Со следователем Корневым знакомы мы были давно. Владимир Руфатович был человеком уже довольно пожилым, а оттого неспешным и неконфликтным. С операми не задирался, лишний раз не гонял и был глубоко убеждён, что даже самое сложное дело рано или поздно ко всеобщему удовольствию разрешится. Само. Вот и сейчас он скромно посапывал в кресле в зоне отдыха хирургического отделения районной больницы. Белый халат давно сполз с его покатых плеч, но пальцы цепко держали покоившийся на коленях старый кожаный портфель с перемотанной синей изолентой ручкой. Нам до него оставалось метра три, когда Корнев вдруг открыл глаза и печальным голосом давно живущего на этом свете человека сказал: — Здравствуйте, Андрюша, здравствуйте, мужчины! Клиент после операции в отдельной палате отходит от наркоза. Врач сказал, что вот-вот очухается… Ну, что, господа? Клиента пытались остановить ударом тяжёлого ребристого предмета, предположительно кастетом. Но не тут-то было, не так просто остановить туловище под сто двадцать кил весом. Тогда сунули ножик по самую не балуй в левый бок. Рана не опасная сама по себе, лезвие чуть надрезало селезёночку, со слов хирурга. Но крови потерял много. Ещё наш эксперт говорит, что хорошо, что ни у кого из свидетелей не хватило ума ножик из раны вытащить. Если б вытащили, хана, кровью бы истёк. Нападение было совершено в два — два тридцать ночи. Причём почти там же, где и нашли потерпевшего. В карманах, на руках и шее ничего. Но, думаю, было. Одет дорого и модно. — Понятно. Руфатыч, а личность установили? — начинаю забрасывать следака типовыми вопросами. — Пока нет, пробиваем по нашей базе, — сонно ответил Корнев. — Свидетели? Кто нашёл человека? — подключился Дроздов. — Вот адреса, телефоны и исходные данные, — протянул мне листок с записями следователь, кутаясь в халат. — Если бы собачники пошли другим маршрутом, через час мужика бы уже не спасли. Из реанимационного бокса вышел толстый небритый мужик в синей хирургической униформе и в камуфляжной косынке на голове. Снял маску, посмотрел на нас, достал из-за уха сигарету и, понюхав её, пробасил в сторону дежурной медсестры, хлопая себя по карманам: — Машка, а что это за куча народу? — Это не куча, Михал Иваныч. Это полиция, — хихикнув, ответила Машка, не отрываясь от телефона. — А, центурионы! — ухмыльнулся эскулап и, одобряюще посмотрев на Машкину попу, подошёл к нам. — Мужики, если вы по поводу Сажина, то можете не ждать. — Как не ждать? — сонно зевнул следователь Корнев. — Помер, что ли? — встрепенулся Дроздов. — Это какой такой Сажин? — решил всё же уточнить я. — А тот, который сейчас в реанимации хрючит. Мужику нужно оклематься, как следует. Часов через пять-шесть приходите. А Сажин потому, что Сажин. Его наша операционная сестра опознала прямо на столе. Оказывается, этому мужчине полгода назад здесь же, у нас, аппендикс удаляли. Не моя смена была, а Наталья подменилась тогда и работала. Вот и узнала. Сначала по шву, а потом по физиономии. Память у неё зрительная хорошая. — Так, а где… — попытался поинтересоваться Алик. — В регистратуре. Там все данные, включая адрес. Ко мне ещё вопросы будут? А то мне мыться нужно, плановая операция через двадцать минут, — посмотрев на часы, объяснил доктор. — Док, а по вашему мнению, удар по голове… — начал было я. — Правый боковой, если вы в боксе разбираетесь, — не дождавшись вопроса, ответил эрудированный хирург. — Но, видно, роста супостату не хватило. Потерпевший мужик высокий, вот кастет вскользь и прошёл. Кусок скальпа снял, шкуру попортил, гематомка обширная, но