– Позвольте взглянуть на записку. Вынув листок из папки, он протянул его. Корделия стала читать про себя первые строки, еще оставшиеся в памяти: «Мы увидели под собой пустоту, бескрайнюю, как опрокинутые небеса…» В который раз ее поразили значительность написанного слова, магия упорядоченных символов. Сохранилось бы волшебство поэзии, будь она записана прозаической строкой, осталась бы столь захватывающей проза, если бы она лишилась знаков препинания? Мисс Лиминг продекламировала отрывок из Блейка, сама завороженная его красотой, но здесь, на бумаге, он казался еще более неотразимым. В это самое мгновение она поняла – цитата навела ее на две необыкновенно важные мысли. От открытия у нее перехватило дыхание. Она не собиралась делиться с сержантом Маскеллом первой мыслью, но не видела причин, почему бы не ввести его в курс дела относительно второй. – Марк Келлендер в совершенстве владел машинописью. Это определенно работа профессионала. – Мне так не показалось. Если вы приглядитесь внимательнее, то убедитесь, что некоторые буквы пробиты слабее других. Так печатают только любители. – Но плохо пробиты не одни и те же буквы. Когда человек плохо владеет печатной машинкой, он обычно слабо пробивает буквы, расположенные по краям клавиатуры. Зато размещен текст безупречно – почти до самого конца. Такое впечатление, словно севший за машинку человек внезапно решил скрыть свое умение, но перепечатать все у него уже не хватило времени. И странно, до чего же точно расставлены знаки препинания! – Наверное, он копировал отрывок напрямую из книги. В его спальне был томик Блейка. Это, знаете ли, цитата из Блейка, поэта обжигающего, как пламя. – Знаю. Но если он действительно воспользовался книгой, зачем было нести ее назад в спальню? – Привычка к порядку. – Которой не хватило на то, чтобы вымыть за собой кофейную чашку и привести в порядок вилы. – Это ничего не доказывает. Как я уже говорил, люди, решившие свести счеты с жизнью, иногда совершают странные поступки. Мы знаем, что пишущая машинка принадлежала ему уже год. Но мы не смогли сравнить этот текст с другими образцами его машинописного мастерства: все бумаги сгорели. Он посмотрел на часы и встал из-за стола. Корделия поняла: аудиенция окончена. Она расписалась за записку самоубийцы и его кожаный ремень, после чего протянула полицейскому руку и холодно поблагодарила за помощь. Придерживая для нее дверь, он внезапно произнес: – Может быть, вас заинтересует одна интригующая подробность. По всей видимости, в день его смерти он был в компании женщины. Патологоанатом обнаружил на его верхней губе тоненькую полоску яркокрасной помады. Глава 3 Нью-Холл, с его византийским великолепием, глубоким двором и сверкающим куполом, похожим на очищенный апельсин, напомнил Корделии гарем. Возможно, им владел султан с либеральными воззрениями и странным предпочтением умных девушек, но от этого его заведение не переставало быть гаремом. Колледж определенно был слишком симпатичным местом, чтобы здесь можно было учиться всерьез. Ей пришлись не очень-то по душе навязчивая женственность белого кирпича, манерная миниатюрность фонтанов с золотыми рыбками, мелькающими, подобно капелькам крови, среди водорослей, рассаженных повсюду как будто искусственные деревца. Она сосредоточилась на своем критическом отношении к колледжу, надеясь, что оно поможет ей сохранить присутствие духа. Она не стала звонить привратнику и вызывать мисс Тиллинг, опасаясь, что ее начнут расспрашивать о причине вызова или запретят входить, а сочла более удобным просто войти и попытать счастья. На этот раз счастье сопутствовало ей. После безуспешных поисков комнаты Софии Тиллинг спешащая куда-то студентка сказала ей: – Она не живет в колледже, но сейчас сидит с братом на лужайке. Корделия вышла из тени на яркое солнце и двинулась по мягкому, как