На его растерянном лице отразились все возможные вопросы. – Тешейра устроил coup de tête – переворот в моей голове, – а я воспользовалась его же стратегией. Взяла его на измор. Как только поняла, что стала пассажиркой в собственном теле, начала работать над тем, как вернуть себе контроль в этом полете. У меня были все его воспоминания, так что я знала, сколько времени прошло с тех пор, как он в последний раз спал ночью. Я решила, что дождусь, пока он задремлет и покинет мои лобные доли – вот тогда я вернусь на свое место. Я ему неустанно помогала. Доставала. Докучала. Я говорила с ним без умолку, каждую секунду, пока он был в моей голове. Читала стихи, сочиняла хайку – по крайней мере, я знаю, сколько нужно слогов, – считала до десяти тысяч, складывая двойки, тройки, четверки и пятерки, составляла бесконечные списки подарков на Navidad, читала куски из Корана и Упанишад; что угодно, лишь бы вывести его из равновесия. Туссен, я в буквальном смысле вывела его из себя – то есть из меня. Из моего черепа. И в самый драматический момент: ¡olé! А этот пистолетик круто стреляет, да уж. – Он мертв. – Он внутри. Я чувствую. Наверное, я смогу удержать его; чтобы войти, они полагаются на эффект неожиданности, на ослабевшую защиту, но я лучше знаю планировку. Позже придумаю, как от него избавиться. А пока что у тебя дела поважнее. Пожар поглотил конец стола и распространялся медленно, но неумолимо. Отец и сын, сцепившиеся в смертоносной схватке, были почти невидимы за размытым пятном сверхзаряженных текторов. Половина мониторов отключилась; половина оставшихся извергала информационный хаос. – Ксавье! – крикнул кто-то. Туссен не узнал голос. Король мертв, да здравствует король. Твой народ ждет, мир слушает. Неприкаянный повеса, сочиняющий хайку águila, летающий лентяй и квази-философ, который только что принял увенчанный черепом скипетр Повелителя мертвых… что ты им скажешь? Отец говорил, что сила и ДНК связаны. Вокруг него иконки беззвучно гасли одна за другой. На полудюжине экранов появилась гневная мерцающая надпись: «Структурная тревога: тектронное заражение неясной этиологии на уровне руководства». Надо прикоснуться к экрану. – Это Ксавьер Теслер. Свяжите меня с юридическим отделом. Он прижал ладонь к безликому смартдреву. «Идентификация подтверждена», – сообщил экран. На дисплее появился символ юридического отдела: модель солнечной системы. Миры внутри миров, бесконечное вращение. – Ты знаешь, кто я? – спросил Туссен. – Вы Ксавьер Теслер, – ответила прога. – Ты признаешь мою власть? – Мы запрограммированы признать всю полноту вашей исполнительной власти. Туссен перевел дух. – Пользуясь своими полномочиями, я приказываю вам целиком и полностью прекратить судебное преследование в отношении адвоката Йау-Йау Мок. – Вы отменяете чрезвычайные инструкции отца? – Да. Последовала пауза, которая как будто длилась намного дольше, чем те несколько секунд реального времени, которые на нее ушли. – Дело сделано, – сообщила прога. – Действия, осуществляемые в юридической виртуальности и напрямую, прекращены. До отмены решения сеньором Теслером мы рекомендовали принять предложение адвоката Мок, с оговорками. Хотите, чтобы мы возобновили переговоры с адвокатом Мок? – Да, возобновите, – сказал Туссен. – И подпишите. – Дело сделано, – ответила юридическая прога. Хуэнь оттащила его от стола за миг до того, как с потолка хлынул жидкий камень. Слуги Сеу Гуакондо ждали в переулке. Трое, одетые в двухцветные комбинезоны; правая рука желтая, левая черная. Вместо лица – невыразительная, гладкая плоскость черной кожи. И все же, когда Тринидад уставилась на них, они повернули к ней головы: овалы кожи на месте глаз были покрыты пупырышками. Два длинных тонких параллельных разреза на уровне трахеи трепетали в такт выдохам. Йенс Аарп театрально взмахнул полами плаща. Безликие проводники вышли из тени и со сверхъестественной уверенностью и плавностью двинулись по переулку. Компания последовала за ними. Вспышка света и крик Розальбы прозвучали почти одновременно. Что случилось? Нанесли удар по городу, о Господи, они начали палить по гражданским объектам, нет, это была космическая атака, поверьте мне, окажись это наземный