Я стоял обалдевший от впечатлений. Прямо какое-то индийское кино получается! Увидел твою родинку! Я твой отец! А я твой мать! А мы твои братья! И неизбывная индийская песня на хинди, которая никогда в чужих музыкальных стилях не затеряется. Болливуд отдыхает! Если бы не знал, кто я и откуда, ей-ей бы поверил! С чего это дед вообразил себе этакую штуку? Старческий маразм прошиб? Или новомодная болезнь Альцгеймера нагрянула? Растерянно буркнул: – Да я из Костромы, и никакой Лады сроду не знал… – Э-эх, – разочарованно махнул рукой старичок, – не поверил! А ты верь, сынок, верь. Вот боярин Богуслав сегодня меня посетил, и я поверил, от всей души поверил. Уехала мамочка твоя много лет назад с тобой, еще грудным, из Новгорода в Кострому. Испугалась моей ревнивой жены, ныне покойной. У той своих, законных сыновей, трое, а тут дворовая девка какого-то ублюдка нарожала! Враз убийц подошлет. Вот, испугавшись за твою младенческую жизнь, Лада и убежала отсюда подальше. Нашел чем заинтересовать меня княжий боярин, и ты тоже не глупи: хватай пока дают! Не обедняют мои сыны и без этого куска земли, никто из них этой захудалой Вечеркой сроду не интересовался. Отдал отец и отдал, бог с ней. У нас, у Мишиничей, этой земли – за три дня на добром коне не объедешь. Вот на те земли не претендуй, не надо. Такая история со мной и Ладой была, я ее и сынка на краю города в собственном домике от супруги припрятал, но навалилась какая-то лихоманка, они и умерли. Челядь ничего толком не знала, – ну исчезли и исчезли, не наше дело. Опознать тебя некому, перемер народец в основном. А те две бабки, что могут чего-нибудь помнить, никак в тридцатилетнем мужчине двухмесячного пацаненка не опознают. Ладно, пошли обедать, заодно сыновьям тебя покажу. Антипка, а ты беги куда велено. Ведаешь, где Владимира после-то сыскать? – Найду, батюшка-боярин, найду! – А то я, знаешь, что с твоей шкурой сделаю? – Знаю, батюшка-боярин, знаю! Угрозы, видимо, разнообразием не баловали. Антип убежал. – Хороший мужик, с детства у меня служит. Старателен, умен, не ленив. Это он у тебя пятно-то приметил и мне доложил. Со мной дети и так бы спорить не решились, но с наследственным пятнышком оно верней будет! И мы пошли в столовую. Сыны, сидя за пустым пока столом, уже нас ждали. Все трое здоровенные, высоченные, плечистые – в мать, видать, удались. Всем уж лет за сорок. Разом встали, поздоровались почти хором, отец махнул рукой – разом сели. – Вот это, сынки, ваш младший брат. Звать Владимир. Я ему реку Вечерку отдаю. Он там две лесопилки поставил, доски пилит. Еще ведун очень сильный, лечит хорошо. Претензий по имуществу никаких нету? Младший из сынов, который выглядел немножко пожиже двух других, поинтересовался: – А где эта Вечерка? Но на него цыкнули старшие братья: – Молчи, дурак! Какая тебе разница! Отцу самый старший с поклоном ответил: – Что ты, батя, пусть Владимир на этой речке чего хочет, то и делает. Отсыплет нам досок, если вдруг понадобится, да подлечит кого из наших домашних, и бог с ним! Давай поедим, да о делах наших потолкуем. Боярский патриарх кивнул. – Распорядитесь, чтобы накрывали, а мы с младшеньким отойдем ненадолго. Боярин завел меня в какую-то комнатушку, подвел к домашнему иконостасу и велел: – Поклянись перед иконами, что всех близких мне Мишиничей: сыновей, их жен, моих внуков и правнуков, когда появятся, будешь лечить, как родных! Я обвел иконостас глазами: с одной стороны – Божья Матерь, с другой – Иисус Христос, написаны на больших досках. В центре, за лампадкой, несколько икон поменьше. – Клянусь, пока я жив, лечить и помогать Мишиничам, как родным. Аминь. Перекрестился и поклонился иконостасу. Твердохлеб меня обнял. – Вот теперь ты один из нас! Владимир Мишинич! Так я стал новгородским боярином, представителем одного из самых сильных семейств города. – Есть я пока не хочу, пойду может подлечу князя перед обедом? – Беги, беги, твое дело молодое. И я убежал. Пилорамы на Вечерке были спасены, и защищены от вражеских поползновений. В случае чего, за мое имущество вся боярская