– Он – член университетского совета, – сказала мисс Лиминг, словно Корделия не могла обойтись без объяснений. – Поэтому он не может осквернить священный дерн. Они молча прошли вдоль фасада универмага «Гиббз». Корделия ждала, пока заговорит мисс Лиминг. Однако, дождавшись, она поняла, что рассчитывала на иное начало. – Вы думаете добиться успеха? Заметив удивление Корделии, она нетерпеливо пояснила: – В вашем детективном агентстве. Надеетесь справиться? – Придется постараться. Это единственное, что я умею делать. Она не собиралась исповедоваться мисс Лиминг в верности памяти Берни; она не смогла бы связно объяснить это даже самой себе. – Слишком велики накладные расходы. Заявление прозвучало как приговор, не подлежащий обжалованию. – Вы имеете в виду контору и «остин-мини»? – Да. Не знаю, как одному человеку может оказаться под силу зарабатывать достаточно, чтобы покрывать все расходы. Не можете же вы одновременно сидеть за машинкой, принимать заказы и раскрывать преступления. С другой стороны, нанять помощника вам тоже не по карману. – Пока нет. Я собиралась обратиться на телефонную станцию. Это поможет решить проблему звонков, хотя, конечно, клиенты чаще предпочитают приходить и обсуждать дело лично. Если удастся сократить расходы, то мне хватит денег, поступающих, от клиентов. – Если таковые будут. Корделия не нашла что ответить. Они несколько секунд брели молча. Потом мисс Лиминг сказала: – Вы все равно понесли расходы, занимаясь этим делом. Вам по крайней мере придется выплачивать штраф за нелегальное владение пистолетом. Я поручила разобраться с этим своим адвокатам. Вы скоро получите чек. – Я не хочу брать деньги за это расследование. – Что ж, понимаю. Это как раз случай «честной игры», о которой вы толковали Рональду. Собственно, вам никакой платы и не положено. Но будет выглядеть менее подозрительно, если вы все же получите хоть что-то для покрытия расходов. Тридцать фунтов вас устроит? – Вполне, спасибо. Дойдя до края лужайки, они свернули в сторону Королевского моста. Мисс Лиминг сказала: – Придется испытывать к вам благодарность до конца жизни. Я не привыкла к таким унижениям и не хотела бы привыкать. – Так не испытывайте! Я думала о Марке, а не о вас. – А я полагала, что вы действуете во имя справедливости или чего-то еще столь же абстрактного. – Никаких абстракций. Во имя конкретного человека. Остановившись на мосту, они свесились через перила, глядя на поблескивающую воду. Вокруг не было ни души. Мисс Лиминг произнесла: – Знаете, беременность изобразить не так уж трудно. Нужен всего лишь свободный корсет и соответствующая набивка. Конечно, для женщины это унизительно, почти оскорбительно, особенно если она бесплодна. Но трудности в этом нет никакой, тем более если за женщиной специально не следят. За Эвелин никто не следил. Она всегда была застенчивой, сдержанной женщиной. Ее чрезмерная стеснительность по поводу собственной беременности казалась окружающим в порядке вещей. В Гарфорд-Хаусе не было подруг и родственниц, которые рассказывали бы страшные истории о родильном отделении и беспрерывно ощупывали ее живот. Нам пришлось всего-навсего избавиться от этой тупицы няни Пилбим. Рональд отнесся к ее исчезновению как к дополнительному преимуществу от этой псевдобеременности. Ему надоело, что к нему обращаются как к Ронни Келлендеру, толковому школьнику из Харрогита. – Миссис Годдард сказала мне, что Марк был вылитая мать. – Вполне в ее духе. Она не только глупа, но и сентиментальна. Корделия воздержалась от комментариев. Через какое-то время мисс Лиминг продолжила: – Я обнаружила, что беременна от Рональда, примерно тогда, когда лондонский специалист подтвердил то, о чем мы догадывались и раньше: Эвелин вряд ли смогла бы зачать. Мне хотелось ребенка; Рональду был нужен сын; отцу Эвелин позарез требовался внук, которому следовало отвалить полмиллиона. Все оказалось так просто! Я бросила учительствовать и перебралась в Лондон, где никто никого не знает; Эвелин объявила отцу, что наконец-то забеременела. Ни Рональд, ни я не испытывали угрызений совести, обманывая Джорджа Боттли. Невежественный, безжалостный, самодовольный болван, он не представлял, как мир сможет обходиться без его опеки. Вот и финансировал собственное