Домой, велев не отсвечивать. И вот теперь на кухне за столом с кружками кофе сидели родители. Я их после отбытия «Скорой», труповозки и ментов еще не видел. Все Ладу успокаивал. Сейчас она, напоенная маминым корвалолом и чем-то еще, дремала в спальне, а я пошел за информацией. И теперь, традиционно, подслушивал. – Я, конечно, хотела, чтобы он исчез из нашей жизни. Да, но не таким образом, – мама вздыхает и осторожно дует на кофе. Батя варил. Густой, черный, обжигающий. – Жалеешь его, да, Марго? – от такого тона кофе вполне может заледенеть, так-то. Мама поднимает глаза от чашки: – Сочувствую. Это другое. Он каким-то неприкаянным мне в этот раз показался, хотя обычные его хамство и наглость при нем. – У него кризис, – отец кривится. И я очень его понимаю, учитывая все, чего я успел наслушаться. Пусть Степан Тимофеевич лежит себе в больничке среди восторженных медсестричек и шикарных докториц. Подольше и подальше. От мамы. Эта святая женщина еще и переживает за него, наглеца: – Ну, может, тогда и эта неприятность на благо? Я чувствую себя виноватой, я же его просила присмотреть. А так, вдруг он полежит, отдохнет, в себе разберется. – Он-то разберется. В себе. Потом явится к нам с результатами. Видишь ли, моя радость, сразила ты Степу наповал. Пока он еще по привычке сопротивляется, а как только подумает хорошенько, то поймет со всей очевидностью, насколько ты прекрасна, что и жизнь положить к твоим ногам не просто не жалко, но вообще – самое оно. Достойное деяние. Батя весь, как кот взъерошенный: шипит, глазами сверкает, загривок дыбом. Мама гладит его по плечу, проводит ладонью по щеке. А он мурчит бл*! Натурально, котяра. – Спасибо, конечно, но я такие деяния не одобряю. Да и занято там вроде? – хитрый прищур матушки меняет отцов настрой в мгновение. Он резко прижимает ее к себе так, что она утыкается лицом ему в шею. Фырчат довольно оба. – Мы с тобой вместе навсегда, родная, – выдыхает ей в макушку. Пора мне валить. Батя ее сейчас в спальню потащит, под ноги лучше не попадаться. И уже поднимаясь по лестнице, я слышу приглушенный смешок, звуки поцелуев и мамин шепот, полный злорадного такого предвкушения: – Я тут подумала. Ему скучно жить? Ну, мы его взбодрим. Быть Степану Тимофеевичу счастливым. Если выживет. Ох уж эти матушкины планы епрст. Как бы не пожалел наш страдалец, что его спасли. Конец третьей части Часть четвертая: «Вечная весна» "…Будет перемелено Абсолютно всё" Г. У. Лонгфелло По горячим следам Несколько дней спустя Глава 58 Маргарита Навещая Степана в больнице, испытывала в очередной раз дежавю: будто я снова пришла проведать Миронова после аварии. Ну и без разборок не обошлось, естественно. Я же пришла поговорить. Хотя, скорее всего, это называется – высказаться. Или, вернее, успокоить совесть, будем откровенны. Муж был против, но в клинику привез и в фойе ждать остался. Сидел мрачный, изредка сверкая глазами и обещая нескучную бессонную ночь. Памятуя о ситуации с его здоровьем, я сильно не переживала, что не высплюсь, а так и он продемонстрировал негодование, и поводов спорить нет. Идиллия. – Я, Степан Тимофеевич, прошу прощения, что из-за моей необдуманной просьбы, в итоге вы оказались втянуты в наши разборки и, к сожалению, сильно пострадали физически, – присаживаюсь на стул для посетителей в отдельной палате. Сервис, ежки-плошки. Ну, и интерес к больному со стороны медперсонала тоже изрядный. А как же – герой-спасатель, и полиция тут с визитами, да и Рус с Ладой и друзьями захаживает. Звезда отделения, однако, наш Степан Тимофеевич. – Рита, брось. Наука мне. Прости, специально Влада злил, а ты крайняя. Вот это поворот! Как занятно-то получается, а? – Я не совсем поняла, что там у нас за детсадовские игрища были. Если был бы кто угодно другой, я сказала бы: смутился, порозовел. А так – мрачная морда стала еще мрачнее и странного оттенка. – Печальный опыт. Не встречал таких женщин. Провоцировал, искал знакомое. Подтверждал теорию, – говорить много ему запрещено и больно, поэтому выходит кратко, сипло и натужно. Такой себе телеграфный стиль общения. Пресвятые Просветители, ну, что за дурь в башке? Ведь взрослый же мужик, а все детские приколы какие-то и обидки вселенские. – Но теперь теорию можно пересмотреть? – подаю страждущему поильник. Здесь, кстати, он входит в набор. Приятно. Я-то не «позаботилась по старой памяти», все же не Миронов. Хвала Кириллу и Мефодию. Степан возвращает мне посуду и, перевернувшись набок, после этого берет за руку: – Придётся пересмотреть. Или исключением подтвердишь правило.