взрыв, мы бы узнали, как думаете, у них есть «хлопушка»? Возможно, или у них одна из наших фабрик на близкой орбите, я точно не знаю. Я запрашиваю базы данных, но каналы персоналки отключены, и в сети Трес-Вальес творится настоящий ад. – Братья, сестры. – перебил Йенс Аарп вкрадчивым тоном соблазнителя. – Какое это имеет для нас значение? Хотя по внешнему виду это никак нельзя было определить, Тринидад почувствовала, что проводники улыбаются. В западной части Уиллоуби горели пальмы. Ветер доносил с востока далекие отголоски неистовой музыки. Все кинематографические экраны превратились в пустые серебристые поверхности. На востоке посветлел горизонт. В зените мерцали первые золотые нити рассветного небесного знака. Безликие гиды привели их в безвкусный район многоквартирных домов с высокой плотностью застройки, далеко от центральных бульваров. Баннеры cuadra, нарисованные вручную на склеенных скотчем пластиковых листах, безвольно свисали с веревок для стирки: «¡Andale! Los Leons’a’Judah»[195][«Вперед, Львы Иуды!» (искаж. исп.). Восклицание ¡Andale! – типично мексиканское, в других испаноязычных странах встречается редко. «Лев Иуды» – символ, связанный с ветхозаветным патриархом Иудой.]. Львы по имени, львы по натуре; некоторые – как самцы, так и самки – щеголяли телесными модификациями в виде грив, морд и глаз цвета жидкого золота. Базилика Сеу Гуакондо когда-то была церковью-parada[196][Parada – остановка общественного транспорта (исп.).]: последний рьяный рывок ортодоксального католицизма привел к мессам в торговых центрах и службам на муниципальных автобусных остановках. Чего радикальные отцы и теологи освобождения не смогли понять, так это того, что массы не хотели народной религии, не хотели, чтобы она встречала их в местах, где они заключали сделки, разговаривала с ними на фавельском анхеленьо. Священное сердце церкви всегда было тайной; а тайна, лишенная величия, ритуалов, изысканности, помпезности, церемониала, блестящей мишуры, великолепных платьев и декораций в духе Сесила Б. Демилля[197][Сесил Блаунт Демилль (1881–1959) – американский кинорежиссер и продюсер, которого долгое время считали эталоном кинематографического успеха.] с полным актерским составом святых и ангелов второго плана – это какая-то неправильная тайна. Поэтому верующие взяли простые часовни на автобусных остановках, украсили иконами, статуями, свечами, алтарями и превратили в самодельные соборы Святого Петра. Большинство после Великого отступничества стали храмами Укуромбе. Некоторые обернулись станциями на Виа Долороза[198][Виа Долороза, или Крестный Путь, – улица в Старом городе Иерусалима, по которой пролегал путь Иисуса к месту распятия; станции – четырнадцать точек на этом пути, напоминающих о важнейших событиях последних часов его жизни.] Культа Зоопарка. Последователи Сеу Гуакондо превзошли даже эклектичность строителей церквей-parada. Маленькая часовня воспевала сравнительно-религиозный грабеж: бледнощекие гипсовые святые и мадонны в синих одеяниях непристойно терлись об ацтекских богов солнца и повелителей кукурузы; серафимы и херувимы кружились бок о бок с кецалькоатлями и громовыми птицами; Бодхисаттвы плясали с четырехрукими аватарами Вишну и микро-Ганешами; блистающие православные иконы были украшены изысканными гирляндами коранических сур; маски, фетиши, ритуальные предметы из анимистических религий четырех континентов свисали с балок крыши и трепетали на ветру. В углу Владимир Ильич Ленин и Элвис Аарон Пресли вместе курили какие-то азиатские благовония; китайские молитвенные билеты грудой лежали у их ног, знаменуя конец парада с тикерными лентами[199][Парад с тикерными лентами (ticker-tape parade) – городское торжество, во время которого идущий по улице парад осыпают с верхних этажей большим количеством конфетти. Предположительно, термин связан со спонтанным празднованием открытия Статуи Свободы 28 октября 1886 года, во время которого нью-йоркские брокеры бросали в окна использованные ленты от биржевых тикерных аппаратов (специализированных телеграфов для передачи котировок акций).]