— В порошок сотру, твари! — прорычал Длинный. Глава 11 Пасть порву, моргала выколю! — Что стряслось, мужики? — спросил я. «Эмпатия» подсказывала, что эти двое хотят уничтожить лесовичка вместе со всеми елками, а один из них готов прямо сейчас облить все тут бензином и сжечь. Когда люди в таком состоянии, дипломатия может и не сработать, надо быть крайне аккуратным. Что им нужно? Смотрящий рынка козни строит? Скоро выяснится. Длинный набычился, плюнул прямо на пушистую елочку и заговорил: — Слушай сюда, короче! Чо за цена такая — полтос за елку? — Цена как ц-цена, — заикаясь, проговорил дядя Николай. Я еле сдержал порыв схватиться за голову. Что ты творишь?! Зачем агришь гопников? Не умеешь общаться — молчи! Длинный глянул на лесовичка так, что тот осознал свою ошибку, позеленел и замер, как гусеница-палочник, пытающийся слиться с фоном. Н-да, читал, что в стрессовой ситуации у человека три реакции: бей, беги, притворись мертвым. Дядя Николай практиковал последнее. Социофобия у человека, бывает. Вот еще одно подтверждение тому, что лесник не должен работать продавцом, у него другие задачи. Только я собрался выяснять, из-за чего наезд, как лесовичок заблеял: — Товарищи, лесничество… это… надо, вот. Не пропадать же. Гости ничего не поняли, как и я, переглянулись. — Чо ты там мычишь? — вызверился Длинный, спровоцировав у дяди Николая компульсивное словесное излияние: — Пропадут, говорю. Рубили зря, что ли! Лесничество мое. Елки, сосны… расти мешают, прореживать надо… — По триста продавай большие, по сотне — маленькие, понял? — угрожающе прогудел Квадратный. — Понял, спрашиваю? Лесовичок закивал. Потом замотал головой. — Н-нельзя. Такую цену лесничество назначило. Н-нехорошо. — Ах ты ж… — От витиеватой словесной конструкции Длинного у елок половина иголок чуть не осыпалась. — А ты послушай, гнида. Нехорошо, значит. А покупать патент, деньги немалые платить — хорошо? А потом по лесу с пилой за лесником ходить — хорошо? А он, падла, только самые стремные деревья дает срезать, мозги все вытрахал. А потом кучу денег отвалить за место, а? И тут ты приваливаешь со своими копеечными елками — здрасьте! А нам что теперь, сосать? Длинный пнул оплеванную елку и шагнул к пятящемуся лесовичку. Ясно. Это фарцовщики хотят, чтобы елки продавались по той же цене, что у них. Они готовились к сезону, заплатили всем, кому можно, а тут приезжает монополия в лице государства и ставит их раком. Но, с другой стороны, это не должно позволять перекупщикам ломить цену. Есть нормы, будь добр, соблюдай. — Товарищ на государственной службе, — объяснил я. — Он не имеет права ломить цену. — Ломить, значит, — Длинный тяжело и неровно задышал, отобрал арматурину у напарника. — А топить честных граждан, последнее отбирать — хорошо? Мужики переглянулись. Длинный затрясся от злости и не стерпел, кинулся ко мне. Лесовичок взвизгнул и отскочил, я схватил елку и ткнул срубом в морду Длинного — он уклонился. — Охренел? — взревел Квадратный. Сперва я подумал, что это он мне, а оказалось — Длинному. Квадратный попытался его увести, но тот ткнул напарника локтем в нос — мужик зажал его руками, по пальцам побежала кровь. — Помогите! Убивают! — звонко закричала армянка в красной куртке, которая продавала хурму, рванула прочь. Продавцы, которые уже собрали свой товар, но не успели уйти, уставились на нас в ожидании шоу. Длинный с арматуриной оскалился и начал наступать на меня. «Эмпатия» подсказывала, что он готов убивать. Его напарник остался стоять, зажав нос, дядя Николай был где-то сбоку, но я его не видел — сосредоточился на противнике, потому что просчет может стоить мне жизни или пробитой