Она ушла. Сижу на кровати, когда рассвет только начинает красться по небу, и смотрю на пустую кровать. Комната еще никогда не казалась такой огромной, такой пустой. Я ощущаю ее отсутствие в доме, словно потерю конечности. Мне больно, но нет источника боли. Ее не излечить. Наклоняюсь и прижимаю ладони к глазам. Я смотрел записи с камер охраны. Видел, как она ушла с Гермес. Будь дело только в этом, я бы, может, списал все на то, что Персефона передумала, на то, что после случившегося она больше не хочет иметь ни малейшего отношения ни ко мне, ни к этой войне. Но она оставила сестру. И надела черное платье. Я не из тех, кто ищет знаки там, где их нет, но она уже надевала черное платье. Сегодняшний вечер стал для нас поворотным моментом, одним из последних в длинной череде многих. Тогда она стояла рядом со мной в черном, и мы почти признались друг другу в чувствах. Если бы я был ей безразличен, Персефона, уходя, не оделась бы, как моя темная королева. Не оставила бы здесь Эвридику, передав молчаливое послание, что доверяет мне безопасность ее сестры. Она обозначает свою позицию. Я вскакиваю на ноги и подхожу к кровати. Времени на сон не будет, но нужно принять душ и попытаться привести мысли в порядок. События развиваются слишком быстро. Ничего нельзя упустить. Едва войдя в ванную, я вижу лист бумаги. Он оборван с одной стороны, и, взяв его в руки, я узнаю страницу из книги, которую Персефона читала, когда я видел ее в последний раз. Ее каракули почти невозможно разобрать, и я улыбаюсь вопреки всему. Единственная ее черта, не доведенная до совершенства. Записка короткая, но у меня все равно перехватывает дыхание. Аид, прости. Выглядеть все будет плохо, но даю слово, что делаю это ради тебя. Непростительно говорить это так, но я не знаю, будет ли у меня другой шанс. Я люблю тебя. Я устроила этот бардак и теперь все исправлю. Твоя П. Перечитываю снова. Затем в третий раз. – Проклятье! Если бы она оставила меня, чтобы спасти себя или своих сестер, мне было бы легче это стерпеть. У меня были подозрения, но подозревать и знать правду – разные вещи. Внутри зарождается что-то холодное и ядовитое, когда я беру телефон и проверяю сайты желтой прессы. Персефона ушла всего несколько часов назад, но ее снимки уже повсюду. Она в этом черном платье на вечеринке Зевса. Зевс властно обнимает ее за талию. Она улыбается ему ослепительной улыбкой, настолько фальшивой и приторной, что у меня сводит зубы. Она вернулась прямиком в его объятия, чтобы спасти меня. У меня это в голове не укладывается. Она видела, как я подготовился. Знает, на что я способен. Я и мои люди можем выдержать все, что нам подбросит Зевс. Выйдет дурно, но мы справимся. Персефона только что встала перед пулей, летевшей в меня. От этой мысли холод внутри становится совсем льдом. Зевс заставит ее заплатить за то, что сбежала, за то, что позволила мне ласкать ее на глазах его партнеров. За то, что я, в его понимании, запятнал ее. Он выместит на ней свою ярость, и даже Персефона не сможет выносить это бесконечно. Наверное сможет ее тело, но не хрупкая душа, не внутренняя сила, которая делает ее самой собой. Зевс не из тех, кто терпит сопротивление. Я обещал, что защищу ее. Я люблю ее, черт возьми. Кладу записку туда, где взял, и выхожу из ванной. Я так часто блуждал по этим коридорам, что избегать своих людей и камер наблюдения для меня все равно что детская забава. Харон с ума сойдет, когда поймет, что я сделал. Андреас никогда меня не простит. Но все это неважно. Важно только сделать все возможное, чтобы обеспечить Персефоне безопасность. Даже если это означает, что она сбежит из Олимпа как можно дальше и быстрее. Как можно дальше и быстрее от меня. Пусть даже я знаю, что обретение Персефоной свободы означает, что я потеряю ее навсегда. Уж лучше я потеряю ее во имя мира и ее свободы, чем она подчинится Зевсу, чтобы искупить реальные и воображаемые прегрешения. Я убью его. Прохожу всего квартал от своего дома, когда из-за угла выезжает темный седан и притормаживает рядом со мной. Окно с пассажирской стороны опускается, и Гермес слабо улыбается мне. – Ты собрался совершить какую-то глупость. Дионис сидит за рулем и выглядит таким изнуренным, будто пребывает в недельном запое. – У Аида всегда была благородная жилка. – Я бы не хотел, чтобы вы вмешивались. Знаю, как сильно это вам обоим не нравится. – Слова звучат резче, чем я хотел, но ничего не могу поделать. Вопреки здравому смыслу я начал считать Гермес и Диониса своими друзьями, и вот к чему это привело. К предательству. Нескончаемому гребаному предательству. Ее улыбка исчезает. – Мы все играем отведенные нам роли. Я знала, каков сценарий, когда брала эту роль. – Она бросает взгляд на Диониса. – Мы оба знали. – Не у всех из нас был выбор. – Я не могу скрыть горечь и гнев в своем голосе. Я не хотел быть Аидом. Но возможность выбора была вырвана из моих рук в миг, когда я сделал первый вдох. Слишком тяжелая роль для новорожденного, но никого не волновало, чего я хочу. Не моих родителей. И уж точно не Зевса, когда он сделал меня сиротой и самым