. Голографические изображения святых Укуромбе светились в высохших глиняных нишах; в боковой часовне старый телевизор с плоским экраном воспроизводил отрывки из облаченной в красную кожу Библии Йоханнеса Ульфы со страницами цвета плоти – шведа, который в начале XXI века продвигал садомазохизм как способ духовного совершенствования. – Есть ли какие-нибудь религии, которые здесь не представлены? – прошептал Саламанка. В центре, где когда-то целомудренные священники праздновали смерть бога, который считал, что лучше сгореть, чем заржаветь, ждал Сеу Гуакондо. Деформированный тектронный столб черного цвета, выше человеческого роста, похожий на дерево с множеством корней, в котором – как в древней сказке – боги заточили оскорбившего их человека. Черные руки до локтей приросли к торсу, предплечья тянулись из темной колонны, растопырив напряженные пальцы. Над ними виднелась погруженная в ствол голова. Если бы злобный бог, желая устрашить отступника, окунул в жидкий ад какого-нибудь пожилого, кроткого и невинного миссионера, на его лице могло бы появиться такое же выражение смертельной муки, предательства и разочарования, как у Сеу Гуакондо. Блестя в свете свечей, он повернулся на электрическом помосте лицом к просителям. Черные губы шевельнулись. Сеу Гуакондо заговорил. – Что за чудеса! Родился новый мировой порядок! Как уместно, что в День Мертвых старая Земля издохнет в корчах. Титаны и олимпийцы сражаются на орбитальных подступах; и все же вы явились, чтобы поставить свои жизни на кон в надежде обрести бессмертие-без-смерти, доверившись броску монеты. Хм, вы не первые и не последние, но, возможно, пришли своевременно. Как бы то ни было, я обращаюсь к вам с тем же предостережением, что и ко всем, кто был до, и ко всем, кто придет после: прежде чем взять меня за руку, спросите себя, стоит ли игра свеч; стоит ли приз такой ставки? У Сеу Гуакондо был глубокий, красивый, богатый интонациями и каденциями голос, в традициях Старой Испании. Конечно, подумала Тринидад, у повелителей вечной жизни и смерти должны быть хорошие педагоги по сценической речи. – Что ж, вперед, подходите ближе, еще ближе, представление вот-вот начнется. Вы прошли через смерть, разрушение, огонь и войну, чтобы найти меня, и теперь вам кажется, что колесница судьбы несется слишком быстро, колесо обозрения слишком высокое? Если у вас всего пятьдесят сентаво, чтобы потратить их на ярмарке, к чему простые карусели и игра в «Сбей кокос»? Потратьте их с умом, потратьте их как следует, потратьте их на то, что вы запомните на всю оставшуюся жизнь. Шаг вперед, леди и джентльмены, да начнется самое главное шоу всей вашей жизни. Кто первый? Кто первый? Вверх по трапу на борт «Титаника». Через входной люк внутрь «Челленджера». По крытому мосту в салон «Пан Американ 103». В лифт, который едет в преисподнюю. Ты первый, Биг Боппер, нет, Бадди, лучше ты. Место у окна или у прохода, Гленн[200][Помимо общеизвестной судьбы, постигшей «Титаник», перечислен ряд других катастроф: крушение шаттла «Челленджер» (28 января 1986 г.); крушение рейса PA 103 над шотландским городом Локерби в результате взрыва бомбы в багажном отделении; крушение чартерного самолета, случившееся 3 февраля 1959 г. – в так называемый «День, когда умерла музыка», поскольку на борту были три известных американских музыканта, Биг Боппер, Бадди Холли и не упомянутый Йеном Макдональдом Ричи Валенс; исчезновение одномоторного самолета Глена Миллера над Ла-Маншем 15 декабря 1944 г. Что касается «лифта в преисподнюю» – возможно, это еще одна голливудская отсылка, на этот раз к ленте «Небеса могут подождать» (Heaven Can Wait, 1943); так или иначе, в кинематографе лифт, едущий вниз – достаточно распространенный образ, предвещающий различные неприятности.]