Франк вздрогнул и принялся ощупывать карман. У него вновь возникло ощущение, что внезапный звук привлечет любопытные глаза ко всем глазка́м на лестнице. Он достал телефон и перевернул его. Звонила Пийя. Он немного посомневался, время действительно самое неподходящее, и будь это кто-нибудь другой, кто угодно, он бы сразу сбросил звонок. Но это Пийя. Человек, которого он считает своим лучшим другом. Столько лет вместе, в политике и вне работы. Они всегда помогали друг другу. Через столько всего прошли вместе. Может, то, что она звонит именно сейчас, это знак? Он ответил на звонок. – Привет, – как можно тише произнес он, развернулся и двинулся обратно вниз по лестнице. Казалось лучше разговаривать внизу, в холле, где нет никаких дверей и людей за ними. – Привет, как твои дела? – спросила Пийя будничным тоном, показавшимся слегка абсурдным, принимая во внимание то, что он намеревался сделать. – Думаю, все хорошо, знаешь… мне сейчас немного неудобно разговаривать. – Где ты? Франк поспешно соображал. Эрик знает, что он собирался ехать в Вестерос. Франк не мог себе представить, чтобы супруги Флудин посвящали вечера обсуждению его дел, но все-таки велика возможность того, что его поездка всплывала в их разговорах, поэтому, пожалуй, проще держаться этой версии. – Я в Вестеросе. В отделении полиции Турсбю Пийя посмотрела на мужа и Торкеля, который, возможно, ошибся, когда ему показалось, что по ее лицу пробежала тень сомнения. Он кивнул ей. – Я сейчас в полиции Турсбю, – сказала она. – Здесь Эрик и начальник Госкомиссии. Они хотят, чтобы ты приехал и поговорил с ними. В трубке наступила полная тишина. – Франк? – А… – Долгое молчание, заставившее Торкеля подумать, что связь прервалась. – О чем они хотят поговорить? – раздалось после паузы. Пийя снова посмотрела на Торкеля, который еще раз кивнул, давая ей добро. – О Карлстенах и обо всем, связанном с шахтой… Опять тишина. Торкелю показалось, что с другого конца провода донесся глубокий вздох. Отчаянный вздох. – Франк, приезжай, поговори с ними, – упрашивала Пийя, наклоняясь ближе к стоящему на столе телефону. – Пожалуй, уже поздно. – Что поздно? – Думаю, ты знаешь. Если раньше она испытывала сомнения, то теперь Торкель видел, что Пийя убедилась в виновности Франка. Вся сила, которую она обычно так естественно излучала, казалось, в одно мгновение оставила ее. Она тяжело опустилась на стул, и ей приходилось бороться, чтобы сдержать слезы. В Стокгольме Франк проделал то же самое, правда, он опустился внезапно отяжелевшим телом на жесткие ступеньки и не обращал внимания на то, что плачет. – Я сделал это ради Хампуса, – тихо проговорил он. – Тогда подумай о нем сейчас, – услышал он слова Пийи. Франк не ответил. Он думал только о Хампусе. Все, что он сделал, он сделал ради сына. Абсолютно все. Он перешел границы, которые в самых буйных фантазиях никогда не думал, что перейдет ради него. Сможет перейти. Но он смог. Только посмотрите на него. Несколько минут назад он полностью настроился убить еще троих человек, один из которых маленький ребенок. Потому что он думал о Хампусе. Потому что знал, что ему придется слишком рано покинуть его, и никто другой не будет так же заботиться о нем. Если за это не платить. Необходимы деньги. Все покупается, ты получаешь то, за что платишь, а когда речь шла об уходе за сыном, он не собирался довольствоваться чем-либо, кроме самого лучшего. Но когда он узнал, что его дни сочтены, денег у него не было, поскольку строительство шахты не состоялось из-за отказа Карлстенов продать землю. Значит, Карлстены должны исчезнуть. Ради Хампуса. Человек делает то, что до́лжно. Жизнь несправедлива. – Подумай о сыне, – повторила Пийя, и Франка поразила мягкость ее голоса. Непохоже на нее… – Подумай, что с ним может случиться. И поступи правильно. Франк даже не попытался ответить. Что говорить? Что он может сказать такого, что изменит или улучшит ситуацию, в которой он оказался. Ничего. – Франк, ты знаешь, что я могу сделать. – В ее голосе смесь самоуверенности и отчаяния. – Я могу тебе помочь. Внезапно он ощутил ошеломляющую пустоту, рука с телефоном опустилась к лестнице. – Франк, ты меня понимаешь? – слабо донеслось из трубки у его ног. Да, он понимал. В точности. Отважная маленькая девочка и ее мать останутся в живых. Уже хватит. Все кончено. Он ощущал только облегчение от того, что больше не нужно прорываться через запертую дверь на третьем этаже. Не нужно забирать еще чьи-то жизни. Не нужно забирать жизни других. Он сунул руку под плащ и отстегнул ружье. Выстрел, эхом разнесшийся по отделанной камнем лестничной клетке, действительно привлек ко всем дверным глазка́м любопытные глаза. Мария захотела, чтобы они приняли участие в поминальном собрании в Турсбю, и Себастиан в минуту слабости предложил купить Николь платье. Он отправился в единственный знакомый ему универмаг – в «НК» на Хамнгатан. Согласно