Хейс появляется в моем офисе после шести вечера. Галстука нет, две верхние пуговицы его рубашки расстегнуты, а рукава закатаны до локтей. — Плохой день? — Я возвращаю свое внимание к экрану компьютера, где работал над дизайном, о котором договорился с сотрудниками «Лорде» сегодня за обедом. — Обычный день в офисе. — Он бросает стопку папок на мой стол, а затем тяжело падает в кресло напротив. — Уберечь тебя от неприятностей — нелегкое дело. Хватаю папки и открываю первую. — Иск Сандерсона о незаконном увольнении. Я просматриваю страницы. — Мы можем вернуть его? — Я свяжусь с его адвокатом. Перехожу к следующей папке, файлу Эдвардса. — Возвращение Эдвардса может оказаться немного более сложной задачей. — Хейс поднимает брови, когда я вопросительно смотрю на него. — Ты назвал его «никчемным, безмозглым и в скором времени без гроша в кармане мешком дерьма». — Удвой ему зарплату и извинись от моего имени. Я откладываю папку в сторону и перехожу к следующей. Имя на титульном листе заставляет меня задуматься, не сплю ли я. — Джордан. — Да, мисс Джордан Уайлдер. Эпическая заноза в моей заднице. Мой взгляд устремляется на него, и я представляю, как наношу сильный удар в челюсть. Брат вздыхает и крутит головой, как будто одна мысль о ней вызывает напряжение в его шее. — Соглашение о неразглашении, которое я пытался заставить ее подписать. — Зачем? Его взгляд напрягается. — Потому что все женщины, с которыми ты общаешься, подписывают его. — Он жестом указывает на документ, яростно взмахнув запястьем. — И все они делают это без вопросов. Я перехожу прямо к последней странице и смотрю на пустую строку для подписи. — Она видела это? — Да. Вчера я рисковал своим здоровьем и безопасностью, чтобы принести его ей лично. — Он вытирает ладони о брюки, словно очищая руки от воспоминаний. — Как она? Его губы изгибаются, обнажая зубы. — Кроме жизни в нищете? Напряжение плотно сжимает мою грудь и вызывает боль. — Она удивительно раздражает, если честно. Я пытаюсь сдержать подергивание губ и терплю неудачу. — Она не только отказалась подписать документы, но и имела наглость назвать меня «гигантским придурком», а затем потребовала, чтобы я «убрался к чертовой матери» из ее квартиры. Я откидываюсь на спинку стула. Теплое чувство растекается по моим мышцам, и я улыбаюсь. — Неужели? — Она так и сделала. Меня никогда раньше не выгоняла женщина и я рад видеть, что это тебя забавляет. — Хейс делает паузу и бормочет проклятие. — Она также сказала, что подпишет документы, только если ты принесешь их ей лично. — Этому не бывать. Весь юмор и отвращение покидают его лицо, только чтобы смениться сосредоточенной решимостью. — Алекс, послушай меня. Я не знаю, что произошло в той хижине, потому что по какой-то причине ты мне ни хрена не рассказываешь. Предполагаю, что вы пересекли некоторые границы, пока были там. Эта женщина могла бы продать свою историю в «Таймс», пойти на ток-шоу, могла бы вернуться, сказав, что беременна, и попытаться вымогать деньги… — Она никогда этого не сделает. Его улыбка сочится снисходительностью. — Очень мило, что ты так думаешь, но на кону не только твоя задница. Ее история может заставить людей копаться в твоем прошлом. Тебе нужно подумать о компании, о нашей репутации, если история попадет в газеты… — Она не сделает этого. Он наклоняется вперед, упершись локтями в колени. — Ты не можешь быть таким наивным. Она бедна, в отчаянии, даже сказала, что ее жизнь разрушена… — Она так сказала? Хейс опускает голову и бормочет: — Господи… — Делает несколько глубоких вдохов, а затем поднимает глаза. — Как твой адвокат и брат, я настаиваю, чтобы ты сделал так, что бы она подписала этот документ. Все, что нужно. Моя работа — защищать тебя, и ты должен позволить мне делать свою работу. Я смотрю на бумаги, наслаждаясь видом ее имени на бумаге, как будто каким-то образом ее имя, написанное чернилами, делает ее существование реальным, делает ее след в моей жизни более постоянным. — Я посмотрю, что можно сделать. — Закрываю папку и откладываю ее в сторону. — Спасибо, — говорит он с облегчением и откидывается на спинку сиденья. Следующая папка заполнена фотографиями разных женщин и мой желудок сжимается. — Для благотворительного мероприятия. — Хейс кивает на фотографии. — Высокопрофессиональные сопровождающие, согласившиеся на наши условия. Выбирай сам. Мой желудок сжимается от отвращения. Я никогда не учился поддерживать здоровые отношения с женщинами, и хотя я могу быть жестоким, те, кто ищет богатого мужа, все еще стекаются ко мне на публике. Единственный действенный метод — посещать мероприятия с профессионалом. Это не обычный эскорт. Девушки были обучены плавно вливаться в элитные круги Нью-Йорка. Они образованны, ведут интеллектуальные беседы и понимают цель конфиденциальности. Они также заставляют прессу гудеть обо мне в позитивном свете, называя меня серийным ухажером, а не холодным, замкнутым садистом, которым я являюсь. Я просматриваю фотографии, на каждой из них разные оттенки блондинок. Ни одна из них не похожа на Джордан. Они молоды, визуально соблазнительны, и держу пари, что никогда бы не назвали такого мужчину, как Хейс, гигантским придурком. — Выбирай сам. — Я возвращаю ему папку. — Есть что-нибудь еще? Его взгляд перемещается между мной и единственной папкой, оставшейся у меня под рукой. — Мне нужно, чтобы ты как можно быстрее разобрался с мисс Уайлдер. Каждая минута, которая проходит без ее подписи — очередная минута, когда она может по-королевски испортить твою жизнь. Я киваю. — Я серьезно, Алекс. — Я позабочусь об этом. ВОСЕМНАДЦАТЬ ДЖОРДАН Линкольну удалось наскрести для меня три смены на прошлой неделе в общей сложности на тринадцать жалких часов. К счастью, одна из этих смен пришлась на мальчишник из двадцати пяти человек. Чаевые были хорошими, хотя сексуальное домогательство было отвратительным. Как там говорится? Нищие не выбирают. Я презираю эту работу. — Как у тебя дела? — Кортни садится рядом со мной в баре, пока я пересчитываю чаевые. Все было неловко с тех пор, как я вернулась. Она не может смотреть на меня без жалости и вины, омрачающих выражение ее лица. В мой первый день после возвращения она обнимала меня в течение десяти минут и продолжала извиняться. Предполагаю, что это было больше похоже на «я сожалею о том, что трахнула твоего парня», чем на «я сожалею о том, что поверила, что ты мертва и оставила тебя в горах».