VI. Влюблённый Тульский был как в чаду, не отдавал себе ясного отчёта в своих действиях, был неимоверно рассеян, не мог сосредоточиться, не мог работать. Он был влюблён безумно, хотя и не сознавал ещё этого. Через месяц он получил письмо от Фёдоровой, которая выражала своё удивление по поводу того, что он пропал, и спрашивала, не болен ли он. Письмо это его поразило. Он стал вспоминать число, когда он был в последний раз у Фёдоровой. Ему казалось сначала, что он был у неё недавно, но потом он сообразил, что он никуда не показывался в течение целого месяца. В этот же день он отправился к Фёдоровой. – Где вы пропадали, Николай Степанович? – встретила его вопросом Варвара Николаевна. – Да что это с вами? Вы удивительно переменились. – Изменился? Я здоров. – Да, я вижу, что вы цветёте. Посмотрите, господа! Особенная причёска, усы завиты, духи, модный галстук, радостный вид. Вид жениха, одним словом. Тульский густо покраснел и не находил слов для ответа. У Фёдоровой было человека два-три хороших знакомых. Улучив минуту, она уселась в стороне с Тульским и стала его расспрашивать. Он сначала утверждал, что с ним ничего особенного не произошло, но потом под давлением прямых открытых вопросов рассказал о своём новом знакомстве. – Знаете ли, – говорил он, – я сам не замечал, что со мной. Я не отдавал себе отчёта. Теперь же, рассказывая вам, я к ужасу начинаю сам убеждаться, что я, действительно, увлёкся. Красива она, удивительно красива, только… Я почему-то начинаю бояться её. – Чего же бояться?! Вам давно пора жениться. Кто она такая по происхождению? Где училась? – Достаточно образованная, знает иностранные языки… Кто она, не знаю, не спрашивал. – Ах, неисправимый вы идеалист! Ну, разве возможно так знакомиться? Может быть, это какая-нибудь авантюристка. – Что вы! Скромнейшая и невиннейшая женщина. Идеальная чистота! – Не верю я в существование идеальной чистоты при сознании собственной физической красоты. Опишите-ка мне её костюмы и наряды, её вкусы и обстановку, в которой она живёт. Тульскому трудно было исполнить эту просьбу, потому что перед его глазами мелькало только одно красивое лицо, прочего же он не замечал. Усиленно напрягая память, он старался кое-что припомнить. Как ни коротко и неполно было его описание, для Фёдоровой оно было достаточно. – Бедная обстановка и богатые наряды; бьющая в нос красота и чрезмерная с виду скромность! В опасные руки вы попали. Бегите, Николай Степанович, пока не поздно! Убеждена, что это авантюристка. Тульский обиделся. – Вы делаете смелые и резкие выводы о качествах женщины, которой никогда не видели. Известно, впрочем, что самые строгие судьи и критики женщин – это женщины! Он перевёл разговор на другой предмет… Когда он уходил, при прощании Фёдорова ему сказала: – Можете на меня обижаться, Николай Степанович, но я на правах старой дружбы повторяю вам: берегитесь! В душе Тульский не мог не согласиться с ней, что она права. Он стал припоминать, восстанавливать в своей памяти все разговоры с Антониной Осиповной и должен был сознаться, что он ничего не знал о ней. Теперь ему начинало казаться странным, что при первом слове о том, где она получила образование или о её родных, она переменяла разговор и не давала ему возможности бросить хоть мимолётный взгляд на непроницаемую для него её прошлую жизнь. Начинали вырисовываться перед его глазами и её костюмы, которые не нравились ему по своей резкости цветов и причудливой шикарности. Припоминалась ему прорывавшаяся иногда шокировавшая его особенная резкость, проявляемая ею в отношении своей тётки. Он серьёзно призадумался, и слова Фёдоровой не выходили у него из головы. Возвратившись домой, он не обратил внимания на слова горничной, что Антонина Осиповна ещё не спит и просила его зайти к ней, запер двери на ключ и не спал почти всю ночь. На следующий день, возвращаясь со службы, он случайно встретился на улице с Антониной Осиповной, зашёл с ней в магазин, вместе пообедал и провёл у неё целый вечер. Все сомненья куда-то улетели… Этому немало способствовала Антонина Осиповна, которая, заметив в обращении с ней некоторую долю подозрительности, удвоила нежность своих глаз. – Надо торопиться, – сказала Антонина Осиповна Валерии Францевне после ухода Тульского, – у этого господина есть какая-то знакомая дама; по-видимому, не дура, потому что знает, какой он дурак. Он проболтался ей о знакомстве со мною, и та стала расспрашивать, кто