юным Аидом в истории Олимпа. Гермес вздыхает. – Садись в машину. Это будет быстрее, чем идти пешком, да и ты не захочешь заявиться к Зевсу потрепанным и грязным. Подача составляет восемьдесят процентов успеха переговоров. Я останавливаюсь. Машина тормозит рядом. – Кто сказал, что я направляюсь к Зевсу? – Прояви хоть каплю уважения, – усмехается Дионис. – Любовь всей твоей жизни пошла на сделку, чтобы спасти твою шкуру, поэтому естественно, что ты совершишь очень романтичный, очень импульсивный шаг, чтобы спасти ее в ответ. Мой внутренний спор длится всего пару мгновений. В конце концов, они правы. Они оба должны играть свои роли, как и все мы. Вменять им это в вину все равно что злиться на ветер за то, что он неожиданно изменил направление. Обойдя машину, я сажусь на пассажирское сиденье. – Ты помогла ей уйти, Гермес. – Она заказала мою услугу. – Гермес оборачивается посмотреть на меня, а Дионис выезжает обратно на правую сторону дороги и направляется на север. – Но даже если бы она этого не сделала, я бы все равно ей помогла. – Она барабанит пальцами по подлокотнику кресла, не в силах ни минуты усидеть на месте. – Она мне нравится. И ты мне тоже нравишься, когда ты с ней. – Сейчас я не с ней. Дионис пожимает плечами, глядя на дорогу. – Отношения – сложная штука. Ты любишь ее. Очевидно, что она тоже тебя любит, иначе не помчалась бы спасать тебя от Зевса и остальных Тринадцати. Вы во всем разберетесь. – Не представляю, что буду делать, если из-за всего этого с ней что-то произойдет. – Я никогда себя не прощу за то, что не защитил ее, как обещал. – С ней многое происходило еще до вашей встречи, Аид. Она бежала от Зевса, когда влетела в твои утешающие объятия. Это не имеет к тебе никакого отношения. – Гермес посмеивается. – Точнее, раньше не имело к тебе никакого отношения, но если кто и ненавидел Зевса сильнее, чем ты, так это твой отец. Зевс сделает все, что в его силах, чтобы уничтожить статус Аида. Стереть его в пыль силой своей ярости и уязвленной гордости. Было время, когда меня утомляла вендетта, которую лелеял Зевс. Да, я хочу отомстить за смерть родителей, но ненависть к нему за то, что сделал меня сиротой, вполне объяснима. А его ненависть ко мне – нет. Черт, его ненависть к моим родителям тоже лишена смысла. – Ему стоило забыть об этом. – Да. – Тук, тук, тук – барабанят ее пальцы. – Но он вбил себе в голову, что в этой мести сын за сына есть какой-то смысл, и вот к чему мы пришли. Я хмурюсь. – О чем ты говоришь? – А о чем я всегда говорю? – Гермес отмахивается. – Он не остановится, ты же знаешь. Даже если тебе удастся переговорами выпутаться из этой передряги, он будет целиться ножом в твою спину, пока его злобное старое сердце не перестанет биться. Мне хочется расспросить о ее сказанном про «сын за сына». У Зевса четверо детей: два сына и две дочери (по крайней мере, официально признанных) от двадцати с небольшим лет до моего возраста. Персей примет титул Зевса после смерти отца. Он ничем не лучше своего папаши, движим властью и тщеславием и готов уничтожить любого на своем пути. Судя по всему, второй сын Зевса был лучше. Он боролся с отцом, но проиграл, а выбравшись из Олимпа, сбежал навсегда. – Геракл мертв? – Что? Нет. Конечно, нет. Судя по всему, он сейчас очень счастлив. – Гермес не смотрит на меня. – Не беспокойся о тайнах, Аид. Беспокойся о том, чем закончится эта ночь. В том-то и проблема. Я не знаю, чем закончится эта ночь. Я смотрю в окно, наблюдая, как вырисовывается Кипарисовый мост. Пересечь его – все равно что попасть в другой мир, по крайней мере, в моем восприятии. Я могу по пальцам одной руки пересчитать, сколько раз бывал в верхнем городе, и все равно останется еще четыре пальца. До ночи, когда я спас Эвридику, в последний раз это было, когда я официально принял титул Аида. Я стоял посреди холодной комнаты с Андреасом за спиной и смотрел в лица остальных членов Тринадцати. Тогда они были в полном составе, первая жена Зевса все еще была жива. Я был всего лишь ребенком, а они выделили мне роль, до которой мне предстояло вырасти. Теперь им приходится считаться с монстром, которого они создали. Я молчу, пока Дионис не подъезжает к обочине посреди квартала, сплошь застроенного небоскребами. При всем сочащемся из окружающих нас зданий богатстве невозможно не понять, какое из них принадлежит Зевсу. Оно значительно выше всех остальных, но при всей своей красоте остается холодным и бездушным. Как уместно. Я замираю, держась за дверь. – Чувствую, будто выхожу на поле битвы, которую не переживу. – Хмм. – Гермес прокашливается. – Забавное дело. У меня для тебя послание. – Сейчас? Почему не передала его, как только меня увидела? Гермес закатывает глаза. – Потому что, Аид, тебя нужно было подвезти. Приоритеты, мой друг. – Но не успеваю я придумать ответ, как она вздрагивает, и раздается голос Деметры: – Можешь рассчитывать на поддержку с моей стороны, а также Гермес, Диониса, Афины… и Посейдона. – Она наклоняется и вкладывает мне в руку пистолет. – Делай, что должен. От потрясения я замираю на месте. Едва могу сделать вдох.