– Ваша мать была женщиной необычайной красоты: высокая, сероглазая, каштановолосая. Ты с Катариной многое унаследовали в своей внешности именно от неё, а остальное, нужно полагать, от родственников по той же линии. Её звали Одеттой, по своему происхождению она была англичанкой. По счастливой для меня, но трагической для неё случайности, она получила место секретаря в моём офисе. В красоту этой женщины было невозможно не влюбиться. Однако красота эта была непреклонной. Я ухаживал за ней совершенно безответно на протяжении целых трёх месяцев, по истечении которых не выдержал: сорвался и изнасиловал её в своём собственном самолёте, на пути из Штатов в Европу. Я так сильно желал её, что даже не думал о предохранении, поэтому траекторию того полёта пришлось существенно скорректировать: мы развернулись и в итоге приземлились на моём личном острове. Дальше всё было как в тумане, я буквально сошел с ума от жажды обладания этой женщиной, которая, в свою очередь, испытывала ко мне ровно противоположные чувства. Произошла трехнедельная изоляция – мой самый продолжительный выпад из политического влияния, самый большой риск краха карьеры, являющейся смыслом моей жизни, но я не мог устоять перед желанием владеть Одеттой. На протяжении трех недель я брал её против её воли столько, сколько желал, на острове, на котором никого, кроме нас, и не владеющей шведским или английским языками малочисленной прислуги, не было. Потом я улетел, оставив её заложницей на острове. Думал, что вернусь через месяц, но задержался на четыре месяца, а когда вернулся, увидел её округлившийся живот. Я сходил по ней с ума, обожал её, я мечтал только о ней, не считая всегда бывшей у меня на первом месте политической карьеры, я умолял её… Да, я умолял её полюбить меня: стоял перед ней на коленях, не тронул её и пальцем после того как узнал о её беременности, предоставил ей всё самое лучшее на те почти восемь месяцев, что она провела на острове, подписал официальное обещание не забирать у неё детей… – На этом моменте рассказчик прикрыл глаза, а я чуть не подскочила от услышанного. Она хотела оставить нас себе! Несмотря на то, каким образом мы у неё появились! Она желала оставить меня и Катарину! Значит, она уже тогда любила нас?! Меня любила мать?! – Она так и не смогла полюбить меня, – его голос вдруг захрипел ещё сильнее. – Даже ни разу не позволила коснуться своего растущего живота. Моя первая в жизни, случившаяся в серьёзном возрасте, единственная за всю мою жизнь любовь осталась безответной. В ночь, когда у неё начались роды, была сильная буря, доктор не смог прибыть на остров с материка вовремя… – Он так и оставил её своей узницей?! – Я приехал спустя четыре дня, когда буря успокоилась и всё было кончено. Одетта была мертва. Прислуги сказали, что она скончалась спустя шесть часов после родов, успев дважды покормить вас своей грудью. Меня кормила грудью моя мать! У меня была моя… Моя… Она бы выжила! Если бы рожала в клинике!.. Катарина бы не умерла, если бы её не убил этот человек!.. – Несмотря на то, что ваша мать была безродной сиротой, которую даже хоронить было некому, кроме меня, любившего её до безумия и также давно оставшегося без единого родственника, она, безусловно, была уникальной женщиной, сумевшей соединить в себе красоту и ум. Никаких дедушек и бабушек, близких и побочных родственников, только мать и сестра?.. И этот человек. И я. Худший кошмар в моей жизни! Даже шкаф с гвоздями не выглядит так ужасно на фоне этого зверства! – Почему ты решил избавиться только от одного ребёнка? Почему не избавился от двух? – крепление на моих запястьях как будто начало едва уловимо поддаваться. – От двух? Ну уж нет… Я любил вашу мать, а вы обе были так похожи на неё. Я не хотел лишать себя памяти о единственной любви своей жизни. Но и не мог оставить вас двоих. В те годы я только продвинул и впоследствии на протяжении целого десятилетия удерживал в этой стране политическую идею “Одна семья – один ребёнок”, согласно которой за имение второго ребёнка семья платила в