я такая. По его словам, не знал, что ей ответить. Нервничал. Пришлось успокоить, намекнуть об истории с родителями, истории, которую не могу рассказать без слёз. Попросил не рассказывать, пожалел. Хорошо сделал, потому что я и сама не знала, что рассказать, запуталась бы. Вы эту историю лучше знаете, так как вы же и придумали её. Расскажите ему её при случае, если хотите. Впрочем, это всё вздор. Пора за дело! Завтра же съездите к Жирто и по дороге купите шампанского. Как только я громко заплачу, прикажите откупорить и поздравляйте жениха с невестой. VII. Жених Тульский опять пропал для общества. Недели через три он неожиданно пришёл к Фёдоровой. Вид у него был задумчивый и растерянный. – С вами опять что-то случилось, Николай Степанович? – сказала Фёдорова. – Впрочем, я догадываюсь. Она изменила. Угадала? – Нет, Варвара Николаевна, совсем не то. – В таком случае произошло следующее: после нашего с вами разговора вы стали критически относиться к ней и скоро убедились, что она вовсе не такая prude[29], какой вы её себе представляли. Вы испугались и перестали быть знакомым. А так как она была красива и вы были очарованы её красотой, теперь и хандрите. Так ведь? – Хуже. Я женюсь. – На ней же?! – Да… Долго говорил Тульский, говорил искренно, от всей души, ничего не утаивая. Вся его исповедь носила в себе отпечаток глубокого отчаяния. – Отступления нет, – говорил он, – я дал слово и сдержу его, но я не могу понять её. Я боюсь понять её. И потом, эта тётушка! Это злая мегера, злой её дух! Впрочем, после свадьбы она обещает удалить её. Понимаете ли вы мои душевные муки? В ней, в этой чудной прекрасной оболочке живут два существа, доброе и злое. Нет, я верю! Я хочу верить, что живёт одно доброе невинное существо, а другое только временно вселяется под влиянием её тётки и находит себе место только благодаря отсутствию должного воспитания, благодаря мелкой чиновничьей среде, в которой она выросла. – В таком духе вы можете проговорить целый вечер. Говорите лучше мне факты. В чём вы видите двойственность? – Прежде я ничего не замечал. Я был очарован, ослеплён и её красотой, и её обращением, воплощением скромности. После того как мы порешили обвенчаться, естественно, мы стали говорить о том, как мы устроим нашу жизнь. Вот тут-то и стали высказываться тёткой такие мысли, от которых у меня волосы на голове становились дыбом. Я не обращал бы внимания на слова тётки, но она! Она соглашалась с ней и поддерживала её. Я просто с ума схожу! – Да в чём же дело? Какие мысли? – Тётка, например, говорит, что для полного согласия между супругами необходимо, чтобы ни жена не вмешивалась бы в дела мужа, ни муж не касался бы частных дел жены. Каждый должен заботиться о семейном благополучии, которое идёт хорошо только тогда, когда имеются хорошие материальные средства. Поэтому обе стороны, и муж, и жена, должны стараться работать и приобретать, потому что всё это, как она выражается, «идёт в дом». Я отчасти соглашаюсь с тем, что каждый должен работать, но говорю, что не всякая работа чиста и желательна. На это мне отвечают, что я должен, безусловно, слепо доверять жене и не должен делать лишних допросов и историй. «Вы, – говорит тётка, – не можете, например, купить бриллиантов вашей жене, а она их любит. Если они появятся у неё, не ваше дело, откуда». У меня захватывает дыхание. «Я!.. Я не должен спрашивать у своей жены, откуда у неё появились бриллианты!?» – кричу я. «Ах, какой ты невозможный! – успокаивает меня невеста. – Она говорит так, потому что знает хорошо моих богатых родственников. Узнав, что я вышла замуж, они могут сделать мне подарок. Конечно, ты должен верить». Я успокаиваюсь. «Конечно, вы должны ей верить, – продолжает тётка, – бриллиантов сразу тоже не дадут. Чтобы получить их, ей нужно будет съездить к этим родным. Пока вы будете здесь писать, добывать деньги службой, она, может быть, съездит с родными за границу, тогда и получит бриллианты». «Без меня за границу?!» – «Неужели ты так не доверяешь мне? Неужели ты настолько ревнив, что не согласился бы отпустить меня месяца на два с родными за границу?» – спрашивает невеста. Что вы на всё это скажете, Варвара Николаевна? Я хочу верить, но как-то невольно меня охватывают сомнения, какие-то мрачные предчувствия. – Зачем же так мрачно смотреть на будущее, Николай Степанович? Если она действительно порядочная скромная женщина, если вы увидите и сами