— Ты позвони ему, сынок, он сам тебе все расскажет. — Спасибо, Валентина Леонидовна! Бабушка оборвала связь, а я так и застыл с трубкой в руке. Сколько ей сейчас? Восемьдесят три года! Подумать только! Это много, и, если не поторопиться, можно и не увидеть ее. Я посмотрел на телефонный номер Звягинцева. Цифры совершенно незнакомые. Наверное, какой-нибудь мобильный Союзтелеком. Хотелось набрать его прямо сейчас, но делать этого я не стал, потому что просто не знал, что ему сказать. Здравствуйте, я ваш студент? Привет, Саня, это я, твой двойник из другого мира? Нужно хорошенько все обдумать, чтобы не наломать дров. На экране смартфона высвечивалось время: 22:35. Пора было бежать в общагу, чтобы не опоздать. Развернувшись, я собрался выходить из будки и замер: пока разговаривал с бабушкой, я потерял связь с реальностью и не заметил, как пошел снег. Он валил хлопьями, падал вертикально, и в воцарившейся тишине, изредка нарушаемой шелестом шин, было слышно, как с легким всхлипом снежинки касаются земли. Я побежал, сунув елку под мышку и накинув капюшон. В голове была взвесь из недооформившихся мыслей, в душе — раздрай. Может, физическая активность немного гармонизирует? Снег все валил и валил, и к общежитию я добрался, едва не превратившись в сугроб. Женский звонкий смех я услышал издали, а когда вырулил из очередного двора, за пеленой снегопада увидел силуэты, толпящиеся вокруг проходной. Три девушки бегали по свеженьким сугробам, с хохотом бросали друг в дружку снегом. Отойдя от порога, кучковались парни, даже отсюда были видны красные огоньки сигарет. Праздник какой-то, что ли? Или вечер пятницы — достаточный повод для веселья? Девушка в оранжевой шапке бросилась мне наперерез. — Привет, Саша! Давай с нами! — В куртку врезался снежный комок. Лица в темноте было не разобрать, но я узнал Настин голос. Девушка подбежала и повисла на мне, только сейчас обратил внимание, что она маленькая, едва достает мне до ключицы. На ней был длинный темно-синий пуховик, скрывающий выдающиеся части, и мужскому взгляду стали видны детали, ранее сокрытые более важными с точки зрения боевого бойца. Например, оттенок волос — скорее рыжие, чем каштановые. Прямой изящный носик. Загнутые темные ресницы, достающие до самых бровей и делающие взгляд наивным. — Ой, у тебя елочка? — восхитилась Настя. — Да вот, — проговорил я, вытаскивая связанную елку из-под мышки. — Ура, у нас на праздник будет елка! — Настя пристроилась сбоку, убрала с лица локон, выбившийся из-под шапки. Вообще-то я планировал ее поставить у себя на этаже, в зоне отдыха. В этот раз навязчивость Насти немного возмущала, но я еще не решил, отбивать ли елку или пусть поставят у проходной. Наверное, так и надо сделать — нечего единалить, как сказал бы Михась. То есть быть единоличником. — А что за праздник? — поинтересовался я, останавливаясь на пороге и топая, сбивая снег с туфель. Ноги, надо сказать, превратились в ледышки, пока я бежал. — Видно, Саша, что ты недавно здесь. У нас же вечерами пятницы дискотека! — В честь тяпницы? Репетиция Нового года? — сострил я, и Настя рассмеялась — почему-то известные шутки тут были не в ходу, и я открыл для нее что-то новенькое. — Просто потому что весело. Мы провожаем самые длинные ночи, вот! — Говорила она чуть громче, чем принято, глаза ее сияли… Она навеселе? Или всегда такая? Но ее искренность подкупала, от девушки веяло домашним уютом. На проходной Мищенко что-то смотрел по ноутбуку, и голубоватые отблески делали его лицо потусторонним. На стук двери он сразу же обернулся, расплылся в улыбке при виде Насти, потом подобрался, погрозил мне пальцем и потянулся за журналом, чтобы меня отметить. Впрочем, заметив елку, оттаял, хмыкнул что-то одобрительное в усы. — Дядя Вася, можно мы елочку поставим? — Настя сложила руки на груди. — Дайте игрушки, я знаю, у вас есть. — Вот плутовка! — радостно воскликнул комендант, указал на меня протезом. — Стойте тут, чужих не пускайте, я сейчас все принесу. Я поставил елку, придерживая ее за верхушку — она была чуть выше меня, под два метра, Настя принялась расправлять ветки, приговаривая: — Какая красавица! Спасибо тебе, Саша! М-м-м, а душистая какая! Мищенко вернулся, прижимая к груди картонную коробку, откуда свешивался хвостик гирлянды. Настя забрала у него коробку и продолжила щебетать: — Мы с девочками хотим в новогоднюю ночь устроить карнавал, вот весело будет! Пойдешь? — Может быть, — уклончиво ответил я и потопал за Настей на первый этаж. Вот что называется «и завертелось». В голове роились нерешенные проблемы, завтра надо было встать в шесть, чтобы прибыть на работу в семь, еще и образ Алены преследовал, она чем-то на Настю похожа, только не столь обильна формами. Так и хотелось Настю Леночкой назвать. Но когда распахнулась дверь, потянуло… духом юности, что ли. Тем, что я давно утратил: лилась ненавязчивая музыка, доносились голоса, пахло духами — мужскими и женскими вперемешку — и алкоголем. Все это до боли напоминало школьную дискотеку в столовой: на медленный танец девчонки выстраивались