Последние слова произносились многозначительно, с чуть закатанными глазами, чтобы подчеркнуть, каких она широких взглядов, особенно для азиатского сообщества, в котором принято гнать своих детей в медицину, юриспруденцию или бизнес. Когда такое было, чтобы родители-азиаты позволяли своим отпрыскам заниматься искусством? И мама постоянно напоминала ей об этой предоставленной возможности. – Тебе так повезло, милая. Ты можешь заниматься чем захочешь, чем угодно! Я не держусь старых порядков. Тебе не по душе науки? Кому какое дело? Не ладишь с математикой? Я сама провалила экзамен по элементарной математике, и посмотри, где я теперь. Мультимиллионерша, чьи книги читают едва ли не в каждой семье. Мама ужасно гордилась тем, что избавила дочь от шаблонных ожиданий, и тем, что рассказывала всем о естественных талантах Саны и как она гордится ею. А когда Сана поступила в КалАртс[14], мама устроила грандиозный пир в отеле «Фэирмонт», где арендовала бальный зал на три сотни родственников и друзей. – За новую творческую ветвь в нашей семье, – сказала мама, поднимая бокал шампанского, и Сана физически чувствовала зависть, исходящую от кузенов, которые в большинстве своем учились на медицинских, либо юридических, либо инженерных факультетах. Как ей повезло, говорили они, что мама понимает ее и готова во всем поддержать. Что ее мать, всемирно известная писательница Прия М.Сингх, с таким уважением отнеслась к искусствам. Ведь Сане посчастливилось следовать за своей мечтой, и мама готова оплатить ей учебу в КалАртс. Но в итоге КалАртс в прошлом, она проживает в Сан-Франциско вместо Пасадены, ничего не рисует и не творит. С воплем отчаяния Сана швыряет кисточку на пол. Счастливая Сана. Одаренная Сана. Обманутая Сана. Звонит телефон, и она бросает взгляд на дисплей – «Мама». С вздохом Сана вытирает испачканные руки о фартук и отвечает на звонок. – Как дела у моего маленького гения искусств? Сана закрывает глаза и досчитывает до трех, прежде чем ответить. Мама просто гордится ею. Она это знает. Но есть что-то раздражающее в том, как мама называет ее своим «маленьким гением искусств». Каким-то необъяснимым образом Сана улавливает в этом и снисходительный тон, и целый ворох ожиданий. Все же ей удается выговорить: – Все хорошо. – Занята творчеством? – Эм, как обычно. Ты же знаешь, – бормочет Сана. – Ох, милая, только не говори, что ты все еще в блоке. Помни, нет никаких творческих блоков. Боже, сколько я встречала писателей, которые утверждают, будто у них блок. – Мама вздыхает, и Сана даже по телефону слышит, как она закатывает глаза. – Сколько я тебе говорила: нет ничего невозможного. И я просто говорю себе: нет, писательских блоков не существует. У меня нет времени на блоки. Вот и все! Просто почаще повторяй это себе. Сана зажмуривается. «Мама, замолчи, – хочется ей выкрикнуть. – Ты не понимаешь, что со мной. У меня блок, черт подери». И все из-за Маршалла. – Ты права, мама, спасибо, – говорит она. Ну а что еще говорить? – Извини, но я как раз начала рисовать… – А, да, конечно. Следует включать беззвучный режим, когда ты творишь. Уважай свое творчество, Сана. Огромным усилием воли Сана не швыряет телефон о стену. – Да, спасибо, мам. Уважать свое творчество. Принято. Позже поговорим. Сана отключается и вздыхает в изнеможении, после чего направляется в маленькую кухню, чтобы отмыть палитру. Ясно, что сегодня никакого рисования не состоится. Пока Сана смывает пятна краски, в памяти оживают образы. И все о Маршалле. Как долго он ее преследовал. Она по наивности полагала, что новость о его смерти подарит ей избавление, мерзавец получил по заслугам, но почему она по-прежнему в блоке? Почему рука отказывается двигать кистью по холсту? Почему, почему, почему? Сана до болезненного скрипа сжимает зубы. Что это за смерть такая вообще? Аллергическая реакция. Как это уныло. В маминых книгах плохих парней режут, травят и душат. Умышленная, продуманная и драматическая