мох, дерну по направлению к маленькой группе. На источающей пьянящий запах траве расположилось четверо молодых людей. Брат и сестра Тиллинги были очень похожи друг на друга. Корделия тут же подумала, что они напоминают ей персонажей с портретов прерафаэлитов – такие же гордо поднятые темноволосые головы на длинных шеях, такие же прямые носы над прихотливо изогнутыми губами. Рядом с их угловатыми фигурами вторая девушка в группе казалась воплощением округлости. Если именно она навещала Марка в коттедже, то мисс Маркленд была права, назвав ее красавицей. Овальное лицо с изящным носиком, небольшой рот правильной формы, чуть раскосые глаза такой необыкновенной синевы, что вся ее внешность приобретала восточный колорит, составлявший удивительный контраст с ее бледной кожей и длинными светлыми волосами. Доходящее до лодыжек хлопчатобумажное платье розовато-лиловой расцветки обладало единственной пуговицей на талии. Под тонкой тканью угадывалась высокая грудь, под разлетающейся юбкой видны узенькие трусики. Этим ее наряд исчерпывался. Ее длинные босые ноги избежали загара. Корделия подумала, что эти полные белые бедра могут произвести более глубокое эротическое впечатление, чем целый город загорелых ног, и девушка определенно сознавала это. София Тиллинг тоже не была дурнушкой, но ее внешность лишь подчеркивала куда более совершенную красоту подруги. На первый взгляд четвертый участник компании не производил яркого впечатления. Это был коренастый молодой человек с бородкой, курчавой рыжеватой шевелюрой и лопатообразным лицом. Он лежал на травке бок о бок с Софией Тиллинг. На всех, за исключением блондинки, были старые джинсы и рубашки с расстегнутыми воротниками. Подойдя к ним, Корделия постояла какое-то время молча, прежде чем они заметили ее. – Я ищу Хьюго и Софию Тиллинг, – объявила она. – Меня зовут Корделия Грей. Хьюго Тиллинг поднял глаза. – «А что Корделии сказать? Ни слова. Любить безгласно»2. – Люди, ощущающие потребность отпускать шутки по поводу моего имени, обычно спрашивают и про сестер. Это так скучно! – Еще бы. Простите. Хьюго Тиллинг – это я. Моя сестра, Изабелль де Ластери, Дейви Стивенс. Дейви Стивенс сел, как китайский болванчик, и дружеским тоном сказал: – Привет! Он смотрел на Корделию с напряженным интересом. Она ответила ему тем же. Сначала – возможно, под влиянием архитектуры колледжа – у нее сложилось впечатление, что эта маленькая группа представляет собой юного султана в окружении двух фавориток и капитана личной гвардии. Однако, встречаясь взглядом с Дейви Стивенсом, она начала думать, что в этом серале главная роль принадлежит, пожалуй, именно капитану. София Тиллинг кивнула и сказала: – Хэлло! Изабелль промолчала, но улыбнулась очаровательной и бессмысленной улыбкой. – Отчего бы вам не присесть? – предложил Хьюго. – Объясните, пожалуйста, что вас привело? Корделия осторожно опустилась на колени, опасаясь испачкать о траву платье. Вот странно – допрашивать подозреваемых – хотя, конечно, какие они подозреваемые, – стоя перед ними в позе коленопреклоненной просительницы. – Я частный детектив, – решилась она. – Сэр Рональд Келлендер поручил мне выяснить причину гибели сына. Ее слова произвели неожиданный эффект. Маленькая группка, только что роскошествовавшая в траве, напоминая утомленных рыцарей и дам, словно превратилась в мраморный барельеф. Еще секунда – и все стало как прежде. Корделии показалось даже, что она услышала общий вздох облегчения. Она внимательно посмотрела на их лица. Дейви Стивенс проявил меньше всего заинтересованности. На его лице застыла немного удрученная улыбка, выражавшая слабое любопытство, но при этом полное отсутствие волнения. Он повернулся к Софии, как бы в поисках поддержки. Однако их глаза не встретились: она и Хьюго не мигая смотрели перед собой. Корделия почувствовала, что