– Тяжелый день? – Спрашиваю у него. – Не тяжелее остальных. – Вздыхает отец. – Понятно. Я не пытаюсь разузнать детали, да ему и нельзя рассказывать. Иногда, когда человек очень устал, помогает просто посидеть рядом с тем, кто ему близок, с тем, кто может обнять просто так и поделиться теплом, кто выслушает или помолчит немного. Я включаю телевизор, и мы сидим в обнимку перед экраном около получаса. Моя голова покоится на его плече, и, кажется, будто опять кроме нас двоих не существует никого в целом мире. Так спокойно и хорошо. – Аленыш, мне нужно сказать тебе что-то. – Вдруг произносит папа негромко. Я глубоко вдыхаю папин запах, и мое сердце сжимается в предчувствии чего-то недоброго. – Говори. – Поднимаю на него взгляд. – Я был сейчас у Высоцких. – Зачем? – Я выпрямляюсь, убираю волосы с лица. Его лицо выглядит серым, глаза потухшими. – Договорился с Мариной, чтобы они присматривали за тобой. Мне… нужно будет уехать, но ты не переживай, это всего на три месяца. – А нельзя отказаться? – Сначала не догадываюсь, о чем речь, я. – Ты ведь знаешь, что нет, таковы правила. – Ну, ладно… – Я задумчиво опускаю взгляд, и тут же сердце бьет меня в ребра. Я уставляюсь на отца. – Боже, нет, только не в зону боевых действий, папа! – Прости. – Его губы дрожат. – Это мой долг, ты же знаешь. Я отстраняюсь от него, хватаюсь руками за голову. – Нет, погоди. Я же несовершеннолетняя, кроме тебя у меня больше никого нет! Неужели нельзя отказаться? – Смотрю на него с надеждой. – Пожаловаться? Возмутиться?! Так же нельзя! – Я должен, дочь. – Беспомощно говорит он. Мой большой, сильный папа растерянно жмет плечами. И я перестаю дышать, осознав, что он все уже решил. Он не боится. Его ждут его боевые товарищи, и ни у кого из них нет сомнений в том, что они должны туда отправиться. Вся их жизнь посвящена этому. Отдать свой долг Родине для них честь. И все, что держит сейчас на земле моего отца, это ответственность за меня и любовь ко мне. – Ох, папа. – Я бросаюсь ему на грудь и крепко обнимаю. Не знаю, как буду без него. Не представляю, как справлюсь. Но говорить сейчас ему о своих переживаниях и сомнениях не решаюсь – это причинит ему еще большую боль. Так поступить я не могу. – Всего три месяца, и я буду дома. – Вздыхает он. – Хорошо. – Шмыгаю носом я. Мне хочется впитать в себя запах его летной формы, запомнить силу его рук, тембр голоса. Мы всегда знали, что однажды это может случиться, и вот оно происходит. Я буду сильной – для него. Я буду молиться, надеяться и ждать. И папа вернется ко мне живой и здоровый, по-другому и быть не может. – Я постараюсь звонить каждые два дня, или как будет связь. – Хорошо. – Обнимаю его еще крепче. – Обещают, что будет возможность делать видео-звонки. – Хорошо. – Да не трясись ты так, Аленыш. – Ага. Его сильные руки гладят меня по спине, вытирают слезы, а я словно падаю в какую-то яму, отказываясь верить в то, что завтра все изменится. Это не простая командировка. Каждый вылет может стоить летчикам жизни. Каждый вылет может стать последним. – Папа, только не геройствуй, пожалуйста. – Прошу я, глядя в его доброе и мужественное лицо сквозь мутную пелену слез. – Ты же знаешь, что я не могу. – Улыбается он. – Сделаю все, что потребуется, если будет нужно. – Тогда постарайся выжить, ладно? И вернись домой. – А других вариантов и нет. Мы еще долго разговариваем, затем