? Тринидад почувствовала, как Саламанка шевельнулся; схватила его за руку, удерживая: «Нет, еще рано». Под облегающими черно-золотыми нарядами проводников могли прятаться любые загадочные приспособления военного образца. Сеу Гуакондо ухмыльнулся – как будто приоткрылась доменная печь. – Раз уж кто-то должен, то это вполне могу быть я, – сказал Йенс Аарп. – Старших надо уважать, и так далее. Он подошел к помосту. Даже ему, высокому мужчине, приходилось смотреть в лицо mediarmuerte снизу вверх. Полы длинного пальто развевались на ветру из ниоткуда. – Что за душа явилась ко мне? – спросил Сеу Гуакондо. – Назови свое имя, свою природу, поведай сокровенное желание. Замерцали десять тысяч свечей. – Меня зовут Йенс Аарп. Я, сэр, игрок. Не погрешу против истины, если назову себя величайшим игроком эпохи. Я принимал участие во всевозможных состязаниях на удачу и мастерство и ни разу не проиграл. Я стою перед вами, потому что все азартные игры больше не могут доставить мне удовольствие – я ищу ту игру, где существует предельная ставка. Игру, достойную свеч, как вы сами выразились. Молчаливые проводники склонили безликие головы друг к другу. Тринидад вообразила жаркое, интимное телепатическое единение: разум внутри разума. – Предупреждаю, парень, это не какой-нибудь пятикарточный стад, – сказал Сеу Гуакондо. – Здесь нельзя выложить козыри и сорвать банк. Карту переворачивают один-единственный раз. – Умоляю, я же профессионал, – сказал Йенс Аарп с убийственной гордыней. – Я ставил целые состояния на карту или монету. – И все же, сдается мне, ставка никогда не была такой высокой, как сейчас, – глубокомысленно заметил Сеу Гуакондо на своем освещенном свечами помосте. – Если я объясню правила, это тоже оскорбит твои профессиональные чувства? Пойми: я – порождение хаоса. Силы жизни и смерти непредсказуемо текут через меня: даже я не знаю, в какой руке они находятся в данную секунду. Я не властен над этим. Выбор за тобой, и только за тобой. Suerte или Muerte. Над крышей прозвучал рев двигателей низко пролетевшего конвертоплана. Йенс Аарп колебался всего мгновение, прежде чем крепко схватить Сеу Гуакондо за правую руку. Он посмотрел в глаза полуживого существа. Его зрачки расширились. Он увидел в отражающейся черноте что-то такое, чего Тринидад не могла разглядеть. Игрок повернулся к своим товарищам, сияя улыбкой. – Смотрите! Смотрите! Видите, ничего не случилось! Он поднял руку, которая коснулась Сеу Гуакондо, Повелителя Жизни и Смерти. Уставился на нее. Улыбка превратилась в гримасу ужаса. Его правая ладонь на глазах покрывалась волдырями и чернела. Пальцы сморщились до обрубков; ладонь пошла складками, запузырилась и выпустила длинный изогнутый коготь из черного тектопластика. Йенс Аарп схватился за правое запястье левой рукой, чтобы оторвать предательский черный крюк. С таким же успехом можно плевать на лесной пожар. За одну волну трансформации текторы превратили его правую руку в хитиновую клешню. Он издал душераздирающий вопль, когда наноагенты пронеслись по его телу. Ребра прорвались сквозь одежду скребущими непристойными пальцами из черного рога, ноги расплавились и превратились в лужу искривленных корней и измененной плоти, позвоночник вырвался наружу со звуком ломаемых костей, выпустил усики и перистые антенны. Протяжный крик резко оборвался, когда его лицо рванулось вперед на длинном блестящем хребте из черной наноплоти, из-за чего трахея оказалась аккуратно перерезанной, и завершился рост бугристым костным гребнем. Нечто по имени Аарп позвякивало и поскрипывало, пока жаркая плоть остывала, затвердевая в смерти. «Я не буду кричать. Меня не вырвет, – сказала себе Тринидад, – потому что даже в мире, где оживают мертвые кинозвезды, растут здания, машины меняют форму, а одежда – текстуру и цвет, я не могу поверить, что людей можно превратить в камень». Тесно прижавшись к Саламанке, она почувствовала, как его рука скользнула под мягкую искусственную кожу куртки. – Нет, – прошептала она. – Пока нет. Сеу Гуакондо повернулся налево, направо, налево, направо на своем возвышении. Мотор раздраженно завывал. – Увы, Йенс Аарп. Я много раз был свидетелем подобной трагедии, но много раз я видел своими глазами, как текторы проносятся волной очистительного пламени: преобразуя, совершенствуя, даруя жизнь. Вас ждет тот же приз, шансы не изменились. Если кто-то поплатился за свою попытку, это не повод отказаться от стремления к успеху. Будь мы на скачках, разве вы не сделали бы ставку с шансами пятьдесят на пятьдесят? К тому же ни один тотализатор не сравнится с тем, что предлагаю я. Кто примет такой расклад? Мадам, как насчет вас? Сеу Гуакондо уставился на Монсеррат Мастриани и явно потрясенную Розальбу. Экзоскелет неестественно громко гудел и булькал.