государственную казну баснословный налог. Потому я и не мог оставить себе двух детей – чтобы не навредить своей политической репутации. Когда вы появились на свет, вашей матери было только тридцать лет, в то время как мне уже исполнилось пятьдесят два. И вот без десятилетия старик заводит себе детей, да ещё и двух, при этом являясь автором уже действующей политической концепции “Одна семья – один ребёнок”. Столь бездумный поступок наверняка подорвал бы мою карьеру. Я не мог рисковать в этом вопросе. А потому сделал выбор. Подойдя к колыбели, я попробовал взять старшую девочку на руки, но она сильно забрыкалась, как будто так же, как и её мать, не захотела, чтобы я касался её. Вторая же девочка спокойно восприняла моё прикосновение, хотя впоследствии и проявила тот же безжалостно непреклонный характер, который сразу же продемонстрировала её сестра и которым, безусловно, обладала их мать. Таким образом я забрал себе младшую, назвав её Катариной, в честь второго имени Одетты, а старшую оставил без имени и отослал в Миррор, который, между прочим, до сих пор являлся одним из моих величайших достижений в политике. ОН ЧТО ЖЕ, ЕЩЁ И К СОЗДАНИЮ ЭТОЙ ДУШЕГУБКИ ПРИЛОЖИЛ СВОЮ СМЕРТОНОСНУЮ РУКУ?! Нет! Нет-нет-нет!.. Я не могу быть дочерью этого существа!.. Он ведь хуже всех монстров, которых мне когда-либо доводилось знать! Хуже Роудрига, хуже Мортон, хуже всех наставников, хирургов и лаборантов Миррор вместе взятых! И я – его дочь?! Но ведь не только его! Ведь ещё была женщина, наверняка очень хорошая, раз после всего случившегося с ней, она всё равно хотела оставить меня с сестрой себе, раз так и не позволила этому чудовищу коснуться своего живота, в котором мы формировались из её яйцеклетки! – Согласись, тебе незачем жить, – он вцепился в меня взглядом, и я поняла, что с этого момента начинается его смертоносный танец. – У тебя нет матери, – мои мысли закричали: зато у меня есть душа! – у тебя нет сестры, - зато у меня есть душа! – у тебя нет любящего отца или хотя бы такого отца, которого смогла бы полюбить ты, – зато у меня есть душа! – у тебя больше нет того мужчины с яхты. Ч… Чт.. О… Что?.. Что-что он сейчас сказал?.. Мои почти освободившиеся руки замерли. – Удивлена? Естественно я не мог оставить его в живых. – Мои мысли завопили: КУДА ЭТИМ УТРОМ ПРОПАЛ БРЭМ?! – Не сомневайся, этого человека уже нет в живых. Но его яхта была весьма привлекательной: бело-синяя, не большая и не маленькая, уютная, должно быть… – Он знает, что яхта окрашена в бело-синие цвета! Он знает! – Я послал за ним клона. Не удивляйся, в первые годы Миррор выращивал клонов именно в военных целях. Так было до двухтысячного клона. Мой трудяга – клон 1650. Исправный, рабочий, киллер, забравший не один десяток душ без единого промаха. Мысли снова зашевелились: клон тысяча шестьсот пятьдесят. Естественно я не могла знать этого клона – слишком маленькая цифра, он один из первых, “ушедших” задолго до моего появления на свет, но… Но откуда я знаю?! Где слышала?! И вдруг перед глазами высветилась картинка: под партой, под которой я часто засыпала и под которой застала ставший знаковым для меня разговор Мортон с Перссоном, были вырезаны имена клонов: 1650+1701! Значит, не все первые клоны ушли? Значит, кто-то из них стал… Убийцей? Без… Единого… Промаха… Нет… Только не Брэм… Только не Брэм! Только не он! Пусть меня, к общей куче трупов, составленной этим человеком, к моей матери и сестре, но не Брэма! Нет! Только не его! – 1650 уже убил твоего друга. Теперь, – сказав “теперь”, он вдруг выдвинул полку в своём столе и в следующую секунду, совершенно неожиданно, в его руках материализовался чёрный пистолет! Похожий на тот, которым владела я, только чуть меньше. Он положил его прямо перед собой, по центру стола, и при этом отодвинулся на своём кресле чуть дальше, как будто давая мне понять, что до момента, когда в мою голову войдёт пуля, ещё остаётся немного времени. Я чуть не заулыбалась из-за нахлынувшей на моё подсознание истерики: ведь ещё совсем недавно я сама точь-в-точь таким