ужинаем вместе, собираем его вещи, даже смеемся. Все как всегда – обычный вечер. Но в груди так щемит, что не получается нормально вдохнуть. Я понимаю отца. Понимаю, почему он выбрал эту профессию, разделяю его убеждения и идеалы. И я, наконец-то, понимаю всю тяжесть ожидания – когда он там, где земля пахнет порохом и тленом, а ты тут и ничем не можешь ему помочь. Единственное, чего до сих пор понять не получается, так это то, почему моей матери это когда-то было настолько в тягость, что она бросила все и сбежала? Неужели, после этого ей было легко? – Поставила будильник на шесть. – Говорю ему, целуя перед сном. – Провожу тебя перед школой. – Хорошо. – Папа целует меня в макушку. – Сладких снов, котик. Подарив ему улыбку, я отправляюсь в свою спальню. Вхожу, сажусь на постель и смотрю в темноту. Все эти проблемы с учебой, с завоеванием Никиты и его влюбленностью в Полину кажутся теперь сущей ерундой. Интересно, я вообще смогу вернуться к нормальной жизни до возвращения отца? Мои мысли прерывает шорох за окном. Что-то скрипит, затем раздается глухой стук, и вдруг я вижу силуэт на фоне ночного пейзажа. Высоцкий! – Блин, Никита! – Шепчу я, открывая створку окна. – Эта шпалера уже вся сгнила, как ты забрался? – Мур. – Он вваливается внутрь головой вниз. Встает и отряхивает колени. – Я сто раз это делал. – Тише, – напоминаю я. – Если папа тебя тут застанет, ты отправишься домой тем же путем, что и пришел. – Уже поздно, поэтому я и не рискнул пойти через дверь. – Шепчет в ответ Никита. Его лицо в полутьме кажется особенно уютным и родным. – Ты не отвечала на звонки. – Да… – Я обернулась. Телефон остался на тумбочке. – Была внизу с папой, он… – Знаю. – Мягко говорит Высоцкий. – Потому и пришел. – Он протягивает руки и заключает меня в объятия. – Чтобы поддержать тебя. – Никит, я не хочу его отпускать, мне страшно. – Пищу я ему в грудь. У меня опять бегут слезы. – Все будет хорошо. – Его руки стискивают меня крепче. – Вот увидишь. – Я верю, но все равно переживаю. – Не бойся, я здесь, с тобой. – Обещает он. – И никуда не денусь. Мы ложимся на кровать, и я кладу голову ему на грудь. Никита гладит мои плечи, волосы, спину. Его ровное дыхание успокаивает. – Я всегда буду с тобой. – Звучат в тишине его слова. Пусть так и будет. И с этой мыслью через какое-то время я засыпаю. 5.2 НИКИТА Утром, приняв душ, я одеваюсь. Бросаю придирчивый взгляд в зеркало и решаю оставить несколько пуговиц на рубашке расстегнутыми. Затем закатываю рукава и взъерошиваю волосы на макушке. Пожалуй, Леля права: можно немного нарастить массу, чтобы выглядеть солиднее. Я не тощий, вполне подтянутый и крепкий, но со спортсменами мне не сравниться. Если уж девчонки действительно западают на мышцы, то нужно довести тело до идеала. Прихватив телефон и сумку с тетрадями, я спускаюсь вниз, чтобы позавтракать. С удивлением обнаруживаю, что мама еще на кухне: вчера она целый день меня избегала, неужели, уже оттаяла? На ней бежевый деловой костюм с широкими брюками и коротким жакетом, она занята тем, что режет ветчину на идеальные ломтики – очевидно для бутербродов. – Ну, как там она? – Спрашивает мать. – Что, прости? – Я наливаю себе кофе и сажусь за стол. Мама откладывает в сторону нож и устремляет на меня хмурый взгляд. – Я спросила, как она? – Ой, а мне послышалось «доброе утро». – Хмыкаю я, сделав глоток. – Ты о чем вообще?