заблуждение. Эвелин стала получать чеки, сопровождаемые записками, в которых он умолял ее позаботиться о своем здоровье, обратиться к лучшим лондонским докторам, побольше отдыхать, побыть на солнце. Эвелин всегда любила Италию, и Италия стала частью плана. Наша троица встречалась в Лондоне раз в три месяца и улетала в Пизу. Рональд снимал небольшую виллу под Флоренцией, где я звалась миссис Келлендер, а Эвелин – мною. Слуги были приходящие, они не совали нос в наши паспорта. К нашим наездам привыкли; местный врач приглядывал за моим здоровьем. Местным людишкам льстило, что английская леди так обожает Италию и возвращается туда месяц за месяцем, несмотря на скорое разрешение от бремени. – Как же она на это пошла, как могла находиться с вами под одной крышей, видя вас вместе со своим мужем и зная, что вы вынашиваете его ребенка? – Пошла, так как любила Рональда и ни за что не хотела его терять. Она не слишком-то состоялась как женщина. Потеряй она мужа, что еще осталось бы в ее жизни? К отцу возвратиться не могла. Кроме того, у нас было чем ее подкупить: ей предстояло забрать ребенка. В случае отказа Рональд бросил бы ее, подал на развод и женился на мне. – Я бы на ее месте оставила вас и ушла на все четыре стороны, пусть даже мыть чужие ступеньки. – Не все наделены вашим талантом мыть чужие ступеньки, как и способностью выносить моральные порицания. Эвелин была религиозна, следовательно, натренирована в саморазочарованиях. Она убедила себя, будто делает то, что лучше для ребенка. – А ее отец? Так ничего и не заподозрил? – Он презирал ее за набожность и психологически был неспособен преодолеть это презрение и заподозрить обман. Кроме того, ему отчаянно хотелось внука-наследника. Ему и в голову не приходило, что ребенок мог оказаться чужим. Кроме того, у него было на руках медицинское заключение. После третьего посещения Италии мы сказали доктору Сартори, что мистер Келлендер тревожится за здоровье дочери. Выполняя нашу просьбу, он и написал оптимистическое заключение о протекании беременности. Мы прибыли во Флоренцию за две недели до родов и дождались их там. К счастью, Марк появился на свет на день-два раньше срока. Мы предусмотрительно определили несколько более ранний срок родов, чтобы создалось впечатление, что они у Эвелин преждевременные. Доктор Сартори сделал все необходимое с безупречным мастерством, и вся троица возвратилась домой с ребенком и свидетельством о рождении на нужную фамилию. – Спустя девять месяцев миссис Келлендер умерла, – напомнила Корделия. – Он не убивал ее, если вы вообразили именно это. Он вовсе не был чудовищем, каким вы его себе представляете, во всяком случае, в то время. Но в каком-то смысле мы оба довели ее до кончины. Ей был нужен настоящий специалист, а не этот беспомощный дуралей Гледвин. Но мы все втроем опасались, что от хорошего врача не скроется, что она никогда не была матерью. Она беспокоилась на этот счет ничуть не меньше нас и настояла не обращаться к другим врачам. Она полюбила ребенка, а потом умерла. Состоялась кремация, и мы решили, будто опасность миновала навсегда. – Умирая, она оставила Марку записку, всего лишь закорючку в молитвеннике. Группу крови. – Группа крови – опасная ниточка. Рональд знал результаты анализов. Но после ее смерти мы перестали бояться даже этого. Воцарилось длительное молчание. К мосту приближались туристы. Мисс Лиминг сказала: – Вся ирония в том, что Рональд никогда его по-настоящему не любил. Дедушка обожал Марка; тут никаких трудностей не возникало. Он оставил половину состояния Эвелин, и она автоматически перешла ее мужу. Вторая половина причиталась Марку в двадцать один год. Но Рональду никогда не было дела до сына. Оказалось, он не способен испытывать к нему любви; мне тоже запрещалось любить его. Я наблюдала, как он рос, потом пошел в школу. Но любить его мне не позволялось. Зато я вязала ему бесчисленные свитера. Это стало наваждением. По мере того как он взрослел, вязка усложнялась, шерсть становилась все толще. Бедный Марк, он, должно быть, принимал меня за сумасшедшую – странную, вечно недовольную женщину, без которой его отец не может обойтись, но все-таки не женится на ней. – В коттедже осталась пара свитеров. Что мне с ними делать? – Заберите их и отдайте