– Не беспокойтесь. Наблюдаю как следует. Она просит вперёд сколько-нибудь. – Вот возьмите и дайте ей двадцать пять рублей. Пока больше не дам. Передайте ей, что скоро сама переговорю с ней. Затем будьте с женихом особенно осторожны и избегайте разговаривать с ним. Я начинаю его бояться. Он какой-то особенный, не такой, как все остальные мужчины. Обмануть его можно как малого ребёнка, всему поверит! Ну, обмани я любого – что он сделает, если обман наружу вылезет? Рассердится, обругает, побьёт, прогонит, разведётся или, наконец, простит. А этот? Меня пугает, что он поступает не так, как другие, всё как-то иначе, по-своему рассуждает. Потому мне и страшно, что легко обмануть его. А вдруг что-нибудь прорвётся! Трудно сказать, что он может натворить. Даже жутко как-то становится, когда подумаешь, что он всё узнает! А я ведь не из трусливых. День свадьбы был назначен. Николай Степанович подчинился без всякого протеста всем продиктованным ему условиям, при которых должно было состояться венчание, хотя и находил некоторые из них странными: решено было о дне свадьбы никому не объявлять, и никаких приглашений не делать; венчание должно быть в одной из загородных церквей, в которую никто не должен допускаться; тотчас по выходе из церкви молодые отправляются вдвоём на Финляндский вокзал и едут на Иматру; план дальнейшего свадебного путешествия будет разработан на досуге там, на Иматре. Николай Степанович был угрюм и просил только об одном, чтобы день свадьбы был назначен как можно скорее. «Раз решено, что это должно произойти, пусть скорее!» – постоянно твердил он, отвечая на свои мысли. Скорейшее назначение дня свадьбы согласовалось с планами Антонины Осиповны. В этом желании и жених, и невеста были солидарны, хотя и по разным причинам. IX. Свадьба В голове Николая Степановича сильно шумело. Он был необыкновенно весел и оживлён. Чувствовал какую-то лёгкость во всём теле, готов был прыгать, танцевать и целоваться с каждым встречным. – Какой ты весёлый! Если бы здесь не было постороннего народа, я тебя крепко-крепко поцеловала бы, дорогой мой, милый Коля! – говорила в общем зале Финляндского вокзала молодая жена своему мужу. – Я и сам не думал, что мне будет так весело, – отвечал Николай Степанович, – это от счастья! Это от вина! Заметим мы от себя, Николай Степанович вообще мало пил. Поэтому вино действовало на него сильно. Сегодня же с утра он почти ничего не ел. Еда не шла ему на ум. Он был необыкновенно мрачен. «Не застрелиться ли? – мелькнула у него мысль. – Вот будет общее изумление. Священник вместо того чтобы венчать, будет хоронить. Хоронить! Какое странное это выражение. На народном языке хоронить значит прятать. Зачем прятать? Конечно, только потому, чтобы не отравлял воздух никому не нужный труп. А живой я разве кому-нибудь нужен? Антонине? Она уверяет, клянётся, что любит меня. Правда ли это? И почему у меня является это страшное, ни на чём не основанное сомнение? Инстинктивное какое-то. Вздор! Неправда! Она действительно меня любит. Останемся в живых! Ну, разумеется, я буду неимоверно счастлив. Стоит только ей доказать, что она меня любит. И как ещё я буду счастлив! Почему же это сомнение? Точно кто-то подсказывает, что она меня всё время и во всём обманывает. Пустяки! Расстроенные нервы и больше ничего. Теперь всё разъяснится скоро. Тогда увидим. Покончить с собой – одно мгновение. Скорее в церковь! Скорее всё разрешить и разъяснить»! Такие несвадебные размышления проносились вихрем в голове Николая Степановича. Из церкви по составленному плану отправились прямо на Финляндский вокзал, где Антонина Осиповна заставила Николая Степановича выпить несколько бокалов шампанского. На тощий желудок Николая Степановича вино подействовало быстро, и он был пьян. Дорогою весело болтали, в Выборге закусили и опять выпили, а поздно вечером приехали на Иматру. Там ждал Николая Степановича сюрприз. На пороге освещённой гостиницы с бокалом в руках его встретила сияющая Валерия Францевна. Николая Степановича немного покоробило, но это было одно мгновение. Он полез целоваться… Ужинали и