— А у нас нечего… — Эту проблему я решу. Антон позвонил в крохотный звоночек, встроенный в книжную полку кабинета. Через минуту вошел официант с бейджиком «Андрей» на лацкане форменной тужурки и с подносом в руках. На подносе стояла запотевшая бутылка. — Фантастика! Вот это дисциплина! — Ральф пребывал в неподдельном восторге. — Яркий пример, демонстрирующий единство нации, основанное на полном взаимопонимании граждан, — Антон принял бутылку и поблагодарил официанта, с которым, похоже, был очень давно знаком. — Если бы мы все делали так последовательно и самоотверженно, как пьем, в мире бы действительно осталась только одна сверхдержава. И это была бы не Америка… Ральф, откуда ты узнал, что твоего дядю расстреляли именно в Москве? — Но я же тебе говорил… Один человек, который был здесь в плену, вроде бы видел дядю на стройке в Москве… — Вроде бы… Да… Интересно, в архивах каких-нибудь наверняка есть информация о том, кто, где и когда тут работал и что с ним стало. Может быть, твой дядя просто умер в плену? — Тот солдат рассказывал, что расстреляли. Точнее, он сказал: «He was executed… его казнили». — Ну, не знаю… Архивы ФСБ если только? Но как получить туда доступ? Вот если бы раньше, в девяностых! Тогда никаких проблем с этим не было. Можно было все достать за деньги. — Сейчас уже нельзя? — Сейчас можно только за очень большие деньги. У тебя есть очень большие деньги? — Нет, к сожалению. Но есть очень большое желание отыскать могилу дяди. Может быть, это цель жизни. — А Катя из Воронежа не сможет помочь? Вдруг он ей из плена прислал письмо? Ральф, я бы начал поиски с Воронежа. — А с какой стати? Он же пишет, чтобы мы ничего «такого» не подумали о его отношениях с Катей Зайцевой. Давай все-таки завтра еще раз сходим в монастырь. Только уже, наверное, не рано утром… — Посмотрим. Может так случиться, что ты до вечера не отойдешь, потому что это уже, по-моему, третья бутылка. — Какой ужас! Но я отчего-то совсем трезвый. — Намек понял — наливаю. — Нет, не нужно, — запротестовал Ральф, одновременно ощущая противоречащее здравому смыслу желание продолжать пить водку. Глава одиннадцатая Ральф всегда видел сны. Зачастую они приходили в виде лишенного логики набора фантастических ситуаций, в которые во время сна попадала душа Ральфа. Его сны представляли собой безумный клубок из воспоминаний, лиц, явлений, поступков, эмоций и совершенно чудовищных в своей нереальности цепочек событий. Семейный психоаналитик утверждал, что у Ральфа синдром «нереализованных добрых дел». Оттого, дескать, ему и снится всякая чепуха, тревожащая дух и не дающая как следует выспаться. Этой майской московской ночью ему не снилось абсолютно ничего. Если бы, проснувшись в своем номере, он смог сразу думать, то осознал бы, что не помнит, спал ли вообще. Когда Ральф открыл один глаз, а после медленно, с усилием, второй, ему почудилось, что он переживает момент своего рождения. А точнее, перерождения. Голова гудела и пульсировала, во рту был отвратительный привкус, а упорные попытки мозга отыскать куда-то запропастившиеся воспоминания о последних часах стабильно терпели фиаско. Ральф отметил, что впервые в жизни оказался в таком плачевном состоянии. Приподнявшись с огромным трудом, он, к своему ужасу, догадался, что находится вовсе не на удобной двуспальной кровати типа «кинг сайз», а лежит на ковре, на полу, напротив включенного телевизора, в джинсах и в одном ботинке, потому что другой служит ему подушкой. В номере витал остаточный дух ночной пьянки, замешенный на запахе табака и недопитого алкоголя. На столике, за которым накануне приличный турист из Баварии изучал карты Москвы, стояла почти полностью опустошенная бутылка виски. В пустом стакане лежали окурки, с десяток примерно. Некоторое их количество было также разбросано на столе. Пепельницы поблизости не было. И быть не могло — Ральф всегда заказывал номер для некурящих. «А кто курил?» — спросил себя Ральф и тут же понял, откуда взялся такой непривычный привкус во рту. Он поднялся, сбросил с ноги ботинок и направился в ванную, попутно отметив, что на нем нет носков, а пуговицы на рукавах валяющейся в коридоре номера рубашки застегнуты. В зеркале на Ральфа смотрел чужой человек, небритый, грустный, с отпечатавшимся на левой щеке узлом шнурка ботинка, в тесном контакте с которым он провел ночь. Зазвонил телефон. Ральф снял трубку и попытался бодро произнести: — Халло… — Гутен морген, хау а ю? — это был Антон. — Пока не знаю, — простонал Ральф. — И не торопись узнать, а то может быть стресс. Я уже подъезжаю… — В смысле? Ты подъезжаешь? — На часы вы смотрели, товарищ турист? Время уже почти три часа дня, а мы договорились сегодня утром, что встретимся в холле гостиницы в полдень. Еще протянем немного, и нас в монастырь не пустят. В общем, приеду сейчас и все тебе расскажу. У тебя двадцать минут. Ральф подумал, что перед лицом такого жуткого похмелья ничего не значат все дела всех жизней, вместе взятых. Ему не хотелось ехать в монастырь, куда он так стремился попасть вчера ночью. К своему стыду он признал, что ему сейчас почти все равно, найдет он следы своего сгинувшего в России дяди или нет. Все, чего ему сейчас хотелось… На самом деле ужас ситуации состоял в том, что ему сейчас не хотелось ничего. Антон и правда приехал ровно через двадцать минут, продемонстрировав немецкую точность. Ральф, напротив, не успел собраться — у него буквально все из рук валилось; ему казалось, что он