смерть. Ничего общего со случайной аллергической реакцией. Это кажется не совсем правильным, как будто, даже умерев, Маршалл умудрился избежать ответственности за все содеянное. И Сана понимает, до какой степени глупа эта мысль. Он мертв, черт возьми. Что еще ей нужно? Вернуть любовь к рисованию, вопит ее тело. Его смерть должна была принести ей избавление. Так почему она до сих пор в ступоре? «Нет ничего невозможного, – шепчет голос матери. – Это все у тебя в голове». Сана знает, что все у нее в голове, где же еще этому быть. Но это не значит, что она знает, как из этого выкарабкаться. Верно. Сана делает глубокий вдох. В конечном счете дело не в возмездии. Есть что-то еще. Примирение. Вот оно. Ей нужно… что? Ей нужно вернуть то, что Маршалл украл у нее. Да, вот оно! Сама эта мысль уже вселяет бодрость. Теперь ясно, почему ей не дается рисование. Что с того, если Маршалл мертв? Это не сгладит того, что он сделал с ней, вырвал из ее доверчивых рук. Не вернет той наивной веры, которую он разрушил, веры в человеческую доброту. Вернуть принадлежащее ей по праву – вот что нужно Сане. А для этого ей придется вернуться в дом Маршалла. Еще пару дней назад Сана отмела бы эту мысль, но этим утром она оказалась у него дома, и это закончилось праздником живота. Она узнала его жену и поиграла с его дочерью. Получится ли у нее? Солгать, чтобы снова туда попасть? Сана вспоминает Рики. «Репортер, ага, щас, – думает она. – Выходит, он тоже что-то скрывает». Непонятно, как она сразу этого не заметила. Возможно, потому что ее внимание рассеивало собственная вина. Но она не единственная, кому приходится что-то скрывать, в этом нет сомнений. И если у других есть скрытые мотивы, чтобы ошиваться рядом, чем она хуже? Если она якобы записывает сюжет по этой истории, почему бы не обратить это себе на пользу? Ей представилась возможность, глупо ею не воспользоваться. Сана откладывает чистую палитру, и ее решимость крепнет. Она возвращается в гостиную и отыскивает телефон. Отправляет сообщение Вере с просьбой прислать номер Джулии. Вера тут же скидывает ей номер и следом сообщение: Лучше объясни, для чего это все! Сана сглатывает и набирает номер Джулии. – Джулия? Это Сана, мы приезжали сегодня утром с Верой. Так неудобно тебя беспокоить, но нельзя ли мне как-нибудь заглянуть, задать пару вопросов о Маршалле? Это для моего подкаста. Едва ли можно опуститься ниже. Сана думала, что достигла дна, когда бросилась на Маршалла, но, очевидно, есть уровни ниже. Например, одурачить скорбящую вдову, чтобы попасть к ней в дом и кое-что выкрасть у ее покойного мужа. 17 Вера Вера не из тех, кто сдается после первой же неудачи. Ну нет. Что с того, если Маршалл бесславно умер в результате аллергической реакции вместо изящной смерти от чего-то более захватывающего и коварного? Нет ничего невозможного, а Вера с самого начала была твердо убеждена, что Маршалл убит, и для нее это стало реальностью, и неважно, что там думают другие. В конце концов, не стоит забывать про флешку, и царапину на щеке, и синяк на скуле, и тот факт, что Маршалл при жизни был не самым приятным человеком. Поэтому целый день Вера занята тем, что воодушевляется ободряющими речами и запрещает себе пасовать перед трудностями. Единственный плюс во всем этом – возможность сообщить Тилли, что Маршалла убила аллергия, и это в значительной степени его успокоило. На следующий день Вера решает, что похандрила достаточно и пора браться за дело, оседлать судьбу и распутать убийство Маршалла. Судьба, в представлении Веры, как зверь, которого нужно ловить, хватать обеими руками и трясти, пока не получишь желаемое. После прогулки, включая привычно-уничижительный взгляд в сторону «Кафе», Вера надевает нарукавники и принимается за дело. Столько нужно нарезать, отпарить, пожарить и сварить. Столько ингредиентов необходимо измельчить, залить бульоном и превратить в хрустящее, сочное нечто. По завершении всех трудов