головы. Длинный хекнул, замахнулся, но не ударил, пытаясь обмануть ложным замахом, перекинул арматурину из руки в руку и ткнул вперед, целя мне промеж глаз. Спасла отменная реакция — я уклонился, и арматура прошла в паре сантиметров от моего лица. Я поднырнул под руку Длинного, бросился в ноги и завалил его на спину, да так, что он ударился копчиком, крякнул и выронил то, что позже могли бы назвать орудием преступления. Мгновением позже я уже оседлал его, перехватил руку и, зажав ее ногами, заломил так, что мужик взвыл и застучал свободной рукой по земле: — А-а-а-а! Хорошо, хорош, сдаюсь! Сломаешь же, сука! Его напарник, Квадратный, одной рукой зажимая нос, выставил вторую перед собой и загнусил: — Бить бейте его, мужики, заслужил, кретин, а только ментов не зовите! — Зови ментов, Саня! — высунулся из-за елки лесовичок. — Мало им, окаянным! — Не лезь, дядя Николай, — отмахнулся от него я. Поднявшись с лежащего подо мной беспредельщика, я нахмурился. Мужика мелко трясло, но теперь не от злости. «Эмпатия» обрушила на меня не то, чего сейчас больше всего хотел он, а совсем другие эмоции. Такую бездну отчаянья, как у него, я испытывал разве что после смерти жены. Не избить этого мужика захотелось, а обнять и заплакать вместе с ним. Похоже, эти два горе-бизнесмена и правда рискуют прогореть. — Так, — проговорил я, — дядя Николай, до скольки у вас рабочий день? — Пока рынок не закроют, — ответил он, выходя из засады. — Но жена заболела, помочь некому, так? — Так. — Значит, не случится ничего страшного, если вы будете заканчивать в семь вечера? Он промолчал, не соображая, куда я клоню. — Понимаете, дядя Николай, нужно заканчивать в семь вечера, иначе эти два человека останутся без жилья и без работы. Надо, чтобы у них было хотя бы два часа с семи до девяти, чтобы поторговать. Лесовичок, похоже, зла не таил. — Правда? — Да вот вам крест! — не веря своим ушам, Квадратный размашисто, совсем не по-советски перекрестился. — Хорошо. Буду заканчивать в семь, мне же лучше, — пожал плечами лесовичок. Квадратный в знак благодарности начал оттирать плевок с елки. Я снова встряхнул Длинного. — Бычить будешь? — Не, — хрипнул он, — прости, бес попутал. Я отпустил его. Прихрамывая, сутулясь, как побитый пес, он отошел, посмотрел на меня с уважением. — Спасибо, брат. Во как, уже и в родственники записали. — По-человечески с людьми надо, — объяснил я, — по-доброму. — От всей души спасибо, — сказал Квадратный. — Век помнить буду. Теперь и у нас торговля пойдет, не только госконторы торговать на рынке будут! — А немцы будут? — непроизвольно соскочило с языка. — Что немцы? — не понял Квадратный. Я вздохнул, заметил подозрительное движение вдали и сказал: — Валите отсюда, мужики, а то вдруг кто… Пронзительно заверещал свисток, и я понял, что поздно. Ну точно, вон, от входа к нам идут двое, а за ними мельтешит кто-то в красном. Мужики попятились, но остановились, потому что и с другой стороны им наперерез шли предположительно милиционеры. Квадратный сжал кулак, залитый кровью из разбитого носа, и поднес к лицу Длинного. — Ну чо, допрыгался? А у меня условный срок… Ты за меня потарахтишь, да? Мне волноваться было не о чем, но взыграло с детства впитанное недоверие к органам власти. Ну да, я герой. Но патрульному закон не писан, у него свой закон. Вскоре стало ясно, что к нам спешит не милиция, а какие-то люди в черной форме, с дубинками и со значками «ДНД». Длинный и Квадратный ссутулились, защищая лица и полагая, что их будут бить. Вперед выбежала армянка в красной куртке, указала на них. — Вот, они напали, сама видела. — Мы ниче не сделали. Договорились, — прогнусил Квадратный.