Одна ледяная методичность. Поражало и то, как быстро все, вероятно, произошло. Мать умерла сразу, мальчик на кухне даже не поднялся со стула, отец не успел спуститься с лестницы. Среагировать успел, похоже, только младший сын, Фред, который пробежал из гостиной через кухню на второй этаж и попытался спрятаться в гардеробе. Что-то в этом не давало Урсуле покоя. Время, так быстро промелькнувшее для остальных членов семьи, казалось, шло для Фреда в другом темпе. Она встала и пошла на кухню. Достала две таблетки парацетамола и налила стакан холодной воды. Выпила таблетки. Глубоко подышала. Что же не сходится? Она снова уселась за компьютер. В полицейском отчете делался вывод, что отец не успел спуститься потому, что помогал Фреду прятаться. На это он потратил последнюю минуту жизни. Потом на пути к лестнице встретился с убийцей. Вполне возможное развитие событий. Но все равно что-то не сходится. Преступник звонит в дверь. Мама Карин открывает. Умирает. Восьмилетний мальчик на кухне. Умирает. К этому времени убийца должен был видеть бегущего через кухню младшего мальчика. Почему он не застрелил его там и тогда? Мальчик мог пробежать только прямо перед ним. Потребовалось перезарядить ружье? Урсула проверяла: полностью заряженный дробовик Benelli Supernova может содержать четыре патрона плюс один в канале ствола. Человек, который демонстрирует такое хладнокровие, как этот убийца, должен был обстоятельно подготовиться и прийти с полностью заряженным оружием. Любые другие варианты казались странными. Тогда у него оставалось минимум два выстрела. Он ни разу не промахивался – это на сто процентов установило техническое обследование. В доме не было произведено ни единого выстрела, не попавшего в цель. Он действовал хладнокровно, сосредоточенно. Хотел быть уверенным. Хотел стрелять в них с близкого расстояния. Это его явно устраивало. И вот он видит на кухне мальчика. Видит, как тот убегает на второй этаж. Возможно, зовет отца. Он дает мальчику убежать. Знает, что все равно настигнет его наверху. Урсула кликнула на снимки кровавых следов ног. Они вели к лестнице, становились слабее и полностью исчезали перед первой ступенькой. Там мальчик бежал изо всех сил. Господи, как он, должно быть, бежал. Она снова посмотрела на фотографии следов. Маленькие отпечатки в крови на полу. Тут она увидела это. То, что искала. То, что не сходилось. Мальчик вообще никуда не бежал. Фабиан поднял отпечаток ботинка, сделанный при помощи гипсовой заливки. Все собрались возле минивэна для быстрого совещания. Эрик стоял рядом с Фредрикой и выглядел бледным. Те же ботинки. Износ переднего рельефного узора с левой стороны абсолютно тот же. Тут и обсуждать нечего. Случайность исключена. Два места преступления. Те же ботинки. Тот же убийца. Секунду все молчали от сознания серьезности произошедшего: убийца опять нанес удар. – Билли, узнай марку и модель, а когда узнаешь, мы общими усилиями постараемся найти, где они продавались, – нарушил молчание Торкель. Ванья смотрела в сторону собачьего вольера, где по-прежнему сидел Седер, привалившись к грубо обструганной стенке, и подытоживала, в основном, для самой себя. – Седера, по всей видимости, застрелили из оружия, которое, по его словам, было украдено, буквально через час после того, как мы его отпустили. – Как много народу знало о том, что мы его отпустили? – быстро вставил Билли. – К сожалению, слишком много, – со вздохом произнес Торкель. – Целый ряд журналистов видел, как он ехал, а полчаса спустя прокурор сообщила об этом в интервью по радио. Ванья почти с отчаянием покачала головой. – Проклятая идиотка. – Мы обычно выступаем с заявлением, когда выпускаем подозреваемых, – заметил Торкель в попытке хоть частично спасти честь Малин Окерблад. Слишком поздно, увидел он по брошенному на него Ваньей взгляду. – О том, что его отпустили, знали многие, но тех, кто мог совершить это, крайне мало. – Себастиан долго стоял молча, но теперь он шагнул в центр группы. В такие мгновения он чувствовал себя лучше всего. Когда расследование внезапно делало резкий поворот