убедитесь, что её родные – почтенные люди, отчего же ей не прокатиться с ними за границу? – заметила Фёдорова. – В том-то и дело, что меня пугает таинственность, которой она себя окружает. Она не желает, чтобы я виделся с кем-нибудь из её родственников. Говорит, что они живут не в Петербурге, и не желает сказать, где именно. Я должен верить. – Странно, действительно. Знаете ли, Николай Степанович, что я придумала, познакомьте меня с ней. – Не хочет. Венчаться мы тоже должны таинственно, чтобы никто не знал. – Послушайтесь, Николай Степанович, вы моего доброго совета, совета вашего старого друга. Откажитесь вы от неё. Вижу я, что вы попали в очень цепкие и крепкие руки. Уходите, пока не поздно. Мне вас искренне жаль. – Не могу, Варвара Николаевна. Дал слово. К тому же, признаюсь откровенно, я первый раз в жизни так увлечён. Если люди в мои годы полюбят, то навсегда. Расстаться я не могу, но я буду следить, я буду наблюдать. Если только я увижу, что она не такая, как я себе её представляю, если она не чистая девушка, во что я верю, о, тогда!.. – Пока не поздно, уезжайте. Берите отпуск и уезжайте. – Не могу… VIII. Перед свадьбой Николая Степановича никто не узнавал. Он был всё время задумчив и рассеян до невозможности. Сослуживцы всегда считали его человеком с большими странностями, а теперь, указывая на него, прикладывали палец ко лбу и говорили: «Начинается. Скоро совсем того!» И сам Николай Степанович замечал, что нервы у него страшно расстроены. Несмотря на полное желание взять себя в руки, он не мог этого сделать. Он чувствовал, что он вышиблен из своей прежней спокойной колеи, и не находил выхода из того положения, в которое сам себя поставил. – Я вижу, что буду страшно несчастлив, но я её люблю, – рассуждал он сам с собой, – отказаться от свадьбы, бежать? Не могу. Что такое она? Необъяснимая загадка. Наряду с полной наивностью при её несомненной девичьей невинности и такие взгляды на жизнь! Это непонятно. Если бы это была искушённая жизнью вдова, я отчасти понял бы, может быть, её взгляды. Между тем я уверен, убеждён, что она сама невинность. Конечно, в этом виноват наш век, наше общество, виноваты мы сами, мужчины-неврастеники. Если замужние женщины стараются своими костюмами подражать кокоткам, почему же не допустить, что девицы, нахватавшись либеральных идей, начитавшись лёгких романов и наслушавшись речей о свободе, начинают ставить какие-то невозможные условия в будущей семейной жизни, о которой не имеют ни малейшего понятия? Нет, она чиста, как голубица! Такие невинные глаза, такой невинный взгляд! Прости меня, дорогая, что я мысленно погрешил пред тобой! Пока Николай Степанович терзался сомнениями и сам с собою рассуждал, Антонина Осиповна действовала. Мы застаём её вместе с Валерией Францевной. – Ну-с, выкладывайте. Покончили с Жирто? Можно ли надеяться на эту девушку? – спрашивала с деловым видом Антонина Осиповна. – Как я уже вам говорила, девушка эта живёт вдвоём с матерью, вдовой мелкого чиновника. Нуждаются они очень, пенсия маленькая. Машенька Семёнова, несмотря на то, что окончила гимназический курс, нигде не может найти себе занятий, так как у неё нет никакой протекции. Очень желала бы поступить на службу на какой-нибудь контроль железной дороги. – Это легко можно будет устроить через Ивана Ивановича. Обещайте. – Я и так много чего уже наобещала ей. Ей года двадцать два, и она недурна собой. Конечно, поэтому ей хотелось бы получше одеваться. А средств нет. Вот Жирто и наметила её для себя через своих агентов. Сначала давала деньги ей под расписку. Нельзя сказать, чтобы она все эта деньги потратила на наряды. Девушка она добрая, хорошая и часть денег отдавала матери, которую очень любит. У той болезнь сердца, и она работать не может. На вопрос матери, откуда деньги, объяснила, что получает иногда у подруги письменную работу. Теперь Жирто, когда накопилось долга больше шестидесяти рублей, и приструнила её. Она пригрозила предъявить расписки к взысканию и наложить арест на пенсию матери. Дура эта в делах ничего не понимает, перепугалась и стала умолять не губить мать. В конце концов, она согласилась продать себя за триста рублей. Как вы приказали, я выкупила записку и дала Жирто отступного сто пятьдесят рублей. С Машенькой я познакомилась, переговорила, она теперь ждёт, когда может увидеться с вами. – Рано ещё. Я переговорю с ней дня за два до свадьбы. Только смотрите вы за ней в оба!