– «Покрывалко», как я уже говоришь… В общем, когда снег только пошел, а костра еще не было, я видел тени. – Какие тени? – Белые. Но ты не пугайся, это, конечно, из-за усталости и стресса просто мерещится. – Какие белые тени? – Ну вот вокруг нас, по краям, мелькали и шевелились белые тени. Такие, помнишь, как мы думали, что в накидках, на лошадях? Только уже не на лошадях, а пешком. – Иван. Перестань пожалуйста. Сейчас ты их видишь? – Да нет, ты что! Они уже ушли. То есть, в свете костра их не увидишь. Я поэтому так люблю огонь, потому что с ним светло и не страшно. О, сейчас про ночничок в детстве и про пшик с Соней расскажу. – Иван. – Ну в смысле, их и не было, конечно! Соня мне говорит: используй свои недостатки как преимущества. Ну, она не совсем так говорит, это я уже сам сформулировал. Я ведь тоже кое-что могу сам сформулировать. Она говорит, что мне идет такой образ: «Я слышу голоса, я вижу тени». – А голоса ты сейчас не слышишь? – Не. Только твой. Голоса это с похмелья. Не, с похмелья не голоса, а стремная музыка. – А тени? – Тени как раз с похмелья. Но мы же сейчас выпили, так что нет. А похмельные кошмары – это когда спать не можешь, а кошмары все равно видишь. Хочешь, расскажу свой самый любимый кошмар? – Иван, давай сменим тему. – Хорошо. Но просто из него потом будет выход на хорошее, на Ульяну. Он просто происходил, ну, сюжет кошмара, на той же улице, где мы с Ульяной были счастливы. Возле общаги. Они никак не связаны, просто такая странная ассоциативная связь. Короче, голая женщина-лиса без костей… – Иван, я сейчас уйду. – Нет, все, я молчу! Не уходи, пожалуйста. Это же самое грустное вообще в жизни, когда люди уходят. Не умирают, а именно уходят. Я тебе про Ульяну хотел рассказать, а жили мы в общаге, а в той же общаге мне снилась женщина-лиса без костей… Все, все, молчу! – Про Ульяну лучше давай. – Хорошо. Но только я хочу тебя предупредить. Я буду рассказывать, а ты ни в коем случае не засыпай. Потому что можешь замерзнуть в снегу насмерть. У меня отец так замерз. А я вообще всегда мерзну. Сейчас нужно очень осторожно обращаться с огнем. И с холодом. – Ты тоже, главное, не усни и не замерзни. – Не, я-то не усну, у меня же вообще с детства трудности с засыпанием. Ох, столько всего во все стороны нужно тебе рассказать… С чего начать? – Начни с того, что не кидай сразу все ветки в костер. – Тогда я немножко жидкостью… – Не жги всю жидкость. Без нее страшно остаться. – Не, страшно, когда белые тени и похмельные кошмары, а ты один. А сейчас хорошо, тепло, спокойно. И мы не одни. То есть, вдвоем. – Экономить нужно всё. Ветки, жидкость, сигареты, зажигалки, телефоны. – Про зажигалки тоже надо рассказать. Блин, теперь эта песня в голове вертится… «Моя страна – бухой ребенок, наблевавший в варежку, ей холодно в снегу, и я, бензином обливаясь, жгу». – Это кто, опять Скриптонит? – Нее, ты что, Хаски. Они разные совсем. – У него тоже ничего не понятно? – У них по-разному непонятно. У Хаски может быть непонятно звучание, но если разобрать слова, то открывается сложный и связный текст. А у Скриптонита, если посмотреть в интернете текст, то понятнее он все равно не станет… Но Скриптонит – это чистая музыка, абсолютная органика без лишних слов и примесей. «Ты хотел только чистый, потом была смесь». Ну я вижу, тебе неинтересно. Варежки бы сейчас. Как в детстве, на резиночках. – Про Ульяну я дождусь или нет сегодня? – Соня тоже мне так в последнее время говорит. Они же похожи. – Кто? – Соня и Ульяна. – Соню я знаю, про Ульяну давай. – В общаге была общая кухня… – Подожди, а от кого ты собрался защищаться этой бутылкой с зажигательной жидкостью? – Ну вот, например, от белых теней. – Но их же нет. – Но мы же от них защитились. 18:18 Ульяна – В общаге была общая кухня на этаже. – Откуда могли украсть пельмени прямо из кастрюли? – Ну это такое анекдотическое стереотипное представление об общаге. Но вообще да, могли. У моего друга Кирича однажды украли пельмени, но не из кастрюли, а со сковородки, жареные. И вот на этой кухне я впервые увидел Ульяну. Она ходила туда-сюда, между комнатой и кухней, с маленькой кастрюлькой, на которой были нарисованы синие цветочки. – Как трогательно. – Да. Но заговорить с ней я, конечно, не решался. – Почему «конечно»? – Ну она была дико сексапильна, я не мог на нее даже просто спокойно смотреть. – Понимаю. Какая она была? – Она была миниатюрная. И дико сексапильная. Ну когда тебе девятнадцать, а ей восемнадцать, какая она может быть? Сейчас она, конечно, тоже, наверное, такая, но тогда… – Не будем вставать на этот шаткий лед… – …Тонкий. – …Тонкий лед сравнений и договариваний. Женщины остаются прекрасными всегда. – Это правда. – Ты взял мою фразу. – Мне кажется, только мы с тобой знаем, что это твоя фраза. Я Соню спрашиваю, ты узнаешь, что он – это ты? Ну в смысле, что ты – это он? А она говорит: просто пиши. – Ну потому что ты для своего этого романа берешь только неочевидные мои фразы. А очевидно моих, по которым меня узнают, как будто стесняешься. – Я не стесняюсь. Некоторые слова нельзя говорить. – Это правда, как ты говоришь. – Это ты говоришь «это правда». – Теперь мы оба так говорим. Но все-таки еще и стесняешься? – Жизнеподобие всегда нереалистично. Если описывать все как было, никто не поверит. Как никто не поверит, если рассказать, что в твоем интервью вы с твоим гостем реально два часа пятьдесят две минуты спорите сложными метафорами. – Но ведь так все и было. – Но если бы ты не сделал это интервью, никто бы не поверил, что его можно сделать. Поэтому я тебя немного как бы придумываю. – Мне кажется, не столько придумываешь, сколько прячешь. – А прятать сейчас вообще нужно все. Сейчас время, чтобы прятать и прятаться. Я все важное для себя спрятал. Даже тебя. Даже себя.