Вера смотрит на результат с гордостью и любовью, как мать смотрит на новорожденное дитя. Перед ней высится башенка из четырех многоярусных контейнеров, сложенных один на другой. Башенка достигает почти двух футов в высоту и выглядит очень эффектно. Вера довольно хмыкает и снимает фартук. Затем приводит себя в порядок, красится и водружает на голову козырек. Берет увесистую стопку контейнеров, спускается по лестнице и выходит за дверь. Департамент полиции Сан-Франциско располагается на Вальехо, в нескольких кварталах от чайного магазина, прямо по Стоктон. Обычно для Веры это пустяки, но стопка контейнеров создает некоторые сложности, и, добравшись до цели, Вера обнаруживает, к своему ужасу, что запыхалась. Пару минут, чтобы отдышаться и промокнуть лоб, и вот она снова вздергивает подбородок и выпрямляется. Будучи законопослушным гражданином и столпом своего сообщества, Вера ни разу не бывала внутри полицейского управления. Впрочем, она живо представляет, чего ждать, потому что внимательно смотрела «CSI» и «Закон и порядок». Она знает, что «плохие парни» будут выкрикивать угрозы всякому, кто посмотрит в их сторону. В это же время «плохие копы» будут проворачивать свои темные дела и временами украдкой озираться. Это настоящее приключение, и Вера недоумевает, почему ей не приходило в голову заглянуть в полицейский участок просто из интереса. В предвкушении затаив дыхание, Вера входит в серое здание и… Как и многое в этой жизни, Департамент полиции Сан-Франциско приносит лишь разочарование. Никто ей не угрожает. Никто не кричит. Никто на нее даже не смотрит. Люди просто сидят за компьютерами, словно это какой-нибудь офис, а вовсе не полицейский участок. Вера фыркает. В самом деле, какой толк в полицейском участке без толики драматизма? За стойкой дежурит молодой офицер, судя по виду, назначенный туда сразу после старшей школы. Вера направляется к нему. – Я хочу видеть офицера Грей. – Какой отдел? – спрашивает молодой офицер. Вера задумывается на секунду и произносит величественно: – Расследование убийств. Она знает, что из всех отделов этот самый почитаемый. Офицер щурит глаза, как будто школьник пытается разглядеть написанное на доске. – Вам назначена встреча? Технически нет, но четыре контейнера изысканной еды служат достаточным основанием для назначения ей встречи. – Да. – Имя? – Вера Вонг. Он заглядывает в экран, после чего говорит извиняющимся тоном: – Хм, простите, не вижу вашего имени. – Кхм, это полицейский участок или… К счастью для молодого офицера, тираду Веры прерывает своим появлением сама офицер Грей. У нее в руке стаканчик латте из – увы! – «Кафе». Вера приветливо окликает ее, что, наверное, слышат даже на последнем этаже. – Офицер Грей! Эй, офицер Грей! Офицер Грей отрывается от телефона, замечает Веру, и лицо у нее скисает. Вера не замечает этого или предпочитает не замечать. Как бы там ни было, Вера подхватывает со стойки контейнеры и спешит к ней. – Доброе утро, офицер Грей. – Было, – многозначительно отвечает та. Не будь ее руки заняты телефоном и кофе, она бы потерла переносицу. – Что привело вас, Вера? – А, я готовить слишком много еды и думать, хм, кому бы не помешал хороший обед? И я думать, ну конечно, офицер Грей! – Вера широко улыбается, но потом смотрит на кофейный стакан с ненавистным логотипом и не менее ненавистным словом «Кафе», и улыбка моментально меркнет. – Не надо пить эти помои, – и выхватывает у офицера Грей стакан. – От них бывает рак печени, это же все знают. Идемте, я покажу, что я готовить. Она выбрасывает полный стакан кофе в ближайшую урну и уходит дальше по коридору. – Стойте, это… – офицер Грей тоскливо смотрит в урну, словно раздумывает, не выудить ли стакан обратно. Затем вздыхает и следует за Верой. – Я отдала за этот латте семь долларов и сделала всего глоток, – шипит она. – Семь долларов? Завтра я приносить вам чай бесплатно. – Нет, все в порядке, – торопливо отвечает офицер Грей.