подкожная… короче, ничего страшного, — опять закладывая сигарету за ухо, ответил эскулап. — Спасибо, док, — кивнул я, дав понять, что пока вопросов больше нет. — Да, а что же вы о ноже не спрашиваете? — спросил Михаил Иванович, остановившись на полдороги от операционной и вынимая из кармана предмет, перемотанный марлей, с пятнами крови. И вот тут все посмотрели не на Михал Иваныча, не на нож в окровавленной марле и даже не на попу продолжающей болтать по телефону медсестры Маши. Опера смотрели на следователя Корнева Владимира Руфатовича, в обязанности которого входил сбор вещественных доказательств, орудий преступления и прочих обязательных процедур, связанных со следствием. Нет… ну мы-то думали… а он! Пока Руфатыч молча открывал рот, багровел лицом и шмыгал носом, доктор подошёл ко мне и сунул в руку марлю с пятнами, похожими на кровь, и предметом, на ощупь похожим на нож. — Так, на всякий случай. Ножик обычный. Кухонный. Из набора, я думаю. Такие наборы в любом хозяйственном продают. Пока новый, острый, как собака. — на всякий случай пояснил Михал Иваныч и, кивнув всем, мурлыкая что-то себе под нос, скрылся за непрозрачной стеклянной дверью со строгой надписью: «Операционный бокс. Посторонним вход строго запрещён». — А когда бы я… мы? Наш медэксперт приехал, когда этого подрезанного уже в больницу увезли. Так что его, а тем более нож у него в бочине, никто в глаза ещё из следственной группы не видел. Спасали ж человека! Понимать надо! И там темно ещё было. — начал было оправдываться Руфатыч. — Значит, так. Алик, в регистратуру. Изымаешь все документы пострадавшего. Дрозд, звонишь Чегеваре, пусть пробьёт по нашей базе господина Сажина. Потом вместе с Аликом в адрес. Мамы, папы, жёны, дети, любовницы, соседи… по полной программе. А мы с Владимиром Руфатовичем на место преступления и туда же собираем свидетелей. Потом Руфатыч возвращается в больничку и проводит первый допрос потерпевшего, а я на базу. Сбор в семнадцать часов. Вопросы? — почти скороговоркой выпаливаю я. — Так, может. — в чём-то засомневался Владимир Руфатович, вспомнив, что следствие, собственно, ведёт он. — Все вопросы в семнадцать ноль-ноль, — чуть повысил голос я, давая понять, что никто его за халатное отношение к орудиям преступления ещё не прощал. Спускаясь к машине, звоню своему заму: — Спите, товарищ Эрнесто? — спрашиваю строго. — Ну, во-первых, не Эрнесто, а Эрнест, учи вас. А во-вторых, поспишь тут. Такое впечатление, что воспитателем в детский сад устроился, честное слово. Где ты её взял? Башку от её вопросов рвёт! — шёпотом ответил Чегевара, сидя в своём кабинете на своём рабочем месте. — Потом расскажу. Сейчас тебе Дрозд звонить будет. Отработаешь вопросы, сразу инфу мне сбросишь. Чем Лядова занимается? — почему-то тоже шёпотом задаю вопрос. — Полы моет и вопросы задаёт. Попросила, чтобы в её сторону не смотрел из-за короткой юбки, и моет. Сказала, что завтра в джинсах придёт и окна вымоет, а то, типа, во тьме пребываем. Ничё так девка, не кобенится. Давай, Андрюх, а то мне пора воду в ведре менять. Пойду, а то злится, — как-то по-домашнему ответил Чегевара и отключился. «Может, она и борщ умеет варить?» — как-то стремительно пронеслась мысль, опережая другую мысль: «На хрена я согласился?» В «родное гнездо» я вернулся первым. Собственно, кабинет нашего отделения планировки был странной. Случайный или вызванный посетитель попадал в достаточно большое помещение площадью метров сорок. В этом пространстве в хаотичном порядке были разбросаны: четыре письменных стола с компьютерами, один шкаф с чёрт-те