дружина Мишиничей встанет, самая большая в Новгороде. Зашел домой. Ранние птахи Иван и Олег разгружали телегу, набитую после поездки на рынок всякими конюшенными прибамбасами. Конюх пилил бригадира: – Говорил я тебе, больше овса надо брать! А ты: уходим скоро, зачем нам лишний корм… А в дороге, чем вы станете коней кормить? Кору с деревьев пусть обгладывают? Голые кусты жуют? Ванька молча и обиженно сопел. – Олег, иди сюда, – позвал я от лавки. Присели рядом. – Еще заработать хочешь? – А то! Троих детей кормить, одевать, обувать нужно; бестолковые братцы на всех троих ломаный грош зарабатывают, а голодными их тоже не оставишь; дело в зиму, а у жены весь кожух изодрался; о себе уж просто молчу! Ты бы братьев моих тоже куда-нибудь бы пристроил! – Подумаю. Но сейчас мне нужен человек толковый, понятливый, который обиду не стерпит. На этом месте я вижу тебя или Ивана. Но Ваня со мной вместе в поход уйдет, а работник нужен постоянный. – Да у меня кони… Я вздохнул. – Поразмысли немножко. Уйдем-то мы вместе с лошадьми. Четверо нас нести будут, две на груз, на замену – вдруг охромеет кто. Это ты сейчас целыми днями крутишься, только что хозяйство принял. А останешься один, да при пустой конюшне, чего делать будешь? Кульбиты перед Забавой станешь крутить? А она тебе просто так деньги обязана будет платить? А путешествовать нам долго, самое меньшее несколько месяцев. Угрюмо глядя в землю, Акимович буркнул: – Рассказывай, чего тут без тебя крутить надо будет. Я изложил кратенько обязанности второго приказчика на изготовлении карет. – Ну, это нет, – начал бычиться конюх, – я этого не делал никогда! Платить будешь рублик какой-нибудь, а я двор почищу, еще какое-нибудь заделье себе сыщу. И он гордо посмотрел на меня. Я вздохнул. Ну что же, милый друг, как ты ко мне, так и я к тебе. – Тогда слушай внимательно. Работаешь у меня первый и последний месяц. Я ухожу с лошадями, а ты уходишь с моего двора. Тут тебе не посиделки с друзьями. Не хочешь работать в полную силу, милости прошу пройти к братьям на базар. Вернусь – найду более старательного конюха. Думаю, что на те деньги, что я тебе плачу, желающие враз отыщутся. Иди пока дрянь свою таскай дальше, Ивана я сейчас увожу в ангар, там полы надо класть. Олег сидел просто раздавленный моими словами. Только-только все в жизни складываться начало, и тут вдруг такой удар! Начал ныть: – Но я же не умею… – И учиться не хочешь! Другие захотят! Исход был ожидаемым. – Не надо Ваню теребить! Я иду! Землю грызть стану, а всему выучусь! – Не бог весть какая наука. Я сам выучился, Антон за пару дней ухватил. – И я ухвачу! – Иди закончи там с разгрузкой телеги, и пойдем. Мне еще в дом забежать нужно. В избе довел до сведения повара, что бесплатная столовая закрывается. – Просто так кормим только Ивана, Наину, на поведение Олега посмотрим. Остальные пусть дают деньги на продукты. Не хотят – пусть питаются чем могут. Хватит мне всю эту скоморошью-кирпичную шатию-братию кормить. Плачу достаточно, с голоду не издохнут. Новое положение вступает в силу с завтрашнего дня – сегодня пока всех кормим. Скажешь им сегодня стоимость завтрашнего обеда. Согласовал меню на завтра, надеюсь сегодня к ночи уже буду дома. Дошел до сарая, оповестил кирпичников о новых порядках. – А ежели мы от этакой заботы поувольняемся? – залихватски шумнул наглец Пашка. Брякнул и стоит, озирается, вот мол какие мы, бывшие певцы лихие, никого и ничего не боимся! Ну что ж, проверим смельчака на вшивость. – Ты уволен, – удовлетворил я его пожелание, – на обжиге кирпича нам певческие таланты не нужны. Кто хочет присоединиться к нему, держать не стану. Народ шарахнулся от Павла, как от прокаженного. Теперь ухарь озирался с выраженным покаянным выражением на лице. – А я что, я ничего…, пошутить хотел, да узнать, сколько будет стоить… Раскаяние было налицо. – Сегодня после обеда Федор вас обо всем оповестит. – Ладно, ладно… Вот то-то же! Глядите у меня! Вышел из сарайки, огляделся. Телега уже разгружена, Акимович распрягает Зорьку. Вроде бы все. И мы с Олегом двинулись на рынок.