от Адельберта фон Шамиссо Ты не забываешь никого; ты, конечно, еще помнишь некоего Шлемиля, ибо в давние годы не раз встречал его у меня — такой долговязый малый, который слыл растяпой, потому что был неповоротлив, и лентяем, потому что был нерасторопен. Мне он нравился. Ты, Эдуард, конечно не забыл, как однажды в нашу «зеленую» эпоху он увильнул от наших стихотворных опытов: я взял его с собой на очередное наше поэтическое чаепитие, а он заснул, пока сонеты еще только сочинялись, не дождавшись чтения. Мне вспоминается также, как ты сострил на его счет. Ты уже видел его, не знаю где и когда, в старой черной венгерке, в которой он был и на этот раз, и ты сказал: «Этот малый мог бы почесть себя счастливцем, ежели бы его душа была хоть наполовину столь же бессмертна, как его куртка». Вот ведь какого неважного мнения вы были о нем. Мне он нравился. От этого-то самого Шлемиля, которого я потерял из виду много лет назад, и досталась мне тетрадь, кою я доверяю теперь тебе. Лишь тебе, Эдуард, моему самому близкому, самому закадычному другу, моему второму «я», от которого у меня нет секретов, доверяю я ее, лишь тебе и, само собой разумеется, нашему Фуке, также занявшему прочное место в моем сердце, но ему только как другу, а не как поэту. Вы поймете, сколь мне было бы неприятно, если бы исповедь честного человека, положившегося на мою дружбу и порядочность, была высмеяна в литературном произведении и даже если бы вообще отнеслись без должного благоговения, как к неостроумной шутке, к тому, с чем нельзя и не должно шутить. Правда, надо сознаться, мне жалко, что эта история, вышедшая из-под пера доброго малого Шлемиля, звучит нелепо, что она не передана со всей силой заключенного в ней комизма умелым мастером. Что бы сделал из нее Жан-Поль! Кроме всего прочего, любезный друг, в ней, возможно, упоминаются и ныне здравствующие люди; это тоже надо принять во внимание. Еще несколько слов о том, как попали ко мне эти листки. Я получил их вчера рано утром, как только проснулся, — какой-то странного вида человек, с длинной седой бородой, одетый в изношенную черную венгерку, с ботанизиркой через плечо и, несмотря на сырую, дождливую погоду, в туфлях поверх сапог, справился обо мне и оставил эту тетрадь. Он сказал, что прибыл из Берлина. Адельберт фон Шамиссо Кунерсдорф, 27 сентября 1813 г. P. S. Прилагаю набросок, сделанный искусником Леопольдом, который как раз стоял у окна и был поражен необычайным явлением. Когда он узнал, что я дорожу рисунком, он охотно подарил его мне. МОЕМУ СТАРОМУ ДРУГУ ПЕТЕРУ ШЛЕМИЛЮ Твоя давно забытая тетрадь Случайно в руки мне попала снова. Я вспомнил дни минувшие опять, Когда нас мир в ученье брал сурово. Я стар и сед, мне нужды нет скрывать От друга юности простое слово: Я друг твой прежний перед целым светом, Наперекор насмешкам и наветам. Мой бедный друг, со мной тогда лукавый Не так играл, как он играл с тобой. И я в те дни искал напрасно славы, Парил без пользы в выси голубой. Но Сатана похвастаться не вправе, Что тень мою купил он той порой. Со мною тень, мне данная с рожденья, Я всюду и всегда с моего тенью. И хоть я не был виноват ни в чем, Да и лицом с тобою мы не схожи, «Где тень твоя?» — кричали мне кругом, Смеясь и корча шутовские рожи. Я тень показывал. Что толку в том? Они б смеялись и на смертном ложе. Нам силы для терпения даны, И благо, коль не чувствуем вины. Но что такое тень? — спросить хочу я, Хоть сам вопрос такой слыхал не раз, И злобный свет, придав цену большую, Не слишком ли вознес ее сейчас? Но годы миновавшие такую Открыли мудрость высшую для нас: Бывало, тень мы называли сутью, А нынче суть и та покрыта мутью. Итак, друг другу руки мы пожмем, Вперед, и пусть все будет, как бывало. Печалиться не станем о былом, Когда теснее наша дружба стала. Мы к цели приближаемся вдвоем, И злобный мир нас не страшит нимало. А стихнут бури, в гавани с тобой, Уснув, найдем мы сладостный покой Адельберт фон Шамиссо Берлин, август 1834.[1] НЕОБЫЧАЙНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ПЕТЕРА ШЛЕМИЛЯ 1 После благополучного, хотя и очень для меня тягостного плавания корабль наш вошел, наконец, в гавань. Как только шлюпка доставила меня на берег, я забрал свои скудные пожитки и, протолкавшись сквозь суетливую толпу, направился к ближайшему скромному с виду дому, на котором узрел вывеску гостиницы. Я спросил комнату. Слуга осмотрел меня с ног до головы и провел наверх, под крышу. Я приказал подать холодной воды и попросил толком объяснить, как найти господина Томаса Джона. — Сейчас же за Северными воротами, первая вилла по правую руку, большой новый дом с колоннами, отделанный белым и красным мрамором. Так. Было еще раннее утро. Я развязал свои пожитки, достал недавно перелицованный черный сюртук, тщательно оделся во все, что у меня было лучшего, сунул в карман рекомендательное письмо и отправился на розыски человека, с помощью которого надеялся осуществить свои скромные мечты. Пройдя всю длинную Северную улицу до самого конца, я сейчас же за воротами увидел белевшие сквозь листву колонны. «Итак, я у цели!» — подумал я. Смахнул носовым платком пыль с башмаков, поправил галстук и, благословясь, дернул за звонок. Дверь распахнулась. В прихожей мне был учинен настоящий допрос. Швейцар все же приказал доложить обо мне, и я удостоился чести предстать перед господином Джоном, который прогуливался в парке с близкими друзьями. Я сейчас же признал хозяина по дородству и сияющей самодовольством физиономии. Он принял меня очень хорошо — как богач нищего, даже повернул ко мне голову, правда, не отвернувшись от остального общества, и взял у меня из рук протянутое письмо. — Так, так, так! От брата! Давненько не было о нем ни слуху ни духу. Значит, здоров? Вон там, — продолжал он, обращаясь к гостям и не дожидаясь ответа, и указал письмом на пригорок, — вон там я построю новое здание. — Он разорвал конверт, но не прервал разговора, который перешел на богатство. — У кого нет хотя бы полмиллионного состояния, — заметил он, — тот, простите меня за грубое слово, — голодранец! — Ах, как это верно! — воскликнул я с самым искренним чувством. Должно быть, мои слова пришлись ему по вкусу. Он улыбнулся и сказал: — Не уходите, голубчик, может статься я найду потом время и потолкую с вами насчет вот этого. Он указал на письмо, которое тут же сунул в карман, а затем снова занялся гостями. Хозяин предложил руку одной молодой особе, другие господа любезничали с другими красотками, каждый нашел себе даму по вкусу, и все общество направилось к поросшей розами горке.