Туссен сравнил последнее воспоминание с реальным образом. Отец выглядел так же до последнего волоска, морщинки и детали облика. – Итак. В конце концов ты вернулся. – Адам Теслер посмотрел на Шипли в теле Порфирио. – И ты, мой верный Брут. – Он с нами – не так ли, Шипли? – спросил Квебек. – Вам не понять, – сказала Шипли. – Я понимаю больше, чем вы себе представляете, – сказал Адам Теслер. С чашкой в руке он подошел к восточному окну. Утренний свет медленно стекал по шпилям, сотни окон ослепительно блистали. Город внизу все еще окутывала тьма. – Мы не думали, что их будет так много; мы не имели ни малейшего представления о масштабах работ там, на астероидах. Вы заслуживаете победы. Вы доказали свою доблесть в самых суровых экологических нишах. Вы действительно то новое человечество, за которое себя выдаете. А ты все-таки мой законный наследник. – Адам Теслер наклонил край фарфоровой чашки в сторону Туссена. – Ты в курсе? Он представился? – Я знаю все, – сказал Туссен. – Сомневаюсь. Хуэнь/Тешейра перешел на другую сторону президентского стола и призвал на экраны зернистые, передержанные снимки со спутников. Война в космосе. Ленты разорванной изоляционной фольги и кабели, колышущиеся на солнечном ветру сквозь сверкающую туманность из капелек расплавленной стали. Погибшие в вакууме, летящие в одиночестве по унылым похоронным орбитам. Жилые сферы, похожие на глазные яблоки, наполовину превратившиеся в пузырящийся шлак после ударов текторным оружием. Длинный остов «хлопушки», аккуратно разломанный надвое; половинки кувыркались прочь друг от друга. – Все не так страшно, как кажется. Все намного лучше. – Хуэнь/Тешейра интерпретировал картинки. – Огневой рубеж поглотил большую часть атаки, по основной части флота попаданий нет. Первая волна приманок, дронов и боеголовок уничтожена на восемьдесят шесть процентов. Основные потери флота на данный момент: отладили «Сьюзи Кью», но «Хайле Селассие» и «Майкл Коллинз» мертвы, а «Малкольм Икс» искалечен и неуправляем. Я получаю разрозненные сведения. Жертв может быть больше. Орбитальное командование переходит на автоматическую оборону, прикрывая отступление. Основной флот находится в трехстах двадцати секундах от заслона пикетчиков. «Маркус Гарви» – он все еще с нами! – передает следующее: «Серьезного сопротивления не предвидится. Вторая волна: юниты третьего класса и ниже атакуют автоматизированные системы. Процедура стыковки запущена, сближение всего флота с производственным комплексом через четыре тысячи восемьсот секунд». – Почему ты не радуешься? – спросил Адам Теслер, размышляя о восходе Дня мертвых. – Ты одержал великую победу. – Почему ты не сдаешься? – парировал Квебек. – Обратись к нашему флоту. Проиграй с достоинством. – Это что еще за спектакль – «Отпусти мой народ»? Ты слишком хорошо меня знаешь для такого, Квебек. Туссен… Он помнит, мать его за ногу, помнит. Имя. Это всегда был удар прямо в сердце. – Твоя адвокатесса-золотоискательница из Города утопленников оказалась куда лучше, чем я предполагал. Она пытается заключить сделку по защите своей клиентки, моей бывшей сотрудницы. Похоже, эпизод с промышленным шпионажем, о котором, как я думал, все забыли, принес плоды благодаря моему собственному Дому смерти, обернувшемуся против меня. Просто невероятно, однако мои экспертные системы советуют сделать именно то, о чем вы просите – сдаться, признать узурпаторов, отпустить народ. Но я не собираюсь этого делать. Я сражусь с твоей подругой, Туссен, одержу победу и прикончу ее. Все вздрогнули от звона осколков: Адам Теслер раздавил свою фарфоровую чашку. – Дурак, – сказала Шипли с неприкрытым отвращением. – Эгоистичный дурак. – Нет, – сказал Туссен. – Мой отец не дурак. Одинокий, напуганный, боящийся остаться в одиночестве, но только не дурак. Если тебе нравится, когда тебя называют Богом, тогда я буду называть тебя Богом; ты сильнее всех прочих людей приблизился к божественности с точки зрения жизни, смерти и творения. Ты создал свой святой народ, свой Новый Иерусалим воскрешенных, но ты боишься, что, подобно Адаму и Еве в Райском саду, они отвернутся от тебя. Ты не веришь, что они способны тебя любить, поэтому заставляешь их тебе поклоняться. Ты более ревнивый Бог, чем когда-либо был Яхве Саваоф, но даже ты не можешь сделать так, чтобы дети остались детьми навсегда. – Такие красивые и поверхностные ответы. – Голос отца Туссена дрогнул от ярости. За двадцать один год под