же образом собиралась убить! Так вот я в кого, значит?! Нет! То было другое! То было слепое желание отомстить за пережитые муки, а не желание убить ради мнимой выгоды! Нет, я никого не убила и не убила бы! Я поняла, что способна на многое, но только не на мерзость! Я – совсем не он! Старик сдвинул брови, встретившись с моим рассеянным взглядом: – Это оружие особенное – при помощи его я, будучи в твоём возрасте, собственноручно убрал своего первого конкурента. Теперь… Нужно убрать и тебя. По большому счёту, тебя вообще не существует. Просто этот факт должен остаться незыблемым. Никто не должен даже заподозрить, что ты существовала, не то что все эти годы являлась обитательницей Миррор. Сам факт твоего существования рискует испортить мою политическую карьеру, которая сейчас находится в самом расцвете своих сил – понимаешь? Мой рейтинг на сегодняшний день – пятьдесят шесть процентов! У ближайшего ко мне конкурента всего двадцать три процента. В следующем году я, безусловно, вновь стану президентом этой страны и вновь запущу свои лучшие проекты: “Одна семья – один ребёнок”, “Миррор”, быть может даже ещё раз в своей жизни соблазнюсь красивой женщиной, но на сей раз не повторю ошибку с потомством… Не бойся, я не сделаю этого собственными руками. Мне более чем хватило опыта с Катариной. Да и мой кабинет – не лучшее для этого мероприятия место. Этот пистолет для моего телохранителя, в данную минуту стоящего за дверью этого кабинета. Я попросил его не входить, пока не призову его, а призову его я после того, как хорошенько объясню тебе, что ты должна будешь сделать дальше. Так вот слушай, что ты сейчас сделаешь: как только мой телохранитель войдёт в эту комнату, ты пойдёшь за этим человеком даже не думая сопротивляться, в конце концов, в его руках будет заряженный пистолет… Моя правая рука высвободилась так резко, что я подскочила одновременно всем телом и, прежде чем Зарр сам успел понять, что именно происходит, пистолет уже был в моей правой руке. Сыграл элемент неожиданности. Сыграла ловкость, присущая молодости – я оказалась быстрее старика, к которому пистолет лежал всё же ближе… Он неожиданно, сразу же засмеялся. Очень громко. А я вдруг заметила, что моя вытянутая вперед вместе с пистолетом рука предательски сильно трясётся. Эта тряска, столь сильная, стала для меня такой неожиданностью, что я в буквальном смысле начала ощущать, как холодеет моё нутро. Старик продолжал захлебываться смехом: – Ха-ха-ха!.. Пристрелишь меня, одиннадцать тысяч сто одиннадцать? Только для начала реши, за кого именно желаешь отомстить. За мать? За сестру? За друга? Мать и сестру я не знала… Уже только за это незнание я могла бы… Но Брэм… От одной только мысли о том, что он забрал у меня Брэма, у меня темнело перед глазами – это отчаяние было ни с чем не сравнить. Я щелкнула предохранителем. И смех умолк… Он испугался. Естественно он испугался, ведь он жаждет жить, чтобы стать президентом! У него есть цель в жизни! Мою же цель он многократно уничтожил! Он отобрал у меня целую жизнь: детство, мать, сестру, а теперь ещё и Брэма! За Брэма вообще не смогу простить… Может быть, даже не смогу оправиться, может быть, для меня всё уже кончено, может быть, Брэм и был единственной возможной надеждой для меня, а теперь, когда этой надежды нет, что мне остаётся?.. Я начала обходить стол… Старик медленно поднял ладони вверх. Он начал поворачиваться на кресле, не желая сводить с меня глаз… В эти секунды я видела настоящий страх в его глазах! В этих ужасных, кажущихся знакомыми, глазах чудовища! Я остановилась… Резко вытянула руку вперед, на что старик вдруг затряс руками у своей головы и быстро, неожиданно крайне трусливым тоном выпалил: – Убьёшь меня, и жертва твоего друга одиннадцать тысяч сто двенадцать будет бессмысленна! От услышанного я окаменела, хотя и не поняла смысл услышанного. – Что это значит? – из моего горла вырвался не мой, чужой, тяжелый голос. – Вы с Катриной появились на свет на один день раньше моего клона! Всего на один день… Моя рука резко прекратила