указателю возле эскалатора, детская одежда находилась на четвертом этаже. День еще только начинался, посетителей было пока довольно мало, и огромный универмаг казался пустым. Сначала Мария хотела пойти вместе с ним, но Николь, вроде бы, по-прежнему пребывала под впечатлением событий на лестнице, и они решили, что поминальное собрание и так станет для нее достаточно большим испытанием. Хотя вообще казалось, что Николь с каждым днем чувствует себя все лучше, правда, к ней по-прежнему не вернулась способность говорить, что его радовало и пугало одновременно. Поначалу Себастиан попытался отговорить их от посещения поминального собрания, но Пийе Флудин удалось убедить Марию в том, что это – возможность коллективно справиться с горем. Пийя рассказала, что мероприятие пройдет достойно и тихо, с тысячами зажженных свечей, а вести его будут епископ из Карлстада и она сама. Пийя так ловко приводила аргументы в пользу их присутствия, что Себастиан понял, почему социал-демократическая партия считает ее просто кладом. Она проявляла свойственные немногим заинтересованность и упорство, использовала индивидуальный подход, и при этом точно знала, когда следует отступить и перейти к мягким, эмоциональным аргументам. Он наверняка смог бы побороться с ней, но не стал, хотя и чувствовал, что тишина и покой принесли бы Николь больше пользы. Для приложения сил у него имелись более важные вещи, чем какое-то псевдомероприятие в Вермланде. Он начал волноваться по поводу того, что будет дальше. Франк Хеден мертв. Теперь, когда им с Николь больше ничто не угрожает и дело раскрыто, Мария могла в любой момент решить переехать домой. Как долго он еще сможет утверждать, что ее дочь нуждается в нем из чисто терапевтических соображений? Что произойдет, когда Николь понадобится вернуться к нормальной жизни? Когда ей потребуется вернуться в школу. Когда она заговорит. Что произойдет тогда? Одна мысль о квартире без Марии и Николь казалась ужасной. Ванья в своих утверждениях была и права, и нет. Он не играет в семью, отнюдь: эти двое в его квартире являются его семьей. Они за короткое время срослись. Мария делится с ним всем, что касается ее жизни и жизни дочери. Правильно или нет. Глупо или совершенно нормально. Эмоционально они – его семья. Это правда. Франк совершал все ради сына. Все жуткие поступки, убийства, в несколько странной попытке защитить и обеспечить того, кого он любил. Каким бы неправильным это ни было, Себастиан в каком-то смысле понимал его мотив и движущую силу. Человек способен на многое ради того, кого любит. На очень многое. Он даже избегал попыток соблазнить Марию. Несколько раз он был близок к тому, чтобы взяться за старое, и она сама в последние дни начала сближаться с ним, но он сдерживался. Не то чтобы ему не хотелось переспать с ней, напротив, но он вбил себе в голову, что секс сможет разрушить то, что у них еще только создавалось. Что секс каким-то образом приведет к тому, что она не поверит в то, что ему хочется, чтобы у них получилось всерьез и надолго. Когда он уходил за покупками, Мария поцеловала его в щеку. Николь обняла его. Правда, иногда он все-таки боролся с мыслью, что все, чем он занимается, лишь фантазия. Игра, как намекала Ванья. Суррогат Сабины. Он чувствовал, что дело обстоит иначе. Чувства не могут так лгать. Но ему требуется продолжить меняться. Нельзя только брать то, что ему хочется, как он привык. Необходимо еще и отдавать. Нужно существовать для кого-то другого, кроме самого себя. Стать хорошим человеком. Николь и Мария делали его лучше. Он бессистемно искал среди детской одежды. Видел много дизайнерских платьев разных брендов, большинство из них казались слишком надуманными и сложными, и прошло некоторое время, прежде чем он заметил его – простое черное платье с белыми кружевами. Оно висело на манекене в дальнем углу. Николь оно подойдет идеально. Он начал искать размеры. Мария сказала, 146. Он почувствовал, что ему это нравится – покупать одежду для девочки. Было что-то в том, чтобы держать платье и пытаться представить, как оно будет на ней выглядеть. Он мог без труда вообразить, что это одна из тех банальных вещей, которые делают для своих детей папы. Он расплатился и спустился вниз по эскалатору. Ему следовало торопиться домой. Скоро должна была приехать Пийя, чтобы забрать их. Она все равно собиралась в Стокгольм, к социал-демократам, по какому-то делу, и предложила подвезти их до Турсбю. Он размышлял, не поделиться ли с остальными членами команды своими планами поехать на поминальное собрание в качестве части семьи, но быстро отбросил эту мысль. Никто из них не поймет. Когда-нибудь, когда они осознают, что Мария и Николь действительно важная часть его жизни, – возможно, но до наступления этого дня еще пройдет какое-то время. Ничего страшного. Ему все равно глубоко плевать на то, что подумают остальные. Так было всегда.