этими крышами он не испустил ни единого фотона ярости. До этого момента. – Не надо на мне отрабатывать доморощенную психологию твоих «гун хо»[193][«Гун хо» (англ. gung ho) – букв. «работать вместе, работать в гармонии». Выражение, перешедшее в английский язык из китайского (не существует единого мнения относительно того, как именно это случилось) и означающее повышенный энтузиазм в выполнении какого-либо совместного дела.] – águila. Если ты должен сделать меня своим врагом, сначала пойми меня, а потом стань моим врагом или моим союзником. Ты думаешь, что я угнетатель мертвых. Это не так. Ирония судьбы в том, что нет более ревностного сторонника свободы мертвых, чем я. Истинной свободы. Ценной свободы. Не дешевой свободы, произрастающей из политических лозунгов, национализма или культурной идентичности, а личной, индивидуальной свободы, которую высоко ценят, потому что она дорого досталась. Он полностью повернулся к окну: черная дыра в форме человека в пыльных лучах солнечного света. – Там находится то, что мы с гордостью называем самым свободным обществом в истории. Двадцать два миллиона человек живут в этих трех долинах, и как они празднуют свою свободу? Ходят по магазинам. Занимаются серфингом. Трахаются. Ловят кайф, торчат и улетают на седьмое небо, неделями пропадают в виртуальности. Слишком много пьют. Толстеют. Плохо водят свои авто. Издеваются над собственными детьми. Влезают в долги. Я бы не стал их останавливать: это их выбор, их право. Большинство из этих двадцати двух миллионов никогда не задумываются о тех свободах, которые у них есть. Они принимают их как должное. Забывают о них. Становятся рабами рутины, привычки, чувственности, сексуальности, материализма – чего угодно. Истинная свобода ужасает. Ты по-настоящему свободен, только когда нет никаких ограничений: во времени, пространстве, энергии. Мертвые – единственные по-настоящему свободные люди. Я аплодирую Свободным мертвецам, потому что они используют свою свободу, чтобы раздвинуть границы пространства и времени. Они живут как свободные существа; они заслужили и постоянно ценят свою свободу. Большинство прикованных к земле мертвецов неотличимы от своих мясных собратьев. – Потому что их лишили свободы с помощью системы contratada, – сказала Шипли. – Потому что я вынуждаю их бороться за свободу. – Адам Теслер повернулся к мертвой женщине в теле своего teniente. – Свобода – то, ради чего нужно пахать, и когда ты ее получишь, ты скажешь: «Я дорого за нее заплатил, она мне кое-чего стоила. Я сам решу, подсесть ли на колеса, нырнуть ли в мыльные оперы и виртуальность, потеряв счет времени, или колонизировать Альфу Центавра – так или иначе, выбор за мной. Я купил право на него». Contratada – это и есть свобода. Прецедент Барантеса – свобода, а Дом смерти, погрязнув в интригах и возжелав власти, меняет ее на абстракцию под названием «права». О правах говорят лишь в том случае, если без них люди каким-то образом умаляются, утрачивают часть своей человечности. Вы не можете умереть, вы способны выжить в вакууме, питаясь солнечным светом, вы можете менять форму, облик, воровать чужие тела; что такого вам дадут «права», чем вы уже не обладаете? – Чарующе лицемерный довод: без чистилища нельзя по достоинству оценить рай, – сказал Квебек. – Отпустишь ты наш народ или нет, готовы они уйти или нет, мы их забираем. Претензия Дома смерти – малая часть большой стратегии. Флот «хлопушек» прямо сейчас оприходует твои орбитальные фабрики и пусковые установки, и даже это лишь толика плана. Большая его часть – та, которую легче всего упустить из виду. Есть вторая волна флота, позади больших «хлопушек»; в основном старые, медленные, самодельные фотонные парусники и грузовики. Они везут текторы, отец. Теслеров процесс, переписывание ДНК, воскрешение с помощью текторов – но без кодов, которые привязывают мертвеца к Дому смерти и тем самым втягивают всю нацию мертвецов в отношения хозяин-слуга, владыка-вещь, Господь-верноподданные. – «Ты победил, Бог страны Галилейской»[194][Цитата из поэмы А. Ч. Суинбёрна «Гимн Прозерпине» (пер. Э. Ю. Ермакова); перефразированные предсмертные слова, приписываемые Юлиану Отступнику и означающие его капитуляцию в борьбе против христианства. Следует отметить, что буквальная формулировка оригинала, утраченная в переводе – «бледный галилеянин»; толкователи творчества Суинбёрна считают, что эпитет «бледный» подталкивает читателя к аналогии