пили. Немало пили. Николай Степанович едва держался на ногах и, наконец, решительно заявил, что больше пить не будет. – Дорогая моя жёнушка, – сказал он, – пора и на покой. – Хорошо. Помни только условие. Это будет последнее. – Никаких условий! Больше не признаю условий. Я теперь муж! – Милый, дорогой! Неужели ты меня хочешь обидеть? Я буду плакать… – Что ты?! Что ты?! – испугался Николай Степанович. – Все твои желанья и капризы для меня закон. До свиданья, милая моя. Жду тебя. Пока Николай Степанович добирается до своей комнаты, при помощи лакея раздевается и укладывается, мы посмотрим, что делают Антонина Осиповна со своей тётушкой. Они не вдвоём, а втроём. С ними Машенька, из глаз которой неудержимой волной текут слёзы: – Я боюсь… Страшно. К тому же он такой пьяный и так много говорит непонятного. Стояла в коридоре, и всё слышала, и видела его. А вдруг он догадается, что это буду я, а не вы, и задушит меня… Убьёт… – шепчет она. – Не бойтесь, не догадается. Помните только хорошенько, что вы должны молчать. Если уж очень будет приставать с вопросами, вы должны тихо-тихо прошептать: «Тсс! Условие…» Больше не должны произносить ни одного слова, – делала наставление Антонина Осиповна. – Ах, как страшно! Пожалейте меня… Прошу вас, умоляю! Отпустите меня!.. У Антонины Осиповны легла гневная складка между бровями, заходили ноздри, и судорожно искривился рот. – Душечка, – умильно слащавым голосом заговорила Валерия Францевна, – вы только подумайте, какой благодетельницей для вас является Антонина Осиповна. Дала вам денег и ещё даст. Завтра все расписки ваши разорвутся. А если эти расписки попадут в суд, и вас посадят в долговое отделение? Что скажет тогда ваша мать?! Нужно быть честной до конца и исполнять обещания. Да к тому же этого дела никто и знать не будет. С мужем её вы больше никогда не встретитесь. Уедете завтра утром с деньгами и рекомендательным письмом, поступите на службу и через несколько времени и сами замуж выйдете. – Кто меня тогда возьмёт? Пока говорила Валерия Францевна, Антонина Осиповна успела сдержать свой гнев и переменила тактику. – Подите сюда ко мне, Машенька. Послушайте, что я вам скажу, – обнимая её, говорила она, – вы меня должны пожалеть, спасти. Вы ведь обещали. Вы добрая. Я же никогда не забуду вас и вашей матушки. Вы и меня спасёте, и надолго продлите жизнь вашей матушки, потому что у вас будут деньги для поддержания её здоровья, для лечения. – Я не отказываюсь. Страшно только очень. – Помните же хорошенько – кроме: «Тсс! Условие!», ничего нельзя говорить. Шепчите потише. Выпейте для храбрости бокал. Вот так. Через четверть часа в комнату Николая Степановича полуотворилась дверь. – Ты спишь, Коля? – спросила Антонина Осиповна. – Нет. Жду тебя. – Сейчас. Помни условие: свечи не зажигать и до утра ты не должен говорить, и я не буду отвечать тебе ни слова. – Помню, помню. Иди же! – Сейчас. Через несколько минут счастливый Николай Степановичи был уверен, что обнимает свою жену. Условие он держал крепко и молчал. Однако, засыпая, он пробормотал: – Странно. Я предполагал, что ты полнее. – Тсс! Условие! – послышалось в ответ. Николаю Степановичу почудилось, что это голос не Антонины Осиповны. – Что ты говоришь? – со страхом спросил он. Ответа не было. Николай Степановичи хотел ещё что-то спросить, но усталость и хмель сделали своё дело. Он вздохнул и уснул мёртвым сном. Николай Степанович проснулся утром со страшной головной болью. Открыв глаза и увидев себя в незнакомой обстановке, он долго не мог понять, где он и что с ним происходит. Как только у него мелькнул луч соображения, он быстро вскочил, подбежал к окну и распахнул занавеси. На постели лежала Антонина Осиповна. – Что с тобой? – спросила она. – Слава богу, это ты! Господи, как я счастлив! Знаешь, мне ночью показалось, что это не ты, а другая женщина. Не такая полная, и голос другой. – Дорогой мой, вчера ты был пьян и видел дурной сон. Теперь ты ещё не опомнился, голова не пришла в порядок. То, что ты видел во сне, тебе кажется, что ты видел наяву. – Конечно, конечно, милая. Как я счастлив! Николай