Глава 7 На следующий день ровно в девять утра она поднялась в контору на Кингли-стрит. В городе установилась необыкновенно теплая погода. Стоило ей открыть окно, как разогретый воздух поднял со стола густое облако пыли. Ее ждало всего одно письмо – длинный жесткий конверт с адресом адвокатской конторы, представляющей интересы Рональда Келлендера. Текст оказался коротким: Мадам! К сему прилагается чек на тридцать фунтов стерлингов в порядке покрытиярасходов, понесенных Вами при расследовании, предпринятом по просьбе покойного сэра Рональда Келлендера и касавшемся смерти его сына Марка Келлендера. Если сумма не вызывает у вас возражений, будьте добры подписать чек и вернуть квитанцию. Что ж, как и обещала мисс Лиминг, это хоть как-то поможет ей свести концы с концами. Теперь ей хватит денег, чтобы продержать агентство на плаву еще месяц. Если к тому времени не подвернется новое дело, она всегда может обратиться к мисс Фикинз, чтобы подработать. Об агентстве секретарей «Фикинз» она вспомнила без энтузиазма. Мисс Фикинз оперировала – подходящее слово! – из маленького офиса, ничуть не лучше этого, где для оживления обстановки стены были выкрашены во все цвета радуги, из горшков, напоминающих урны, торчали бумажные цветочки, на полках присутствовал фарфор, а на самом видном месте красовался всегда изумлявший Корделию плакат. На плакате была запечатлена истерически хохочущая блондинка в обтягивающих джинсах, вставшая на четвереньки перед пишущей машинкой, чтобы было как можно лучше видно содержимое ее блузки, и сжимающая в каждой руке по пачке пятифунтовых банкнот. Надпись гласила: «Становитесь Пятницей и спешите к нам. Мы направляем к самым лучшим Робинзонам». Под плакатом помещалась сама мисс Фикинз, чахлая, но жизнерадостная и увешанная мишурой, как рождественская елка, беспрерывно интервьюирующая претенденток – старых, уродливых и отчаявшихся найти себе применение. Ее дойным коровкам редко удавалось пристроиться на постоянное местечко. Этому способствовала сама мисс Фикинз, запугивавшая их неясными опасностями, коими чревата оседлая жизнь, с не меньшим рвением, нежели мамаша викторианской эпохи, втолковывающая неразумным дочерям, какие беды принесет им секс. Но Корделии она все равно нравилась. Мисс Фикинз примет ее назад, простив дезертирство к Берни, – и снова пойдут телефонные переговоры с везучим Робинзоном и подмигивание ожидающей своей участи Корделии, вызывающие аналогию с искусством содержательницы борделя, советующей самому беспокойному клиенту обратить внимание на новенькую: «Лучше не придумаешь: образованная – вам понравится! – и работящая!..» Неуверенное ударение на последнем слове имело под собой основания: мало кто из временных сотрудниц мисс Фикинз, польстившихся на объявления, всерьез настраивался на кропотливую работу. Для этого были другие, куда более эффективные агентства – зато мисс Фикинз оставалась единственной в своем роде. Не имея сил устоять перед жалостью и близкой к эксцентричности преданностью, Корделия была обречена на то, чтобы предстать перед ее сияющими очами. Возможно, череда временных мест у Робинзонов, выискиваемых мисс Фикинз, – это единственное, что ей остается. Разве прохождение по делу о незаконном владении оружием согласно разделу первому закона об огнестрельном оружии от 1968 года не станет числиться судимостью по уголовной статье, на всю жизнь лишающей ее возможности найти ответственную и надежную работу на службе у центральных или местных властей? Она уселась за пишущую машинку, вооружившись желтым телефонным справочником, чтобы покончить с циркулярным письмом, которое оставалось адресовать еще двадцати стряпчим. Текст письма немедленно поверг ее в уныние. Он был