Аборт… ага, как же! Спокойно, Глеб, спокойно… Захожу в квартиру, шагаю прямиком в гостиную. Мирослава спешит следом, начинает лепетать какие-то странные вещи: — Я работу найду, я как-нибудь вам все верну. Не сразу, но постепенно… — ее голос дрожит. — Глеб Викторович, я вернулась сюда, потому что мне пока некуда идти. Но я как-то встану на ноги, я упорная. Пожалуйста, не выгоняйте меня пока… — Мирослава, вы про что вообще? — развожу руками. Только тут замечаю ее красный нос и припухшие веки. Чем она тут занималась последние полчаса? Умывалась слезами? Очень похоже. Только вот я не тот мужчина, на которого действуют женские слезы. — Будьте добры, объяснитесь, — говорю ей, складывая руки на груди. Мирослава сводит ладони в молельном жесте и смотрит на меня виноватым взглядом: — Я знаю, вы потратили на меня кучу денег, но я приняла твердое решение — для вашей семьи ребенка рожать не буду… От ее слов меня в буквальном смысле передергивает. Значит, Анжела не соврала про аборт. Я, честно говоря, надеялся, что это какое-то недопонимание. Видно, зря. Еле сдерживаюсь, чтобы не затрясти головой, настолько не вяжется у меня ее образ и слова, которые она произносит. Красноречиво осматриваю ее фигуру, акцентируя внимание на животе: — Вы не находите, что для таких решений немного поздновато? Вы уже беременны, да к тому же подписали контракт. И тут она задает гениальный вопрос: — Зачем вам нужен этот ребенок? Я думала, что вынашиваю сыночка для хороших родителей, любящих, дружных, а вы… — А что мы? — Не понимаю сути ее претензии. — И чем я вас не устраиваю как будущий отец? В этот момент всегда милая, почтительная Мирослава вдруг упирает руки в боки и даже становится похожей на Анжелу, когда та пытается устроить бунт на корабле. — Вас дома никогда не бывает! — заявляет она так, будто это худшее из преступлений. — Вы когда отцом собрались быть? Ночью или по выходным? Хотя какие выходные, вы же работаете даже на выходных! — Вообще не пойму, какое это имеет значение? — строго ее осаживаю. — Я обеспечу ребенка, и это главное… — Ваша жена не хочет ребенка, как вы этого не понимаете?! — визжит она. — Во время разговоров про аборт я это четко поняла! — Глупости, Мирослава! — развожу руками. — Вы что-то не так поняли. Совершенно очевидно, что закралось недопонимание… — Вы что, меня не слышите? Ваша жена не хочет ребенка, я же это не придумываю! А вы слишком заняты, чтобы им заниматься. Зачем он вам? Ишь какая умная, уже решила все и за меня, и за Анжелу. А кто ей давал право решать? Неужели, если человек много работает, ему не положен ребенок? Что за бред! Еще какая-то понаехавшая из Ниоткудинска будет за меня решать! Решалка не выросла, мать ее… Однако понимаю, что сейчас мне не нужно провоцировать Мирославу. В крови у нее гуляет слишком много гормонов, чтобы она могла мыслить здраво. Отсюда и истерика, какие-то там недопонимания, психи. Этого рано или поздно следовало ожидать. Надо как-то постараться найти с ней общий язык. Снова медленно выдыхаю, говорю так спокойно, как только могу: — Если вас беспокоит вопрос воспитания, то гарантирую, что найду самую лучшую няню, грамотного специалиста. Мой сын ни в чем не будет нуждаться, я обеспечу ему достойный уход, великолепное образование, дам путевку в жизнь. Сам собой горжусь, как у меня получилось так спокойно и, главное, продуманно ей ответить. Комар носа не подточит. Я вообще мастер задвигать речи, особенно на работе. Обычно все проникаются. Вот и Мирослава замирает на месте, хлопает ресницами. На какую-то секунду кажется, что и она прониклась, но потом мерзавка выдает: — Вы всерьез думаете, что образование и уход — это единственное, что нужно ребенку? — Не утрируйте, Мирослава. У ребенка будет все, что нужно для жизни: еда, крыша над головой, одежда, игрушки. Ему не придется лазить по подворотням, голодать и носить рванье. Я позабочусь о нем. — А кто ему даст любовь? — вдруг спрашивает она. — Уж конечно, малышу не стоит ее ждать от вашей жены, а вам его любить будет попросту некогда. Ему уже нужна любовь, понимаете? Он ведь все чувствует… Э-э… и что я должен сейчас начать делать? Резко зафонтанировать любовью? Как это возможно вообще, если ребенок даже не