чем, три стеллажа с папками и журналами, две навесные полки (опять же с чёрт-те чем), четыре металлических сейфа, крашенных зелёной масляной краской, с залапанными дверками, и вечно падающая вешалка на трёх ножках. В углу стоял хронически виноватый перед всеми за пустоту своих полок холодильник, купленный в складчину года два тому назад. На стенах висели два портрета. Любимого президента и обожаемого министра внутренних дел. Прикол был в том, что президент с министром старели с каждым годом, а их портреты нет! В дальней стене общего кабинета существовал проход в другой кабинет, поменьше. Это был мой личный кабинет. То есть проход в кабинет был, а вот двери в него не было. Фамилия придумавшего такую планировку архитектора была строго засекречена. И вызванный или добровольно рвущийся со мной пообщаться был вынужден сначала постучать в висевший на стене фанерный плакат и громко спросить: «Можно?» или «Разрешите?». В зависимости от вопроса звучали одни и те же ответы: «Можно козу на возу…» или «Давай, только быстро!» На плакате была изображена баба со злющим лицом и толстым пальцем у нижней губы. А внизу было написано: «НЕ БОЛТАЙ». Стучали обычно ей в голову. Оттого с каждым годом «наша баба» становилась всё страшней и страшней. В прошлом году проверяющий подполковник из Главка, увидев нашу злую бабу, спросил у шефа: — Филипп Петрович, а эта наглядная агитация для кого висит? Для задержанных или сотрудников? Что значит «не болтай»? А напомните, пожалуйста, у Чапаева, какой процент раскрываемости? Мой закуток оригинальностью дизайнерских решений не отличался. Ну разве что. На одной из стен висела большая репродукция портрета героя революции комдива Чапаева Василия Ивановича. А под ним приладили муляж кавалерийской шашки в ножнах и деревянную кобуру от легендарного пистолета «маузер». Шашку и портрет подарили мне сослуживцы на один из дней рождения. Сказали, что купили на «птичьем» рынке. А кобуру нечаянно конфисковал как вещдок на обыске в каком-то народном театре Вася Крепченко. Не знаю, прибавляло ли мне всё это авторитет, но на вопросы посетителей мои опера честно отвечали, что это действительно шашка и «маузер» прадеда майора Чапаева. Зато появилась традиция. Каждый год на седьмое ноября под портретом ставили грубо сколоченную табуретку с букетом цветов и стаканчиком водки с куском чёрного хлеба. Что интересно, утром восьмого числа водки в стаканчике не было. Подозревали уборщицу тётю Лизу. Но претензий не предъявляли. Уж очень крупной была тётя Лиза. А там, где есть традиция, есть и её сподвижники. Как сказал майор Крепченко, «Красивый повод оправдывает любую пьянку!» К чему я это? Первое впечатление было, что я в запарке не в свой кабинет попал. От запаха и блеска чистого линолеума захотелось снять туфли. Это что ещё за… Столы выстроились в две шеренги напротив друг друга. Теперь их хозяева не будут прятаться за сейфами, полками и стеллажами, а открыто и честно смотреть товарищам и коллегам в глаза. В углу за шкафом был оборудован кухонно-чайный уголок с холодильником, посудой, чайником, кофе, сахаром и целой миской овсяного печенья. Даже портреты с президентом и министром радовали чистотой и как бы помолодели ещё больше. Из-под стёкол были убраны и наконец похоронены дохлые мухи и другие вредные насекомые, а рамочки были начищены и сверкали сусальным золотом, как буквы на траурных лентах. Я с опаской заглянул в свой «аппендикс», как называл его Чегевара. Пол мыли, это точно. И всё как бы. Показалось только, что Василий Иванович на портрете как-то повеселел. Всё остальное