между христианским богом и смертью (да и Прозерпина в данном конкретном случае выступает в качестве символа, связанного с циклом жизни и смерти).], – процитировал Адам Теслер. – Мои дети заменили меня: я лишний, генетически и эволюционно устаревший. – Иди ко мне, – сказал Квебек, раскинув руки. Хотя приглашение было адресовано не ему, Туссен почувствовал смутную угрозу. У него сжалась мошонка и приподнялся желудок: «Что-то случится». – Я знаю, не стоит ожидать от Великого Сатаны покаяния; но почетная капитуляция возможна. Поговори с флотом. Признай, что мы победили. Отзови своих юристов. – Низложение Господа, сатанинский обман? – Адам Теслер сделал пять шагов по направлению к своему сыну. Огромную комнату залило светом; дремлющий на насесте тектозавр проснулся, моргнул глазами из жидкого янтаря, встряхнул кольцом перьев вокруг шеи. – Сын, дай мне право на последний акт неповиновения. – Ты не оставляешь мне выбора. – У тебя никогда не было выбора, – улыбнулся Адам Теслер. Двое мужчин обнялись. И он понял. Туссен все понял. Квебек коснулся отцовской головы кончиками пальцев. Посмотрел в лицо невысокого мужчины. Его собственные черты исказились, растаяли, потекли. Струя жидкой стали, как рвота, хлынула вперед, на несколько секунд застыла на лице Адама Теслера, как посмертная маска из металла. А потом случилось невероятное: Квебек отскочил, наткнулся на стол из живодрева и схватился за лицо, как будто его окунули в тарелку с кислотой. Адам Теслер неуверенно поднялся с пола, куда его уронил сын. Стряхнул воображаемую пылинку с элегантного сюртука. – В конце концов, – проговорил он, – сатана – просто еще один ангел. Квебек посмотрел на свои трясущиеся руки, потом на отца. Несмело улыбнулся, оскалился, рассмеялся, а потом истерически захохотал, подвывая, как чокнутый. – Кто-нибудь мне объяснит, что происходит? – спросил Туссен. Судя по лицам Шипли и Хуэнь/Тешейры, они хотели бы задать тот же вопрос. – Он мертв, разве вы не видите? – Квебек все еще смеялся. – Мертв, мертв, мертв. Изначально мертв. Мертв, как дронт. Мертв, как дверной гвоздь. Мертвое мясо. Я не смог проникнуть в его душу. Инженеры «Неруро» создали меня, чтобы реконфигурировать живую протоплазму. Они даже не предположили, что я встречу равного себе в поединке с мертвой тектоплазмой. Туссен чувствовал, что сходит с ума. – Как? – спросил он. – Как долго? Почему? – А почему это случается с кем бы то ни было? Люди умирают, – ответил отец. Мудрые слова Адама Теслера прозвучали зловеще. – Я умер. Четыре года назад. Поправка: я позволил себе умереть. Я умирал уже давно, еще до того, как ты уехал в Лодогу, Ксавье. Я дал указание своим врачам привнести в этот процесс немного достоинства и свободы воли. – Рак мозга, – сказал Квебек. – Я узнал его вкус. – Элегантный убийца, – продолжил Адам Теслер. – Большинство симптомов чисто церебральные: параноидальные наклонности, раздражительность, определенная мономания в деталях и мелочах – в моем случае, в одежде и этикете. Вплоть до самых последних стадий человек внешне выглядит презентабельно. Он полон достоинства. Вы можете себе представить, как это было важно для меня. Достоинство. Презентабельность. Соблюдение приличий. – Господи, папа… – начал Туссен и поперхнулся, когда жгучий и горький, как желчь, комок угрызений совести застрял в горле. Его отец медленно покачал головой. – Нет причин себя в чем-то упрекать. Я бы не хотел, чтобы ты оставался со мной из чувства вины или долга, в то время как твоя душа летала с орлами Лодоги. – Легко сказать. – Тебе не жаль своего брата, никого из этих мертвых здесь. Зачем жалеть меня? Что касается ответа на твой вопрос «как?»… – Он медленно нарисовал пальцем круг в воздухе, подразумевая монументальную громаду аркосанти. – Если человек не хозяин в своем собственном доме, то в чем он хозяин? Технология проста; проблема заключалась в секретности. Президент самой могущественной корпорады Тихоокеанского совета – возможно, самой могущественной на всей планете – мертв? Воскрешен? Юридическое не-лицо, не имеющее статуса, собственности, полномочий? Такое пришлось держать в секрете даже от моих ближайших советников. Ты, как бы тебя ни звали – тот, кто находится в теле бедняги Порфирио – я полагаю, у тебя есть доступ к его воспоминаниям, и для тебя это полная неожиданность. Столько лет прошло, и он ничего не заподозрил, верно? – Да, – резко ответила Шипли. – Только пять сотрудников моего отдела