изобретен Берни, которому потребовалось для этого не менее дюжины черновиков, и в свое время казался более-менее сносным. Но его смерть и дело Келлендеров поставили все с головы на ноги, и напыщенные словеса о безупречном профессиональном обслуживании, немедленном выезде в любой уголок страны, соблюдающих конфиденциальность опытных исполнителях и умеренных ценах показались ей смехотворными и опасно залихватскими. Разве в «Законе об описании товаров» нет пунктов о необоснованных рекомендациях? Единственное, что имело под собой основания, – это обещание полной конфиденциальности и умеренных ставок. Жаль, подумала она без особых сантиментов, что она не может запастись рекомендательным письмом от мисс Лиминг. Как заманчиво бы это звучало: составление алиби, присутствие на коронерском следствии, успешное сокрытие убийства, лжесвидетельство по низкому прейскуранту… Дребезжание телефона оторвало ее от невеселых дум. В конторе было тихо, она и думать забыла, что сюда могут позвонить. Она несколько секунд смотрела на телефонный аппарат, широко раскрыв глаза и чего-то опасаясь, прежде чем протянуть руку к трубке. Голос на другом конце провода звучал уверенно и спокойно, в нем присутствовала вежливость, но никак не почтительность. Голос не угрожал, но для Корделии угрозой было пропитано каждое слово. – Мисс Корделия Грей? Нью-Скотланд-Ярд. Мы сомневались, вернулись ли вы. Удобно ли для вас зайти сегодня к нам? С вами желает встретиться главный инспектор Дэлглиш. Спустя десять дней Корделию вызвали в Нью-Скотланд-Ярд в третий раз. К этому времени бастион из стекла и бетона неподалеку от Виктория-стрит был ей хорошо знаком, хотя, входя туда, она всякий раз как бы расставалась с частицей своей индивидуальности, подобно мусульманину, оставляющему обувь у порога мечети. Главный инспектор Дэлглиш не навязывал свою личность подчиненным. В строгом книжном шкафу стояли сплошь учебники права, постановления и акты парламента, словари и справочные издания. Единственной картиной в кабинете была акварель, изображающая старое здание Нормана Шоу на набережной Виктории со стороны реки, – симпатичный этюд в серых и бледно-желтых тонах, подсвеченных соседством золотых крыл на мемориале погибших летчиков. На этот раз, как и в прежние визиты, на столе стояла ваза роз с толстыми стеблями и изогнутыми наподобие клювов шипами, выгодно отличающихся от бледных, лишенных запаха растеньиц, какими торгуют цветочные лавки Вест-Энда. Берни никогда не живописал его внешность, он лишь вкладывал в его уста собственную гнетущую, начисто лишенную героики, неотесанную философию. Услышав его имя по телефону, Корделия сразу заскучала и не стала задавать вопросов. Однако главный инспектор, которого нарисовало ее воображение, совершенно не походил на сурового рослого мужчину, поднявшегося из-за стола, чтобы пожать ей руку. Отличие оказалось столь разительным, что ей стало не по себе. Как это ни было глупо, она даже рассердилась на Берни за свою беспомощность. Конечно, он был стар – определенно за сорок! – но не так, как ей думалось. Он был темноволос, очень высок ростом и стремителен в движениях, тогда как она готовилась к встрече с полным, степенным блондином. Он отнесся к ней серьезно и сразу заговорил как со взрослой, без малейшей снисходительности. У него была подвижная, но строгая физиономия, ей нравились его руки, его голос, его выпирающие скулы. Его голос звучал ласково, но она видела в этом одну хитрость, ибо знала, что он опасен и не ведает жалости, потому что ни на минуту не забывала, как он обошелся с Берни. Но во время допроса бывали минуты, когда она невольно сравнивала его с его тезкой-поэтом. Они ни разу не оставались наедине. Всякий раз в кабинете