родился? Я хочу ребенка, да. Я его жду. Но я не знаю, что во мне должно сломаться, чтобы я вдруг начал изрыгать радугу любви. Я для нее кто? Гребаный единорог? — Любовь? — невольно усмехаюсь. — Мирослава, вы же это не всерьез, правда? Любовь — это устаревшее понятие, апеллировать им в наше время попросту глупо. Ее очаровательные брови тут же встречаются у переносицы: — Кто вам сказал эту чушь? Кто-то ведь сказал, верно? Нарочно такого не придумаешь. Так вот знайте, вам соврали! Ненадолго подвисаю после ее пламенной речи. В очередной раз за этот бесконечный день выдыхаю, изо всех сил сдерживаюсь, чтобы не начать орать на беременную женщину. Объясняю тоном, каким обычно разговариваю на работе с испуганными стажерками: — Мир так устроен, Мирослава. Это не я такой плохой, это жизнь такая, поймите. Мужчины зарабатывают деньги, жены их обслуживают, следят за тем, чтобы ребенок был в порядке. Лично меня такая жизнь устраивает, и мою жену тоже. Устроит она и ребенка, которого вы мне родите… А вы родите! Учтите, я не позволю вам сделать аборт! Я еще ни разу не видел, чтобы ее глаза увеличивались до таких размеров. Блюдца, а не глаза. — Аборт? — охает она и тут же выдает: — Я не хочу делать аборт! Все-таки мотаю головой из стороны в сторону, силясь привести мысли в порядок. Из-за чего тогда вообще весь сыр-бор? — Но вы же только что сказали, что не хотите рожать мне ребенка. Или я не так понял? — Я не хочу делать аборт, это да. Но и рожать вам не буду. Я оставлю его себе! — вдруг заявляет она. Стою, как говорится, обтекаю. — Э-э… что? — это единственный вопрос, на который я сейчас способен. — Я же говорю, ваша жена не хочет ребенка! — принимается пояснять свою мысль Мирослава. — Она четко дала мне это понять… А вам он попросту не нужен, вы его даже не собираетесь любить. Оставьте его мне, а? Я буду любить… Я хорошо его воспитаю! — Да как у вас язык повернулся такое ляпнуть? — уже не на шутку зверею. — Вашей Анжеле ребенок не нужен! — продолжает возмущаться Мирослава. Снова складываю руки на груди: — А вот это уже вообще не играет никакой роли. Анжела будет делать так, как ей велю я… — Велю, обеспечу, проконтролирую… И где тут любовь, Глеб Викторович? Я хотела родить ребенка любящей семье, а вы… — Да боже мой, вы о чем вообще, Мирослава? Что за глупости? У меня нормальная семья… Однако она будто не слышит меня, совершенно не успокаивается, продолжает молоть чушь: — В нормальной семье люди друг друга любят, проводят вместе вечера, выходные, отпуск. Заботятся о чувствах ближнего, общаются, потому что им интересно, слушают, помогают. И все это не потому, что кто-то зарабатывает, а кто-то нет, а из искренних чувств, из желания угодить, порадовать… Я такую семью хотела для этого ребенка! А не ваше вот это вот «обеспечу достойный уход»… — Вы где такие семьи видели? — спрашиваю ее с недоуменным выражением лица. Она вдруг затыкается, смотрит на меня своими огромными глазищами. Наконец выдает: — Ну где-то же они должны быть. Бывают же счастливые семьи, так? Ага, в стране розовых пони и единорогов. Ах да, еще забыл про радугу, на конце которой лепреконы держат горшки с золотом. Наконец мне надоедает перед ней расшаркиваться, говорю как есть: — Мирослава, вы меня извините, но ваши речи кажутся мне верхом лицемерия… — Почему? — округляет глаза она. Наступаю на нее, подхожу почти вплотную и говорю резким тоном: — Вы сдали первого ребенка на воспитание родителей мужа, с которым сразу развелись. Как-то не тянете вы на мать года. А сейчас вы что делаете? Как я это вижу — попросту пытаетесь выудить у меня побольше денег! Еще какая-то кукушка будет учить меня жизни… Пропускаю момент, когда ее ладонь летит к моему лицу. — О-о… — невольно выдаю, когда она отвешивает мне оплеуху. К слову, удар у нее слабоват, мне есть с чем сравнить, я за детство и юность получил великое множество пощечин и затрещин. Но сам факт! Какова нахалка. И во взгляде ни капли вины, одно сплошное негодование. — Я бы никогда не сдала своего ребенка кому-то на воспитание! А свои деньги можете засунуть себе в задницу! — визжит она и вдруг зажимает себе рот ладонью. До меня не сразу доходит смысл первой фразы. А когда доходит, еще сильнее бешусь.