимать трубку, но все же легче не отвечать, когда не слышишь звонка. Господи, это была Нина. Она хотела, чтобы я сегодня уделил несколько часов Майке. То, что на дворе четверг, она никак не прокомментировала. – Где? – Ты мог бы подъехать к нашему дому? То есть она знает, что я знаю, где она живет. Заметила мою дурацкую слежку? Да, кстати, а где все эти усыновители? Хорошее дело: они требуют, чтобы я отказался от девчонки, но при этом устраивают все так, что возиться с нею должен один я. Задавать этого вопроса Нине я не стал. Согласился прикатить к ним во двор через час. «Она будет ждать». Нина так и сказала, не применяя имени для обозначения своей дочери. Я не очень расстроился. Было понятно, что так или иначе, этот аттракцион скоро закроется. Будет ли конец света, я не знаю, но положение многих человеческих фигур в окружающей меня жизни обязательно поменяется. Надо напоследок хоть поболтать с девчушкой. Когда она перестает быть обузой, то сразу замечаешь, как она забавна. Из прихожей меня вернул опять-таки звонок телефона. Звонки скопились, пока прибор был отключен, и теперь будут сыпаться один за другим. Надо просто бежать из дому. Но я уже схватил трубку. – Я в городе, – сказал Савушка со значением. – А я убегаю. – Куда это? – Голос у него был какой-то новый: Савушка, сделавший неприятное открытие. – Слушай, созвонимся вечером. – Мне надо с тобой поговорить! – Поговоришь. Сейчас – бегу! – Куда? – С дочерью со своей встречаться. На том конце провода висело короткое, грозное затишье. – Так ты еще издеваться собираешься надо мной?! – Не собираюсь я над тобой… Хорошо, что он сам бросил трубку, иначе из этой словесной трясины не выбраться. Да, я понимал: с ним что-то произошло, но не было сил думать еще и о нем. Тут оно, пульт, Майка! Я доехал быстро, удачно припарковался, вошел в их мрачный двор, который не выглядел на этот раз таким уж мрачным. В один из подъездов вселялась большая шумная, южная семья. С громким скандалом разгружался грузовик. Бегали детишки, размахивали руками женщины. Местные жильцы опасливо выбирались из подъезда, лавируя между тюками и холодильниками. Я занял то же место, что и в прошлый раз, пытаясь сообразить, когда Нина могла меня заметить. Резной медведь прикрывал меня надежно. Значит, где-то на маршруте. И почувствовал, что мне все это совершенно неинтересно. После того, что я о ней узнал, что вообще нас может связывать? Зачем я сюда примчался?! И почему я не задался этим вопросом полчаса назад, когда она мне звонила? Какая-то дебильная инерция. В конце концов – хватит! Надо поставить точку! Есть кому впрячься в этот воз. Никого я не бросаю на произвол судьбы. Пусть делят как хотят мои тридцать три процента. Надо было просто встать и уйти. А Майка будет одна сидеть во дворе? Я позвонил Нине, готовый к тому, чтобы заявить: все, ухожу! Она, разумеется, не ответила. Домашнего их номера я не знал. Тогда остается одно – подняться и решить вопрос на месте. Я двинулся к подъезду. Номер квартиры я помнил. На площадку выходило три двери, мне нужна вот эта. Дважды я поднимал руку к звонку, и оба раза опускал. А на третий раз случилось то, что я сотни раз видел в кино: дверь прилегала неплотно. Дверь была не заперта. Мне всегда казалось неубедительным поведение героев этих фильмов – они всегда лезли внутрь, чтобы нажить себе неприятности. Наверняка внутри – труп. Умнее всего убраться подальше или хотя бы вернуться к своей песочнице и понаблюдать. Но я указательным пальцем осторожно отколупнул створку и стал медленно приоткрывать ее. Вечное заблуждение, кажется – если делаешь глупость медленно, то она от этого становится меньше. Передо мною был длинный узкий коридор, справа вешалка с тоскливо пахнущими вещами, под ногами россыпь мелкой женской стоптанной обуви. Справа одна за другой двери комнат. Вдалеке падает свет, слева, вероятно, – кухня. Сразу стало понятно, что все происходит именно там. Можно было разобрать неясные звуки, мелькали краткие, легкие тени. Вдруг кто-то отчетливо и выразительно сказал: «Ха-ха-ха». Голосом Майки, кого-то передразнивающей.