присутствовала дама, отрекомендованная как сержант Маннеринг, сидевшая у края стола с тетрадкой. Корделия чувствовала, что хорошо знакома с сержантом Маннеринг, как две капли воды похожей на их монастырскую старосту Терезу Кэмпьон-Худ. Вдруг они сестры-близняшки? Ни единого прыщика на сияющей, словно вылизанной коже, завитки светлых волос, не достигающие форменного воротничка на строго регламентированное количество сантиметров, спокойный, властный, умеренно дружелюбный, никогда не срывающийся голос… И от той, и от другой веяло уверенностью как в несокрушимой логичности и справедливости вселенского устройства, так и в правильности занимаемого в нем места. Впервые войдя в кабинет, сержант Маннеринг одарила Корделию мимолетной улыбкой. Ее взгляд был открытым, вовсе не осуждающим, но и не слишком ободряющим, ибо широкая улыбка могла бы отрицательно сказаться на ходе дела. Под этим взглядом Корделии могла изменить осторожность: в нем сквозила несокрушимая уверенность в себе, в присутствии которой не хотелось выглядеть дурочкой. Перед первым визитом у нее было время поразмыслить о тактике. Мало проку и большой вред, начни она утаивать факты, которые умный человек способен вскрыть самостоятельно. Если ей будет задан соответствующий вопрос, она не станет скрывать, что беседовала о Марке Келлендере с Тиллингами и его наставником; что выследила и расспросила миссис Годдард; что побывала у доктора Гледвина. Она решила не упоминать о покушении на себя и о посещении Сомерсет-Хауса. Она знала, какие факты придется утаить: убийство Рональда Келлендера, ключ к разгадке, найденный в молитвеннике, и то, как на самом деле погиб Марк. Она настрого приказала себе ни в коем случае не втягиваться в обсуждение дела, не рассказывать о себе, своей жизни, теперешней работе, намерениях. Она припомнила наставления Берни: «В этой стране людей, не желающих говорить, вы, к сожалению, никак не заставите сознаться. К счастью для полицейских, большинство просто не умеют держать язык за зубами. Хуже всего приходится умникам. Им необходимо продемонстрировать свой ум, и стоит втянуть их в обсуждение дела, даже самое общее, – и они в ваших руках». Вспомнила она и совет, который сама давала Элизабет Лиминг: «Ничего не расписывайте, не изобретайте, не бойтесь сказать, что чего-то не помните». Дэлглиш тем временем спросил: – Вы не позаботились обратиться к адвокату, мисс Грей? – У меня нет адвоката. – Общество юристов может снабдить вас фамилиями самых надежных и полезных специалистов. На вашем месте я бы серьезно об этом поразмыслил. – Но ведь мне придется им платить, верно? Зачем оплачивать услуги адвоката, раз я говорю правду? – Именно когда люди начинают говорить правду, у них и возникает потребность в адвокате. – Но я всегда говорила правду! Зачем мне лгать? Риторический вопрос стал ошибкой. Ответ оказался совершенно серьезным, словно ей и впрямь было необходимо его объяснение. – Скажем, для самозащиты – во что я не очень-то верю – или чтобы защитить еще кого-то. Мотивы могут быть разными – любовь, страх, чувство справедливости. Не думаю, чтобы вы общались с кем-нибудь по этому делу долго и прониклись глубоким чувством, так что любовь оставим в стороне; я также думаю, вас нелегко запугать. Так что поговорим о справедливости. Очень опасный принцип, мисс Грей. Ей было не впервой сидеть на допросе. Кембриджская полиция отнеслась к своим обязанностям со всем рвением. Однако впервые ее допрашивал человек, который знает: знает, что она лжет, что Марк Келлендер не накладывал на себя руки, – знает, в отчаянии подумала она, все, что только требуется знать. Приходилось смотреть в глаза реальности. Конечно, уверенности у него быть не может. Никаких