тем, кому они нужнее. Или вы считаете, что мне следует распустить шерсть и связать что-нибудь новенькое? Может быть, это станет символом напрасных усилий, страданий, бессмысленных жертв? – Я найду им применение. А его книги? – Избавьтесь и от них. Не могу больше появляться в этом коттедже. Избавьтесь от всего, если захотите. Туристы подошли совсем близко, но их не занимало ничего, кроме собственной болтовни. Мисс Лиминг вынула из кармана конверт и передала его Корделии. – Я написала коротенькое признание. Здесь нет ничего ни о Марке, ни о том, как он умер, ни о ваших находках. Всего лишь лаконичное заявление, что я застрелила Рональда Келлендера сразу после вашего отъезда из Гарфорд-Хауса, а потом принудила вас подтвердить мою версию. Спрячьте его в надежное место. В один прекрасный день оно может вам пригодиться. Корделия увидела, что конверт адресован лично ей, но не стала его вскрывать. – Поздно, – сказала она. – Если вы сожалеете о содеянном, надо было рассказать обо всем раньше. Теперь дело прекращено. – Не сожалею. Я рада, что мы поступили именно так, а не иначе. Но дело может быть возобновлено. – Но оно закрыто! Вердикт вынесен! – У Рональда всегда хватало могущественных друзей. Они пользуются влиянием и иногда любят пускать его в ход, хотя бы ради доказательства того, что оно еще не утрачено. – Но они не могут воскресить закрытое дело! Для изменения вердикта коронера потребовалось бы постановление парламента! – Я и не говорю, что они замахнутся на такое. Но они могут задать кое-какие вопросы. Что называется, шепнуть словечко в нужное ушко. А нужное ушко долго искать не придется. Вот как они действуют. Такие это люди. – У вас есть зажигалка? – неожиданно полюбопытствовала Корделия. Ни о чем не спрашивая и не возражая, мисс Лиминг открыла сумочку и протянула Корделии изящную серебряную вещицу. Корделия не курила и не привыкла обращаться с зажигалками. Ей потребовалось несколько щелчков, чтобы искорка превратилась в язычок пламени. Тогда она свесилась над водой и подожгла уголок конверта. В ярких лучах солнца огонек был совершенно незаметен. На глазах у Корделии бумага как бы сама по себе начала съеживаться, а быстро обуглившиеся края конверта – осыпаться. Речной ветерок унес в сторону едкий запах горелого. Почувствовав, что невидимое пламя начинает лизать ей пальцы, Корделия выпустила конверт, и он, окутавшись дымом и описывая круги, как бумажный голубок, неспешно устремился к воде, мелькнул последний раз, напомнив миниатюрностью снежинку, и сгинул в Кеме. – Ваш возлюбленный застрелился, – произнесла она. – Это все, что вам или мне надо отныне помнить. Они больше не заговаривали о смерти Рональда Келлендера. Их путь лежал через усаженную вязами аллею. Внезапно мисс Лиминг оглядела ее и раздраженно выпалила: – Вы выглядите на удивление неплохо! Корделия решила, что это вспышка старшей по возрасту, завидующей несгибаемой молодости, мгновенно восстанавливающей силы. Достаточно было одной ночи глубокого, ничем не потревоженного сна – и она снова обрела состояние, которое Берни с утомительной застенчивостью именовал «ясноглазием и пышнохвостием». Исцарапанные плечи и спина зажили мгновенно, не дожидаясь горячей ванны. События истекших недель не оставили на ней видимых отметин. Относительно мисс Лиминг она бы поостереглась делать схожее заключение. Гладкие платиновые волосы все так же безупречно обрамляли ее лицо наподобие купальной шапочки, одежда сидела на ней с прежней деловитой элегантностью, словно необходимость выглядеть собранной и всезнающей помощницей занятого бизнесмена не исчезла и по сию пору. Однако ее бледную кожу теперь покрывал какой-то серый налет, глаза впали, а морщины в уголках рта и на лбу, еще недавно едва намечавшиеся, двинулись в наступление по всему фронту, отчего ее лицо впервые приобрело утомленный и постаревший вид. Пройдя под аркой Королевских ворот, они свернули направо. Неподалеку отдыхал «остин-мини»; «ровер» мисс Лиминг поджидал ее подальше, на Куинс-роуд. Прощаясь, она на мгновение сжала руку Корделии твердой хваткой и сказала «до свидания» так буднично, словно они были кембриджскими подружками, расстающимися после нечаянной встречи на воскресном богослужении. На ее губах ни разу не появилось улыбки. Корделия