дрожать. Ощущение было таким, словно я за одну секунду вся полностью, от кончиков волос до кончиков ногтей, обратилась в каменную глыбу. Я родилась на день… Раньше? Но… Этого не может быть… Однако… Однако глаза… Меня словно молнией поразило: на меня, из-под белёсых бровей старика, смотрели его глаза! Глаза 11112!!! Распознав мой шок, старик заулыбался до ушей уродливой улыбкой убийцы: – Так изменился за свои годы? Да ладно тебе… Неужели ты сразу не разглядела во мне его черты? А казалась такой проницательной… Так что же, сможешь убить своего лучшего друга? И зря все его жертвы: пересадки вен, почки? С тобой сейчас, в какой-то мере, говорят части твоего лучшего друга – его почка отлично прижилась, и давно не была к тебе так близка, как сейчас… Он не успел договорить. Продолжая оставаться каменной глыбой, я сделала выпад… Сначала я со всей силы врезала рукояткой пистолета чуть выше его левого виска. Он сразу же издал стон, но сознание не потерял. Поэтому я схватила его за волосы свободной левой рукой и вновь вложила всю силу в своё следующее действие – с размаха врезала его башкой по краю стола!.. Треск был таким, что я решила, будто сломала ему шею или проломила череп, и что, услышав такой треск, в кабинет непременно войдет телохранитель, который якобы в эту секунду стоял за дверью, находящейся, впрочем, на приличном расстоянии, чтобы всю эту возню можно было расслышать. И всё же первым делом я выставила руку вперёд, таким образом наставив пистолет на дверь. Досчитала до десяти, но ничего не произошло. И тогда я решилась перевести свой взгляд на Зарра, почти всем своим телом завалившегося под стол… Вдоль всего его бледного лба, испещренного горизонтальными морщинами, уже успел проступить кровавый потек, над виском сгустилась кровь… Он не подавал ни единого признака жизни. Глава 48 В Стокгольме я оказалась поздним вечером, когда сумерки уже сгустились в темноту. Я не верила в то, что добралась до этого города, не верила в то, что уже через полчаса вышла на набережную… В голове у меня всё было затуманено, в ушах стоял неестественный звон. Я пыталась не думать о том, что могло случиться с Брэмом по моей вине, но вновь и вновь представляла ужасное… Если бы не я, Хонас Зарр не послал бы за душой Брэма клона-убийцу… Я так сильно виновата!.. Я не убила его. По крайней мере, перед тем как очистить пистолет от своих отпечатков пальцев и выпрыгнуть в окно, я нащупала в сухом запястье старика учащенный пульс. Его лоб от виска до виска налился кроваво-синим цветом – я явно приложила его достаточно крепко, чтобы он ещё долго оставался в бессознательном состоянии. Выпрыгнув через окно, я оказалась на зеленом газоне и сразу же поняла, что нахожусь за городом – вокруг только двухэтажные частные дома, выглядящие крайне роскошными и стоящие в отдалении друг от друга. Увидев коричневую машину, проезжающую по дороге мимо, я бросилась к ней. Мне несказанно повезло: за рулем оказалась молодая женщина, красивая блондинка с голубыми глазами, и притом плохо владеющая как шведским, так и английским языком. Впрочем, я смогла быстро объяснить ей, что мне нужно в Стокгольм, а она, к моему великому счастью, как раз направлялась в этот город. Женщина согласилась подвезти меня. Я разместилась на пассажирском месте сбоку от неё и в зеркале заднего вида вдруг увидела на заднем сиденье девочку лет двух, сидящую в странном кресле и немного похожую на любезную женщину. Владелица автомобиля сразу же принялась говорить на ломанном шведском. Она рассказала, что в Швецию приехала всего полгода назад из Франции, вместе с мужем-шведом, их общим ребёнком и новой кошкой. Также она рассказала, что в этой стране она почти ничего не знает, что дом в этом замечательном месте они приобрели всего две недели назад, что они ещё даже не познакомились со всеми своими соседями… Она болтала и болтала, и болтала, явно радуясь шансу потренировать на мне своё слабое знание шведского языка, я же в ответ пыталась быть вежливой и не вызывающей подозрений, поэтому улыбалась через зубы, пока