и от слишком малого количества исходного материала они переходили к слишком большому. В какой-то степени это относилось ко всем членам команды. В Госкомиссию не шли, если не любили вызовы и плохо чувствовали себя под давлением. Однако Себастиан больше всех любил мгновения, когда земля уходит из-под ног. – Откуда ты знаешь? – спросил Эрик с умеренным скепсисом в голосе. Он, несомненно, пока еще не мог ощущать всю прелесть таких моментов. Себастиан пристально посмотрел на него. Если ему хочется дуться, пусть дуется. Но ему все равно придется выслушать. – Ружье. Оно указывает на то, что Седер знал, у кого оно было. Убийца знал, что Седеру это известно, но решил не полагаться на его молчание. К своей радости, он увидел, как остальные восприняли его слова и начали думать так же, как он. Даже Эрик кивнул. Либо он стал, наконец, прислушиваться, либо ему просто надоело пререкаться. Впрочем, на это Себастиану было наплевать. – Предположим, что оно было кому-то одолжено, – почти с наслаждением продолжил он. – Ружье хорошее. Кому попало он бы его не одолжил. Поэтому пришлось представить дело как самоубийство. Чтобы мы не стали искать среди его знакомых. Себастиан обратился к Эрику. – Круг его знакомых не может быть очень широк. Надавите на них. Надавите на его приятелей. Торкель одобрительно кивнул. – Отлично, Себастиан. Оттуда и начнем. – Он тоже обратился к Эрику: – Вам придется нам с этим помочь. Вы знаете, с кем он общался. Торкель давно не смотрел на Себастиана с одобрением. А сейчас посмотрел. Себастиан испытал некоторую гордость. Не только из-за взгляда Торкеля, в глазах Ваньи тоже читалось одобрение. Он вдруг задумался над тем, почему не бывает таким чаще. Собранным, энергичным и не таким скучающим. Ванье он таким нравится. А ему больше всего на свете хочется ее одобрения и любви. Почему же он не бывает таким чаще? Она даже спросила его, почему он начал работать в полиции. Ничего другого. Ничего о его женщинах. Ничего об Урсуле и Эллинор. Нет, когда ей представился случай просто поболтать, это был ее первый вопрос, собственно, единственный. Почему полиция? Потому что это действительно важно для нее самой. Она – полицейский. Это большая часть ее «я». Возможно, из этого полностью состояло ее «я». Особенно теперь, когда она лишилась даже роли дочери. Ему следует об этом помнить. Это он себе пообещал. Он покажет ей, почему ему захотелось работать в полиции. Начиная с данного момента, он будет показывать высокий класс. У Торкеля зазвонил телефон. Это оказалась Урсула. По выражению лица Торкеля все сразу поняли, что речь идет о чем-то важном. Класс умел показывать не только Себастиан. Урсула тоже. Высокий класс. Билли припарковал минивэн перед большим белым двухэтажным домом и вышел. Все было тихо и спокойно, за исключением сине-белой оградительной ленты, которая по-прежнему бешено дергалась на ветру при входе на террасу. Себастиан смотрел на здание с сомнением. Тела увезли, он знал, но ему все равно претило заходить в дом, где казнили детей. – Ты идешь? – поинтересовалась Ванья от входной двери. Торкель и Билли уже скрылись внутри. Себастиан кивнул и сделал глубокий вдох. Он все-таки почти все видел, а если он намерен выполнять только что данное себе обещание и помогать в этом расследовании несколько больше, чем в предыдущем, то ему придется побольше вникнуть в дело. Значит, посещение места преступления сюда входит, хочет он этого или нет. Он поднял ленту и прошел под ней, поднялся на семь ступенек к Ванье и остановился. Примерно в метре от двери на полу прихожей по-прежнему находилась большая, теперь уже высохшая лужа крови. Себастиан открыл папку, которую держал в руках, и пролистал до снимков, сделанных криминалистами сразу по приходе. Карин Карлстен лежит на спине. На фоне белой футболки обгоревшая огнестрельная рана. – Что ты думаешь? – спросила Ванья, наклоняясь вперед, чтобы тоже видеть фотографию. Себастиан поднял взгляд, осмотрел дверь, повернулся к террасе, а потом обратно. – Это было запланировано, – проговорил он. – Не минутный порыв или приступ ярости.