признаваемых судом доказательств у него нет и никогда не будет. Никто из живущих на земле не сможет раскрыть ему правду, кроме Элизабет Лиминг и ее самой. Она же не собиралась проговариваться. Пускай Дэлглиш таранит ее волю всей своей неопровержимой логикой, добротой, любопытством, вежливостью, терпением – ничего она не скажет, и нет в Англии способа, чтобы принудить ее изменить решение. Не дождавшись ее реакции, он жизнерадостно сказал: – Что ж, посмотрим, чего мы достигли. В результате своих розысков вы заподозрили, что Марк Келлендер мог пасть жертвой убийства. Мне вы в этом не признались, но ясно высказали свои подозрения сержанту Маскеллу из кембриджской полиции. Затем вы вышли на след старой нянюшки его матери и выведали у нее что-то о его детстве, о женитьбе Келлендера, о смерти миссис Келлендер. Следующий ваш шаг – посещение доктора Гледвина, терапевта, пользовавшего миссис Келлендер перед ее смертью. Прибегнув к хитрости, вы выведали группу крови Рональда Келлендера. Смысл заниматься этим существовал только в случае, если вы заподозрили, что Марк родился не от брака тех, кто считался его родителями. Затем вы сделали то, что сделал бы на вашем месте и я: побывали в Сомерсет-Хаусе и ознакомились с завещанием Джорджа Боттли. Разумный шаг. Если пахнет убийством, всегда разузнайте, кто от него выигрывает. Выходит, он пронюхал и про Сомерсет-Хаус, и про звонок доктору Винэйблсу. Что ж, этого следовало ожидать. Он относит ее к категории людей, наделенных таким же умом, как и он сам: она вела себя точно так же, как повел бы на ее месте и он. Пока она помалкивала. Он сказал: – Вы не упомянули о своем падении в колодец. В отличие от мисс Маркленд. – Случайность. Я ничего толком не помню. Должно быть, я решила обследовать колодец и потеряла равновесие. Он все время не давал мне покоя. – Вряд ли это случайность, мисс Грей. Вы не в состоянии отодвинуть крышку, не вооружившись веревкой. Мисс Маркленд споткнулась о веревку, только она оказалась аккуратно смотанной и припрятанной в траве. Стали бы вы снимать ее с крюка, если бы просто обследовали колодец? – Не знаю. Я не помню ничего из того, что случилось до падения. Помню лишь, как плюхнулась в воду. Что-то не пойму, какое это имеет отношение к смерти Рональда Келлендера. – Возможно, самое прямое. Если кто-то попытался вас укокошить, а я думаю, так и произошло, то этот человек прибыл из Гарфорд-Хауса. – Почему? – Потому что покушение на вашу жизнь было, видимо, связано с вашим расследованием обстоятельств смерти Марка Келлендера. Для кого-то вы стали представлять опасность. Убийство – дело серьезное. Профессионалы не любят за это браться, если нет абсолютной необходимости, да и любители не так рвутся убивать, как вы, возможно, воображаете. Вы стали для кого-то очень опасной женщиной, мисс Грей. Кто-то накрыл колодец крышкой; не провалились же вы сквозь деревяшку. Корделия предпочла отмолчаться. Какое-то время стояла тишина, потом он снова заговорил: – Мисс Маркленд рассказала мне, что после того, как она вытащила вас из колодца, ей не хотелось оставлять вас одну. Но вы настояли на ее уходе. Вы заявили, что не боитесь остаться в коттедже одна, потому что у вас есть пистолет. Корделия поразилась, насколько болезненным может оказаться любое, даже мелкое предательство. Но разве у нее есть право винить мисс Маркленд? Уж наверное, инспектор взялся за нее с умом и убедил, что ее откровенность – в интересах самой Корделии. Теперь и она может совершить предательство. Кстати, такое объяснение придаст ее словам вес, ибо они не станут прегрешением против правды. – Мне хотелось от нее избавиться. Она рассказала мне кошмарную историю о своем незаконнорожденном ребенке, свалившемся