у стен, ожидая, когда их пригласят, а когда был быстрый, к стенам жались мальчишки. Либо же прятались в туалете, тайком передавая друг другу сигарету. Навстречу шла, покачиваясь на огромных каблуках, ярко накрашенная блондинка с завитыми волосами, под руку она держала высокого жилистого мужчину. Оба остановились, пропуская нас. Дискотеку устроили в спортзале, который располагался в комнате, где этажами выше находилась кухня, и захватывал немного площади под туалетом и душевой — они здесь были меньше. Музыка лилась из двух колонок, стоящих в разных концах зала, слов песни было не разобрать. Кто-то раздобыл старинный шар-стробоскоп, и по стенам ползли разноцветные блики, били по глазам, потому сложно было рассмотреть танцующих. Захотелось остаться, чтобы стряхнуть груз прожитых лет, горечь, беды, тоску, разочарование, скинуть все это и забыть, а потом полной грудью вдыхать юность, танцуя с симпатичной девушкой медляк… Я установил елку на крестовину, отнес в середину зала, и вокруг сразу же начала собираться толпа. Девчонки налетели на украшения и принялись цеплять на елку игрушки, а я вспомнил, как в детстве любил день, когда бабушка доставала с антресолей огромную коробку, и я долго перебирал игрушки. Помню, была там девочка в шубке и огурец, которые пристегивались к ветке железной прищепкой. Бабушка говорила, что это очень старые игрушки, и их нужно особенно беречь. Мне больше всего нравился желтый прозрачный фонарик, который светился в темноте, и виноградная гроздь. Интересно, сохранилось ли это все у Саши Звягинцева? Как странно, что вещи, ранее казавшиеся пустяковыми, обрели такую ценность. Пока девчонки наряжали елку, я перебрал «дождик» и вытащил блестящую желтую лису — точно такую же, какая была в моем детстве. Пока никто не видит, сунул ее в карман. Над кроватью повешу. Пусть будет мостом, соединяющим две жизни. — Как здорово! — радовалась Настя. Она сняла пуховик и осталась в обтягивающей декольтированной кофточке и брюках. Не сдержав эмоций, бросилась мне на шею, обняла и чмокнула в щеку. Отстранившись от девушки, я приладил на елку вместо звезды розовую сосульку. Стробоскоп более-менее примелькался, я еще раз осмотрел зал, сев на корточки у коробки. Девушек было двенадцать, четыре образовали один танцующий кружок, четыре — другой. Настя и еще две украшали елку. Блондинка, которую мы встретили в коридоре, и ее ухажер присоединились к нам. Парни то приходили, то исчезали. Делать им было тут особо нечего — мужики не танцуют. Уж на трезвую голову так точно. — А откуда тут столько девушек? Это же общежитие МВД ведь? — поинтересовался я у Насти. Она посмотрела, как на несмышленыша. — И что? Я, вот, в бухгалтерии работаю и на заочном учусь. Вон те девчонки из столовой. — Она кивнула на танцующий кружок, что подальше от выхода, поближе в шведской стенке, увитой мишурой. — А вот эти, что ближе к нам — опера. Хотелось присвистнуть. Настя рассмеялась. — Но мы тут долго не задерживаемся, замуж выскакиваем, в квартиры переезжаем. «Хватай, пока не забрали», — говорили ее глаза. И не только глаза. И мне, правда сказать, захотелось схватить. Вот только блондинка, что пришла позже, вдруг переменилась лицом, посмотрела мне за спину и спросила: — Кот, вы чего такие хмурые? Так, кто-то подкрался незаметно. Настя тоже насторожилась, положила «дождик» обратно в коробку, встала, отдернула блузку. Я обернулся. Позади меня стояли четверо. Мой сосед Артур — лопоухий и немного окосевший от алкоголя. Его придерживал длинный парень, смуглый и кудрявый, похожий на Пушкина без бакенбард. По краям и чуть сзади — толстяк в кепке-аэродромке, отдаленно напоминающий Шрека, и шкет с непропорционально большой головой и телом подростка. «Эмпатия» подсказала, что эти люди меня не любят и очень хотят восстановить справедливость. Вот только что они под ней подразумевают? — Здорово, мужики, — поприветствовал их я. — И тебе салют, сосед. — Это мы еще посмотрим, — хмуро ответил Артур и глянул на толстяка, которого блондинка назвала Котом. По мне, так Шрек Шреком. — Кот, вот он. Шрек выдвинулся вперед, встал передо мной, сложив руки на груди. Агрессии не проявлял, но тон был угрожающим: — Значит так, новенький. Даю тебе три минуты. Возвращаешь, что взял, Артуру, просишь прощения, потом собираешь манатки и исчезаешь из нашей общаги. Иначе побьем, а потом еще и дело пришьем. Какой-то сегодня неудачный день, все пытаются самоутвердиться за счет новенького. Кулаки сжались, в горле стало горячо, на сердце — тоже. — Что ты им про меня наплел? — спросил я у Артура. — Ничего, кроме правды, — холодно ответил он. — Что крыса у нас в общаге завелась. — Ребята, ну что вы пристали? — проговорила блондинка, развешивая мишуру по елке. — Идите туда, откуда пришли. — Отвали, Наташка, — рыкнул Шрек и ввинтил в меня глазки-буравчики. Я поднялся, посмотрел на Артура. — У тебя ко мне какие-то предъявы? Валяй. Артур шагнул вперед и сжал кулаки. — У меня заначка пропала, как только ты в моей комнате завелся. — Не брал я ничего. — Тогда где она? — А где она была?