брат и сестра избегают смотреть друг на друга. Более всего потрясенной казалась Изабелль. Она тихонько вскрикнула и рывком поднесла к лицу ладошку, подобно третьеразрядной актрисе, изображающей испуг. Ее глаза расширились, приобретя уж вовсе бездонную глубину, и она взглянула на Хьюго с отчаянным призывом о помощи. По ее лицу разлилась такая бледность, что Корделия не удивилась бы, упади она в обморок. «Если здесь собрались заговорщики, то я знаю, кто из них самых малодушный», – пронеслось у нее в голове. – Вы сказали, что Рональд Келлендер поручил вам разузнать, отчего умер Марк? – проговорил Хьюго Тиллинг. – Что же в этом необычного? – Это просто невероятно! Он не проявлял к сыну особенного интереса, когда тот был жив, зачем же начинать сейчас, когда он мертв? – Откуда вы знаете, что он не проявлял к нему особенного интереса? – У меня сложилось такое впечатление. – Что ж, теперь интерес возник, пусть даже это всего лишь стремление ученого познать истину. – Пусть лучше занимается тогда своей микробиологией и выясняет, как растворять пластик в соленой воде и тому подобное. Человеческие существа не должны становиться объектами его экспериментов. Дейви Стивенс произнес как ни в чем не бывало: – Непонятно, как вы только перевариваете этого самонадеянного фашиста! Насмешка задела слишком много чувствительных струн ее памяти. Прикинувшись бестолковой, она ответила: – Я не интересовалась, какой политической партии благоволит сэр Рональд. Хьюго усмехнулся: – Дейви имеет в виду не это. Называя Рональда Келлендера фашистом, Дейви хочет сказать, что он придерживается некоторых неудобоваримых воззрений. Скажем, что люди созданы для неравенства, что всеобщее избирательное право не делает человечество счастливее, что левая тирания не обязательно оказывается более либеральной и сносной, нежели правая, что когда черные убивают черных, это не слишком большой прогресс по сравнению с временами, когда черных убивали белые, – во всяком случае, с точки зрения жертв, а также что капитализм не несет ответственности за все пороки хилых мира сего – от пристрастия к наркотикам до плохого владения родным языком. Не знаю рассуждает ли Рональд Келлендер именно так по любому из названных поводов, однако Дейви с ним не согласен. Дейви запустил в Хьюго книгой и беззлобно бросил: – Заткнись! Ты рассуждаешь, как «Дейли телеграф»! И нагоняешь тоску на нашу гостью! София Тиллинг неожиданно спросила: – Вы пришли к нам по совету сэра Рональда? – Он сказал, что вы с Марком были друзьями. Он видел вас на следствии и на похоронах. Хьюго снова разобрал смех: – Боже мой, так он представляет себе дружбу? – Но вы там были? – Да, на следствии – все, кроме Изабелль, которая, как мы решили, украсила бы собой помещение, но не смогла бы помочь делу. Там оказалось довольно скучно. Бесконечные, не имеющие отношения к делу медицинские подробности – о прекрасном состоянии его сердца, легких и пищеварительной системы. Насколько я понимаю, он мог бы жить вечно, не надень себе на шею ремешок. – А на похоронах вы тоже были? – Да, в кембриджском крематории. Удручающая процедура. Скорбящих было всего шестеро, не считая людей из похоронного бюро: мы трое, Рональд Келлендер, его секретарь (или домоправительница – не знаю) и старая нянечка в трауре. От ее присутствия все выглядело еще мрачнее. Она до того напоминала старую прислугу семьи, что я был готов принять ее за переодетую сотрудницу полиции. – С какой стати? Такой у нее был вид? – Нет, но ведь и вы не похожи на частного детектива. – Вы не знаете ее имени? – Нет, нас не представили. Там была не очень-то приветливая атмосфера. Помнится, никто не перекинулся даже словом. Сэр Рональд изображал скорбь, как король на погребении наследного принца. – А мисс Лиминг? – Супруга царствующего короля. Не хватало только черной вуали на лице.