в этот колодец и утонувшем. Я только что сама спаслась оттуда же. Я не желала этого слышать, просто не могла вынести. Я наврала ей про пистолет, чтобы заставить ее уйти. Я не просила ее исповедоваться мне, это было несправедливо. Она взывала о помощи, но мне нечем было ей помочь. – А может быть, вы хотели избавиться от нее по другой причине? Разве вы не знали, что вашему обидчику предстоит вернуться, чтобы снова снять с колодца крышку и представить вашу гибель как несчастный случай? – Если бы я действительно считала, будто мне грозит опасность, то, наоборот, умоляла бы ее забрать меня с собой в Саммерсет-Хаус. Разве бы я осталась ждать в коттедже одна, не имея пистолета? – Нет, мисс Грей, тут я вынужден поверить. Вы бы не стали сидеть ночью в коттедже одна без пистолета. Впервые Корделию охватил отчаянный страх. Игрой уже не пахло. Все это никогда и не было игрой, хотя допрос в кембриджской полиции отчасти напоминал формальное состязание, результат которого предсказуем и оттого не вызывает тревоги, поскольку один из соперников не ведает, что втянут в игру. Теперь же все было по-настоящему. Если он обманом, убеждением, силой заставит ее сознаться, она очутится в тюрьме по статье за сокрытие преступления. Сколько лет дают за сокрытие убийства? Она прочла где-то, что тюрьма Холлоуэй пропитана мерзким запахом. У нее заберут ее одежду. Она будет томиться в камере, как в клетке. За хорошее поведение могут сократить срок, но как можно хорошо себя вести в тюрьме? Возможно, ее отправят в открытую тюрьму. «Открытая»! В самой терминологии заложено противоречие. А как она станет жить дальше? Где возьмет работу? Какова степень личной свободы человека, на котором общество поставило клеймо отверженного? Участь мисс Лиминг тоже вызывала у нее ужас. Где она сейчас? Она не смела спрашивать об этом Дэлглиша, да и само имя мисс Лиминг они почти не упоминали. Может быть, она прямо сейчас находится в одной из комнат Нью-Скотланд-Ярда, может быть, ее тоже допрашивают? Насколько на нее можно положиться, если к ней применят давление? Собираются ли они устроить заговорщицам очную ставку? Вдруг сейчас распахнется дверь, и к ним в кабинет введут мисс Лиминг – осознавшую вину, полную раскаяния и язвительных упреков? Кто из них окажется слабее? До нее донесся голос инспектора. Кажется, он жалеет ее. – У нас есть кое-какие свидетельства того, что в ту ночь пистолет находился у вас. Один человек, проезжавший милях в трех от Гарфорд-Хауса, сообщил, что увидел на обочине машину, но, остановившись, чтобы спросить, чем можно помочь, был встречен пистолетом, зажатым в руке молоденькой женщины. Корделия вспомнила, как в сладкий аромат и тишину летней ночи ворвалось его горячее дыхание и крепкий алкогольный запах. – Он был, наверное, выпивши. Думаю, полиция остановила его в ту ночь и попросила дыхнуть, вот он и выдумывает. Не знаю, зачем ему это понадобилось, но он говорит неправду. У меня не было пистолета. Сэр Рональд забрал его у меня в первый же вечер в Гарфорд-Хаусе. – Столичная полиция задержала его, но он оказался не так сильно пьян. Думаю, он будет настаивать на своей версии. Он говорил очень уверенно. Конечно, он вас пока не опознал, зато смог описать машину. Ему показалось, будто у вас трудности с двигателем, вот он и остановился предложить помощь. Вы неверно поняли его намерения и пригрозили пистолетом. – Я отлично поняла его намерения. Но пистолетом я ему не грозила. – Что вы ему сказали, мисс Грей? – «Оставьте меня, или я вас убью!» – Коль скоро у вас не было оружия, угроза, выходит, была ничем не подкреплена? – В любом случае я не стала бы его убивать! Но это заставило его убраться. – Так что же произошло на самом деле? – У меня