Степанович хотя и называл себя счастливым, но физически чувствовал себя очень скверно. Он плохо соображал, мысли путались. Громадное количество выпитого накануне вина давало себя чувствовать организму. Кое-как проглотив стакан чёрного кофе, он ушёл гулять, пообещав возвратиться только к завтраку. Жадно вдыхая свежий воздух, Николай Степанович шагал по дороге, временами охал от головной боли, постепенно приходил в нормальное состояние и по привычке рассуждал сам с собою. «И какая, с позволения сказать, я свинья! Нализался как сапожник! Ругаем простой народ, обвиняем его в пьянстве, а сами-то мы, сами! Тоже, интеллигент! Философствовать любит, решать разные вопросы с общественной точки зрения и наряду с этим бессмысленно напиться. И в такой день!.. Какой?!.. И почему это я столько пил? Что-то заглушить хотел. Были сомнения. Были? Прошли ли они? А что же это было со мною ночью? Конечно, кошмар. Однако, почему это мне казалось, что она впотьмах была не так полна, плотна, как днём, как теперь? Объяснение одно – винные пары. У трезвого были какие-то непонятные, необъяснимые, как бы инстинктивные сомнения, какая-то неосновательная подозрительность, и у пьяного всё это облеклось в реальную форму. Иначе нельзя и объяснить. Вот тоже и голос показался чужим. Говорила шёпотом, поэтому и почудилось. Теперь припоминаю, что меня не голос поразил, а произношение. Буква «с» иначе произносилась, с каким-то изъяном. Вот так: «уссьловие». Странно… Однако необходимо теперь же разъяснить, что это за такие были вообще эти «уссьловия». Зачем понадобились эти странности, оригинальности? Нечего откладывать! Сейчас пойду и спрошу»!!! Николай Степанович быстро зашагал по направлению к гостинице. Войдя в коридор и подойдя к дверям своей комнаты, он внезапно остановился. Ему показалось, что в соседней комнате жена его говорила с какой-то незнакомкой, у которой «знакомый» голос. Он никогда в жизни не подслушивал, считал это бесчестным, но теперь, помимо воли, его потянуло к дверям. Он не мог дать себе отчёта в том, что делается с ним, но чувствовал, что сейчас должно произойти что-то необычайное, страшное, невозможное. Шатаясь, бледный, он тихо сделал несколько шагов и остановился. – Не могу понять ваших слёз, – сердито говорила его жена. – Я теперь… На век пропащая… – сквозь слёзы послышался чей-то женский голос в ответ. – Душенька, успокойтесь! – быстро заговорила Валерия Францевна. – Деньги вы получили хорошие. Рекомендацию на службу тоже получили. Вы ведь всё равно хотели продать себя у Жирто. Вот у неё вы была бы пропащая, пошли бы по торной[30] дорожке. Она не выпустила бы вас из своих рук. Теперь же никто и знать не будет. – Да, это так… Только… – Довольно! – перебила Антонина Осиповна. – Условие было заключено, и я исполнила его добросовестно. Должны и вы выполнить всё как следует, до конца, и немедленно уехать без слёз, весёлой, чтобы никто не обратил внимания. Уезжайте скорее, пока этот дурак не возвратился. Он и так уже подозревает. Исполняйте же твёрдо последнее условие. – Да, я, кажется, «уссьловие» как «сследует» «иссполнила»… Николай Степановичи слушал бледный, с широко раскрытыми глазами, с судорожно искривлённым лицом. Ему казалось, что он сходит с ума. Каждое слово точно молотом било его по голове. Он хотел закричать: «Довольно! Не говорите больше! Это вы шутите!» и не мог пошевелить губами. Вдруг его резануло точно бритвой это знакомое страшное слово: «уссьловие». Он схватился за голову и зашатался. Потом его точно подхлестнуло кнутом. Он подскочил, дико закричал и распахнул дверь комнаты. – А-а-а! – дико тянул он одну и ту же ноту, указывая пальцем на растерявшуюся плачущую девушку. – Узнал! Это она! «Уссьловие!» Это «уссьловие!» А-а-а! – Что ты? Что с тобой? Успокойся! – опомнилась, наконец, Антонина Осиповна. – Это портниха примерять платье пришла. – Обман! Сплошной обман! Ложь! Кругом ложь! Уссьловие! Ха-ха-ха! Прощай! – Куда ты? Я тебя не пущу! – Лови! С этими словами Николай Степанович оттолкнул бросившуюся к нему Антонину Осиповну и с диким криком выбежал на лестницу.