все еще пьян. Антон вошел в комнату и, увидев Ральфа, в восхищении отпрянул: — Вот это да! Какое поразительное преображение личности! — Плохо выгляжу? — Очень органично. Ты теперь похож на русского в воскресенье. А сегодня воскресенье. — Антон, а что это портье так на нас посмотрел, улыбался как-то странно? — спросил Ральф, когда они вышли на улицу. — Это он не на нас, это он на тебя так посмотрел. Ты ведь вчера, когда мы из ресторана приехали, требовал продолжения праздника. — Я?! — Ты. И еще просил девушек пригласить. — Этого не может быть! Каких девушек? — Любых. Тебе было все равно. Когда вернемся, сам у него спросишь. Он как раз только на смену заступил, а тут мы с тобой появились. А потом он нам еще в номер виски принес и сырную тарелку. Не помнишь? — Нет, — глухо ответил Ральф и низко наклонил голову. Ему было стыдно. Мерседес Антона выехал на Тверскую. — Один мой товарищ знаком с монахом Донского монастыря. Он говорит, парень очень эрудированный и теоретически может нам помочь. Ты только не говори, зачем ты здесь. Скажи, мол, просто интересуешься историей православия. Если хочешь воды, на заднем сиденье лежит бутылка боржоми. Это грузинская, очень хорошая. Антон парковал машину около ворот монастыря, при этом набирая чей-то номер на своем мобильном. Проходя мимо белой будки сторожа, Ральф с облегчением обнаружил, что вчерашний страж обители сменился. Возле деревянного строения, где продавались церковные книги и свечи, их ждал долговязый молодой человек с аккуратно подстриженной бородкой. — Вы — Антон? — спросил он, протягивая Ральфу руку, которую тот машинально пожал. — Антон — это я, — спутник Ральфа пришел ему на помощь. — А это — мой друг из Германии. Его зовут Ральф. — Очень приятно, — ответил долговязый. — Меня зовут Михаил. Можете величать Мишей, если вам так удобней. — Михаил, наш гость интересуется историей Донского монастыря. Нам бы хотелось тут погулять, и мы просим вас, если можно, рассказать какие-нибудь интересные, желательно малоизвестные факты. — Конечно. Только про Донской монастырь уже всем все давно известно. Пойдемте пока к храму, а я вам по ходу буду рассказывать. Они не спеша двинулись по главной аллее в направлении Большого собора. Михаил рассказывал, а Антон старался дословно переводить Ральфу все, что тот говорит: — Наш монастырь основал в 1591 году русский царь Феодор Иоаннович на том самом месте, где стояли русские полки, освободившие Москву от нашествия крымского хана Казы-Гирея. Хан уже был недалеко от города, когда отчаявшиеся защитники решили совершить крестный ход вокруг городских стен с Донской иконой Божьей Матери. Эта икона непростая. Она была вместе с князем Дмитрием Ивановичем на Куликовом поле, что находится в районе реки Дон. Там в праздник Рождества Богородицы, 8 сентября 1380 года, русские полки одержали победу над монголо-татарским войском Мамая. — Михаил, — Антон указал в сторону дальней стены монастыря, где находились знаменитые горельефы, — давайте подойдем к горельефам, чтобы наш гость из Германии смог посмотреть на скульптуру Дмитрия Донского, так сказать, для наглядности. — Конечно, пойдемте… — Кстати, Миша, а вы не слыхали одну теорию, согласно которой Куликово поле на самом деле находилось не где-нибудь у Дона и реки Непрядвы, а прямо здесь, в Москве, в районе Лубянской площади. Говорят даже, с тех пор это место считалось проклятым, потому что там в XIV веке погибло столько народу… — Ну, Антон, вы, верно, цитируете художественную литературу. Мне известно, что до сих пор существуют сомнения насчет точного места битвы, но серьезные ученые даже не сомневаются, что сражение произошло у одного из притоков Дона. — Не буду спорить. Вообще-то я просто так спросил, вдруг вы что-нибудь знаете про эту теорию. Кстати, дело не в том, что я разделяю или не разделяю мнение о конкретном месте битвы. Дело в том, что мне представляется логичным сомнение в достоверности определения времени и места любого события, от которого нас отделяет более трехсот лет. Ведь в действительности не сохранилось ни одного надежного источника, который бы однозначно трактовал некоторые периоды нашей истории. Да и вообще, в мировой истории одни сплошные белые пятна. Михаил пожал плечами. Они уже были у восточной стены монастыря. Ральф вопросительно посмотрел на Антона. — Это у нас была философская беседа, Ральф. К делу отношения не имеет. Я просто говорил, что у меня вызывает сомнение подлинность трактовки историками событий и надежность технологий определения времени, когда они могли произойти. — А ты это говорил к чему? Впрочем, неважно. Скажи, а после монастыря мы… — Ральф, я тебя не узнаю. Но, конечно, после монастыря мы поедем пить пиво, а то, вижу, ты умираешь совсем. Ральф оживился и успокоился. Он даже почувствовал себя немного лучше. По крайней мере, тошнота уже не была столь невыносимой, а голова болела, как она может болеть у нормального человека при сильных перепадах давления. Образ кружки пива мешал разглядывать горельефы. Ральф устыдился своей слабости, вспомнил, для чего приехал в монастырь, стал вслушиваться в разговор Антона с Михаилом, вернее в его достаточно точный перевод. — Михаил говорит, горельефы сохранились чудом. Очень странно, что их сюда привезли, ведь это лишнее свидетельство преступления. А я ему сказал, что у большевиков в тридцатых годах прошлого уже века разрушение храма преступлением не считалось, потому что, по их мнению, делалось для блага народа…