в ящичке для перчаток лежал гаечный ключ. Когда он просунул голову ко мне в окно, я схватила гаечный ключ и пригрозила ему им. Только никто в здравом уме не принял бы гаечный ключ за пистолет! Он и не был в здравом уме. Единственный человек, видевший ее в ту ночь с пистолетом в руках, – тот нетрезвый водитель. Она знала, что одержала пусть маленькую, но победу, поборов желание изменить собственную версию. Берни был прав; она вспомнила его совет, вернее, совет главного инспектора, и она представила, как он произносит его своим глубоким, хрипловатым голосом: «Если вас искушают, стремясь выманить признание, не отходите от своих первоначальных показаний. Ничто не воздействует на присяжных лучше, чем последовательность. Я бывал свидетелем триумфа самой нелепой защиты только благодаря тому, что обвиняемый не отступал от своей версии. В конце концов это всего-навсего борьба ваших слов с чужими; при наличии знающего советчика это уже половина пути к обоснованному сомнению». Инспектор снова что-то говорил. Корделия тщетно пыталась сосредоточиться на его словах. Последние десять дней ей не удавалось толком выспаться – возможно, виной тому была постоянная усталость. – Думаю, в ту ночь, когда его настигла смерть, Крис Ланн нанес вам визит. Не вижу иной причины, зачем ему понадобилось мчаться именно по этой дороге. Один из свидетелей аварии показал, что его фургончик вылетел откуда-то сбоку так шустро, будто за ним гнались все черти из ада. Его кто-то преследовал – не вы ли, мисс Грей? – У нас уже заходил об этом разговор. Я ехала на встречу с сэром Рональдом. – В такой час? И в такой спешке? – Мне хотелось срочно увидеться с ним, чтобы сообщить свое решение – не продолжать больше расследование. Мне не хотелось ждать. – А потом все-таки ждали, разве нет? Вы уснули в машине, съехав на обочину. Поэтому и минул час между моментом, когда вас видели на месте аварии, и появлением в Гарфорд-Хаусе. – Мне пришлось остановиться. Я была слишком утомлена и знала – ехать дальше было бы опасно. – Как и то, что теперь можно спокойно выспаться. Ведь тот, кого вы опасались больше всего, уже мертв. Корделия ничего не ответила. В кабинете воцарилось молчание, однако ей казалось, что в воздухе висит не осуждение, а сочувствие. Как некстати эта усталость! И как жаль, что ей не с кем обмолвиться словечком об убийстве Рональда Келлендера! Берни оказался бы сейчас совершенно бесполезен. Для него моральная дилемма, составлявшая сердцевину преступления, не представляла бы ни малейшего интереса, он не усмотрел бы в ней никакого смысла, кроме путаницы очевидных фактов. Ей было нетрудно представить его грубые и бесхитростные замечания насчет отношений Элизы Лиминг с Ланном. Инспектор мог бы ее понять. Она вообразила такой разговор. Ей вспомнились слова Рональда Келлендера о том, что любовь так же разрушительна, как и ненависть. Согласился бы Дэлглиш со столь унылой философией? Вот бы спросить! Она догадывалась, что в этом-то и состоит подлинная опасность – не в соблазне исповедаться, а в жажде довериться. Понимает ли он, каково ей? Может быть, это часть его тактики? В дверь постучали. Констебль в мундире вручил Дэлглишу записку. Пока он читал, в комнате не прозвучало ни единого звука. Корделия заставила себя заглянуть ему в лицо. Кроме серьезности, на нем не было никакого выражения. Прочитав записку, он еще долго смотрел на нее, не торопясь нарушить молчание. Корделия решила, что у него в голове вызревает какое-то решение. Спустя минуту он сказал: – Это касается известного вам человека, мисс Грей. Элизабет Лиминг больше нет. Она погибла два дня назад, сорвавшись на машине с обрыва в море к югу от Амальфи. В этой записке говорится об опознании трупа.