– Ну все, мой руки, садись. А знаешь, что самое главное здесь на кухне и вообще на этой даче? – Зона для шашлыка? – Мафон. Вот этот магнитофон. Я тебе сейчас про него расскажу. Я на нем «Арию» слушал. – Старый мафон, прикольно. – У меня в детстве был такой же. Мне его подарили за то, что я гнал самогон. – Оооок. 10:22 Легкие закуски – Сосиски, ты говоришь. Что еще? – Сосиски были только в качестве праздника. – «В качестве праздника» были «Сникерс» и «Марс». – Они были вообще только на Новый год. – Так. Что еще? – Слушай, а я не помню вообще, что мы тогда ели. – Возможно, что-нибудь с огорода? – «С огорода»… Ну как обычно: картошка-морковка. Но это зимой. – Только на Новый год? – Ну я поэтому и не хочу рассказывать, потому что ты будешь иронизировать: «с огорода», «все свое»… Городские же не знают, что «все свое» «с огорода» не появляется само из ниоткуда. Как в рекламе, когда добрая бабушка просто приносит откуда-то молоко. Причем в кувшине, которого не существует нигде, кроме этой рекламы. Как у нас иногда называют «красивым» язык книги, которого нет больше нигде, кроме этой книги. – Про язык и книги будем потом. Про бабушку ты какую-то начинал. – Да. Корм коровам кто ей возил? Навоз кто ей чистил?! Она своими руками артритными сможет ее доить два раза в сутки? А если корова очень хорошая, то и три раза придется… В общем, деревенская еда – результат такого тяжелого труда, что, если пересчитать на нынешние деньги, получается даже не смешно, а грустно. – Вот и расскажи об этом. – Да не хочу я про это деревенское детство. Не хочу быть таким есенинским мальчиком. Нормальное было детство. – Но, судя по эпитету «городские», ты так или иначе возводишь свою генеалогию оттуда. – Откуда?! – Из маленькой сибирской деревни голодных и бедных девяностых. – Я вообще ничего такого не говорил… – Просто расскажи, что вы ели! Мне правда интересно! – Ну как «голодных». На зиму запасы с огорода. – Картошка-морковка? – Не только. Закатки всякие. Лечо, овощные вот эти все дела. Сестра их делала, а я для них все лето мыл под краном в огороде банки. Надо мной пацаны смеялись: если я опять не могу выйти, значит, опять мою банки. – Зимой закатки. А летом? – Вот в июле жили на даче и ездили в гости к приятельнице, у которой дача неподалеку. Саша, она тоже, как Соня, детский писатель, угостила нас малосольными огурцами. Соня, как всегда, завосхищалась, стала у Саши рецепт спрашивать. А я как-то забыл, что бывают такие прекрасные малосольные огурцы. Ну какой там рецепт может быть: залил огурцы кипятком с солью, и все. Приехали потом к себе, я нашел в кладовке банку трехлитровую. Мою ее под краном в огороде, и у меня перед глазами прямо все детство проносится… И вообще, на этой даче много всего из детства. Когда утром спал дольше всех, проснулся, слышишь голоса: все уже встали. Солнце сквозь шторы, травяные, летние эти ароматы. Там куча деталей из нашего раннего детства, конца восьмидесятых: черные выключатели, хлебница с полукруглой захлопывающейся крышкой, ковры с узорами, шкафы из ДСП, будильник с круглой блестящей штучкой, который, естественно, не работает. Это все очень трогательно, но слишком грустно. – Это все очень интересно, но ты хотел рассказать, что вы ели летом. – Радиола! На которой написано много-много названий городов! – Хорошо, радиола. Тогда расскажи про магнитофон, который ты уже упоминал. – Подожди, сначала про еду закончу, а то забуду. Лето тоже разное: например, помидоры только в августе, а огурцы уже в июне. Но если, говорю, посчитать эти огурцы, очень дорогие они получаются. Ты слышал про навоз?! – Да, все смеялись, что с какого-то момента разрешили производить навоз. – Вот. А мы его всегда производили. Точнее, не мы, а соседи, и в этом была главная драма. – Драма из-за навоза, такого я еще не слышал. – Ну ты зря смеешься, на самом деле. Вот это у меня травма. – Это ты сейчас высокомерно иронизируешь над чужими травмами. – Да… Но нахлынули грустные воспоминания. – Вот и расскажи. – Когда умерли родители, мы уже не держали коров. Потому что у нас корм для скота не появлялся на сеновале сам из ниоткуда, как у доброй бабушки из рекламы. И весной мы таскали навоз от соседей. – Зачем?! – Для гряд. Из навоза складывают гряду для огурцов, которые иначе у нас в Сибири не вырастут. Я надеюсь, ты не думаешь, что навоз – это просто какашки? – Я, честно говоря, до этого разговора вообще не задумывался о навозе. – Навоз – это коровьи какашки пополам с соломой и сеном, которые у них в стайке в качестве подстилки. – Не очень понял, но ок. – Про стайки потом еще отдельно расскажу. – Потом. – Если сложить навоз плотно в гряду, он «горит» – химическая реакция, из-за которой навоз становится горячим и греет эти огурцы снизу. «Гряда загорела» – значит, пора высаживать огурцы. И в середине июня они уже могут подойти. – Таак. И в чем же драма и травма? – В том, что на майских праздниках мы этот навоз таскали от соседей на носилках по переулку. А там грязь по колено, просто так не пройдешь. А ты еще с этими тяжеленными носилками с навозом. – Вы с сестрой этим занимались? – Да. – Сколько вам было тогда? – Мне тринадцать-четырнадцать, Марине, соответственно, на десять лет больше. – Ты говоришь «старшая сестра». Значит, есть еще младшая? – Средняя. Я младший. – Расскажи о них. – Все, ты меня запутал, про что рассказывать. Про магнитофон, про навоз, про огурцы… – Огурцы-то сделал тогда для Сони? – Да. Только в итоге ее заставил эту банку домывать. Слишком грустные воспоминания проносились перед глазами. – Вот их и рассказывай. Про что хочешь. Про сестер, например. – Ни про что не хочу. Про сестер тем более. Воспоминания нахлынули. Пацаны, дайте коньяка еще! – Давать жена будет. – У нас в детстве тоже так говорили!