внутри меня разрывались снаряды: я боялась погони, боялась смотреть в зеркала заднего вида, боялась каждой обгоняющей нас машины – эта женщина вела автомобиль так медленно! – но больше всего я боялась Стокгольма… Боялась пустой яхты Брэма или… Не пустой, а… А вдруг я увижу его таким? У… Убитым… Нет, только не Брэм! Только не он!.. Он такой хороший человек! Других таких нет! Не существует!.. Я ведь не переживу такого. Нет, я точно не переживу. У меня разорвётся сердце, я утоплюсь – достаточно будет просто спрыгнуть в воду, я ведь не умею плавать… Всё будет кончено быстро… На дрожащих ногах, быстро шагая по набережной, в воображении я вырисовывала своё самоубийство в мельчайших подробностях, как вдруг вспомнила о том, что человеческим душам нельзя самоуничтожаться, чтобы после смерти не попасть в пекло… Я где-то такое слышала, кто-то так говорил… В МОЁМ ТЕЛЕ ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ОБИТАЕТ ЖИВАЯ ДУША?! Я – САМЫЙ НАСТОЯЩИЙ ОРИГИНАЛ?! …Я резко остановилась перед тем самым мостом, ведущим к яхте… Мои руки, мои ноги – вообще всё моё тело страшно дрожало, лёгкие задыхались… В голове начали всплывать картинки прошлого: “ – Ответьте, почему Вы были так избирательно жестоки по отношению к 11112? – Потому что он был клоном человека, которого я ненавижу, человека, из-за которого я сделала аборт и не родила своего второго ребёнка. – Оригинал 11112 был Вашим мужем? – Хуже. Он был мне никем. Но это не помешало ему забрать у меня счастье”. Мортон знала, кто стоял за политической идеей “Одна семья – один ребёнок” – тот, кто дал ей главную должность в Миррор, потому что Миррор также был его проектом… …Я всю свою осознанную жизнь считала своим лучшим другом клона своего биологического отца, сначала приговорившего меня к изоляции, а затем к расчленению… …Изъятия моих органов, мой уход по воле моего оригинала и сам мой оригинал – я думала, что это полный список моих страхов. Получается, не полный… Получается, я всю свою осознанную жизнь боялась саму себя, потому что, не подозревая о том, являлась своим же оригиналом. А ведь правда, ведь на каком-то подсознательном уровне я всегда чуть-чуть боялась самой себя: своих мыслей, своих чувств – ведь они подсказывали мне, нет, даже давали мне отчётливое знание того, на что я способна… …Я – не клон! Я – оригинал! Человек! С душой… У меня всё-таки есть душа… Тот самый неосязаемый артефакт, о владении которым я мечтала всю свою жизнь, всегда был внутри меня, а теперь… Узнав о том, что я не бездушна, я должна бы сходить с ума от радости, но… Я теряю что-то такое, о чем страшно даже думать… Я поняла, что произошло непоправимое ещё до того, как дошла до места, на котором должна была стоять припаркованной яхта Брэма Норда. Это место зияло пустотой. Яхта исчезла… Вслед за своим хозяином… Дойдя до края моста, я упала на колени… Коснулась ладонями и лбом деревянных досок, и тихо разрыдалась, потому что на крик не осталось душевных сил – я чувствовала, чувствовала свою душу! Чувствовала её страдания! Ощущала, как внутри меня она сначала перевернулась, а теперь принялась разрываться на мелкие, неровные, пульсирующие клочья… Монстр, всю мою жизнь преследовавший меня, сделал полную, конечную для моего существования зачистку. Зачем я сбежала?.. Лучше бы дала себя пристрелить. А ещё лучше… Превратилась бы в пепел вместе со всем Миррор. Умри я тогда, и не встретилась бы с Брэмом, и он не узнал бы меня, и был бы жив, и привык бы к Рите, и его яхта осталась бы на плаву, и моя душа попала бы в рай… Зачем я сбежала? Как всё отменить? Как всех воскресить? Хотя бы… Хотя бы одного Брэма! Он ведь никак не был связан с моей историей! Он даже не был частью той семьи, из которой я вышла… Он был бóльшим, чем всё, что я до сих пор могла себе представить. Когда он успел?.. Я не знаю. Но он стал… Смыслом. …Я разогнулась, вся в слезах, потерявшаяся, ненужная, губительная, бессмысленная… И, замерев перед чёрной водой, разлившейся передо мной мерцающим шелком, решила: хорошо, что я не успела научиться плавать.