исследований и разработок знают. Двое выполнили фактическое воскрешение, остальные ответственны за определенные, э-э, улучшения дизайна по сравнению со стандартной моделью. – Например, отсутствие знака смерти, – сказал Хуэнь/Тешейра. – И воскрешение в том же возрасте, в каком наступила смерть. Имитация старения. Они проделали прекрасную работу. Я сожалею, что вознаграждение оказалось таким несообразным. Настоящая смерть: от удара ножом, от пули, мономолекулярной петли, сложных химических веществ в стакане виски – а потом плоть, способная воскреснуть и предать, была обращена в пепел, сожжена в кислоте или погребена глубоко в прожорливой земле. По своей утилитарной бессердечности эти пять убогих, безымянных убийств казались самыми чудовищными из преступлений «Теслер-Танос». – Преемственность не была обеспечена, – продолжил Адам Теслер. – Все коды были на месте, генетические идентификаторы и допуски ждали твоего возвращения, Ксавье, Туссен, называй себя как хочешь. Теперь, когда ты здесь, мое королевство принадлежит тебе, и я могу прекратить этот фарс, изящно объявить о своей смерти и переехать в свой роскошный пентхаус в некровиле, откуда я буду проявлять живой и отеческий интерес – не собственнический, конечно – к славному будущему этой корпорады. – Лицемер, – сказал Туссен, и слова превратились в крик, в обвинение. – Лицемер! Он бросился к отцу. Шипли и Хуэнь/Тешейра поймали его, удержали. – Убей его! – крикнул Туссен брату. – Прикончи ублюдка наконец! – Недооценивать врага – неизменная ошибка, отец, – сказал Квебек. Его голос был убийственно спокоен. – Мне еще давным-давно пришло в голову, что это ирония судьбы: единственное оружие, способное убивать мертвых, названо в честь человека, который дал им новую жизнь. Мы так тщательно вооружились для неправильной финальной схватки. Но что есть теслерный заряд, как не текторы: что есть я, как не еще больше текторов? Давай столкнем их: текторы против текторов, твоя плоть против моей, и посмотрим, кто сильнее; ученые, которых ты убил, или техники «Неруро», которые сделали из меня живой теслер. Квебек схватил старика в объятия, от которых затрещали кости, и оторвал от пола. Адам Теслер боролся изо всех сил, но не мог разорвать смертельную хватку сына. Их лица разделяли сантиметры. Старик сражался как демон, как цепкое, старое, мертвое существо из легенд Золотого века Голливуда. Квебек сдерживал его. И медленно, молекула за молекулой, Квебек начал меняться. Его одежда пузырилась и стекала длинными каплями расплавленного пластика. Черты лица смягчились и потекли, как густая лава. Воздух бурлил от летающих текторов, пальцы Квебека проделывали дыры в прекрасно сшитой старомодной одежде Адама Теслера. – Ксавье! – вскрикнул Адам Теслер. – Туссен! Забери, ради всего святого! Теперь все твое; сохрани его, сохрани ради меня. Старик закричал, когда горящие кончики пальцев обожгли плоть, закричал громче, когда кожа на груди сына слилась с его собственной. Молекула за молекулой внешнее «я» Квебека таяло, а компоненты-текторы перепрограммировались, чтобы питаться синтетической плотью его отца. – Шипли. – Голос Квебека был невнятным пузырящимся потоком слогов; слова растворялись в его горле. – Туссен. Забери его. Мы не можем рисковать тем, что он не обратится к флоту. Хватай его. Позаботься об этом. – Голос растворился в шипении кипящих текторов. Туссен не мог превзойти Шипли по скорости и силе, даром что она была облачена в плоть старика. Мертвячка удержала его с всемогущей легкостью родителя, обнимающего ребенка. – Извини, compañero – сам знаешь, нет справедливости в любви и на войне. Она склонилась над Туссеном в непристойной пародии на поцелуй. Ее лицо собралось в кулак из серебристой тектоплазмы. Раздался внезапный негромкий взрыв. Брызнула кипящая жидкость. Завоняло горелой плотью. Пальцы ослабили хватку на голове Туссена. Нечеловеческое лицо, искаженное от страшной муки, отдалилось. Что-то пробило в пояснице Шипли двадцатисантиметровую дымящуюся воронку из костей, мышц, крови и куртки с шипами. Хуэнь/Тешейра засунула тункер во внутренний карман любимого шелкового жакета. – Привет, Туссен. Я полагаю, ты хочешь, чтобы я так тебя называла. Это я. Я вернулась. Живая. Туссен стер с лица тонкую пленку крови и испаренной плоти. – Я не могла позволить Шипли так поступить с тобой. Мне жаль, что с ней так вышло; она неплохая. Я думаю, она когда-нибудь вернется. – Хуэнь? – Да, это я.