смотрела вслед высокой угловатой фигуре, пока та, так и не оглянувшись, не исчезла за воротами короля Якова. Суждено ли им повстречаться снова? Трудно было поверить, что количество их встреч исчислялось четырьмя. Между ними не было ничего общего, кроме принадлежности к женскому полу, однако дней, последовавших за смертью Рональда Келлендера, хватило, чтобы Корделия поняла всю силу женской преданности. Мисс Лиминг сама говорила, что они не испытывают друг к другу никакой симпатии. И все же одна отвечала за безопасность другой. Порой хранимая ими тайна ужасала Корделию своей чудовищностью. Однако со временем такие моменты случались все реже. Жизнь продолжается. Ни той ни другой не дано напрочь изгнать случившееся из памяти, однако она вполне могла представить себе, как в один прекрасный день они мельком встретятся взглядами где-нибудь в холле ресторана или театра или молча разъедутся на эскалаторах подземки, гадая про себя, пронеслись ли в памяти другой те же страшные картины. Даже сейчас, спустя всего четыре дня после оглашения вердикта, убийство Рональда Келлендера заняло свое место в пейзаже прошлого. В коттедже ее уже ничего не удерживало. Она потратила целый час, упрямо наводя порядок в комнатах, в которых, как ей было отлично известно, на протяжении нескольких недель не появится ни единой живой души. Она сменила воду в чашке с баранчиками, стоящей на столе в гостиной. Пройдет еще три дня – и они совсем завянут, так и не порадовав ничьего взгляда, но у нее не поднялась рука выбросить живые еще цветы. Заглянув в чулан, она окинула взглядом прокисшее молоко и древнее говяжье рагу. Первым ее побуждением было отправить и то, и другое в канализацию. Однако и то, и другое – вещественные доказательства. Они ей больше не понадобятся, но следует ли их уничтожать? Она припомнила вечную присказку Берни: «Никогда не уничтожайте вещественных доказательств». Шеф бесконечно баловал подчиненных байками, подтверждавшими правоту этой аксиомы. В конце концов она решила сфотографировать бывшую еду, разместив ее на кухонном столе и тщательно выставив экспозицию и диафрагму. Занимаясь этим, она сознавала бессмысленность и смехотворность своих усилий, поэтому, завершив их, она с радостью освободила бутылку и кастрюлю от неаппетитного содержимого и водрузила их чисто вымытыми на кухонную полку. Пришло время собрать поклажу и перенести в багажник свитеры Марка и его книги. Сворачивая толстую шерсть, она вспомнила о докторе Гледвине, мерзнущем у себя в саду на ярком солнце. Вот кому они пригодились бы. Но она не могла отвезти их: такого жеста можно было ожидать от Марка, но не от нее. Заперла дверь и сунула ключ под камень. Она не в состоянии снова оказаться лицом к лицу с мисс Марк-ленд, отдавать же ключ кому-то еще из этой семейки тем более не хотелось. Добравшись до Лондона, она отправит мисс Маркленд короткую весточку с благодарностью за доброту и с пояснением, где искать ключ. Напоследок она еще разок прошлась по саду. Сама не зная зачем, снова приблизилась к колодцу. Там ее поджидал сюрприз. Земля вокруг цоколя оказалась вскопанной и усаженной анютиными глазками, маргаритками и крохотными пучками бурачка и лобелии. Цветы уже успели приняться и бодро высовывались из щедро политых лунок. Колодец выглядел теперь ярким оазисом среди наступающих сорняков. Картина радовала взгляд, но одновременно казалась странной и оттого внушала какое-то беспокойство. В окаймлении праздничного венка колодец с крышкой выглядел чем-то непристойным, напоминая деревянную грудь с нагло торчащим громадным соском. И как эта крышка могла раньше казаться ей чьей-то безобидной и даже изящной выдумкой? В душе Корделии боролись жалость и отвращение. Наверняка это дело рук мисс Маркленд. Колодцу, на протяжении многих лет внушавшему ей ужас, угрызения совести и неосознанное восхищение, предстояло отныне превратиться в храм. Корделия предпочла бы не видеть столь безумного и прискорбного зрелища. Внезапно ее охватил страх, что она может снова столкнуться с мисс Маркленд и узреть в ее глазах огонек безумия. Она выбежала из сада, плотно закрыла калитку, которую тут же с радостью обвили щупальца сорняков, и, не оглядываясь, укатила прочь. С делом Марка Келлендера покончено раз и навсегда.