было на привычных местах. Ладно, живите. — Андрей Васильевич, чай, кофе. — встала со своего места, поправляя короткую юбочку, лейтенант Лядова. — Спасибо, позже. Анатольич, зайди. — сказал я и широким майорским шагом пошёл на своё рабочее место. — Ноги. — что-то пискнуло сзади. — Что? — не сразу понял я. — Ноги, Андрей Васильевич, вытирайте. Тряпка у порога, — осмелев, поставила меня в известность новый сотрудник отдела. Конечно, я мог бы. И надо было бы. Но я же не. Что ж мы совсем, что ли. Короче, я вернулся и вытер туфли о чуть влажное оранжевое махровое полотенце. Это потом я вспомнил, что полотенце было Алика. Банное. Он всё забывал его забрать домой постирать и прятал в шкафу. А ребёнок увидел и спросил дядю Чегевару: — Можно? — Можно! — с удовольствием ответил дядя Чегевара, сразу узнав оранжевое полотенце Алика. Черных вошёл вслед за мной и сел на кожаный диван, помешивая в пол-литровой кружке напиток неизвестного происхождения. На моей памяти он так по молодости коньяк мешал чайной ложечкой. Сидел себе, мешал и отпивал мелкими глотками, постепенно сползая со стула. Правда, давно это было. — Есть что нового? — спросил я, понимая, что пока из больницы не вернётся Корнев, все новости не в счёт. — Она ещё по-английски свободно лопочет… — полушёпотом доложил самую важную новость Черных. — А не охренел ли ты, Анатольич? Я тебя про другие. — зашипел я, багровея от желания учинить самосуд над планировщиком моего кабинета за отсутствие входной двери. — А… так бы сразу… Сажин Сергей Трофимович, проживает по адресу. — Дальше. — Два года назад был привлечён по статье 171-й, 2-й части. Признан виновным, мера пресечения — штраф пятьсот тысяч российских рубликов, — зачитал из своего блокнота Чегевара. — Это что-то с азартными играми? — вспоминая не слишком популярную у нас статью, спросил я. — Статья 171-я УК РФ. Незаконные организация и проведение азартных игр. Часть 2-я — деяния, совершённые группой лиц по предварительному сговору, — донеслось из соседней комнаты. — За знание статей УК РФ и хороший слух выношу благодарность. Без занесения. За то, что без разрешения встреваешь в разговор и перебиваешь начальников, объявляю выговор. Без занесения. «Плюс» на «минус» что будет, Лядова? — поинтересовался строгий, но справедливый начальник отделения. — Ноль… — чуть слышно ответила лейтенант. — Правильно. Вот эта цифра пока у тебя в активе, — поставил точку в воспитательной работе на сегодня я. Мягко хлопнула входная дверь, оповестив о незапланированном вторжении. — Ноги! — практически в унисон крикнули лейтенант Лядова и капитан Черных, напрочь выведя меня из рабочего состояния. У двери стоял перепуганный сержант и нервно топтался на мокром банном полотенце. — Тащ майор, вам заключение по орудию… передали, — заикаясь, протягивал в пустоту листок бумаги посыльный. — По какому орудию? — сразу не понял я. — Лейтенант, забери у него. Из-за груды папок на столе появилась Лядова и, улыбаясь и красиво работая бёдрами, пошла в сторону сержанта. — Ух ты ж… ёб… — сдавленным голосом произнёс парнишка, выпустил из рук файл с заключением эксперта и, открыв лопатками дверь, вывалился в коридор. — Разрешите? — на всякий случай спросила Лядова, входя в мой «аппендикс». — Давай, только быстро, — ответил я, забирая у неё заключение. — Так… нож с лезвием длинной 120 миллиметров, шириной в нижней части 30 миллиметров… толщина клинка 2.2 миллиметра. Твёрдость клинка по Роксвеллу — 36 единиц. Заточка стандартная… так… ручка пластиковая… Так, это понятно. Упор на рукоятке отсутствует, выемки для пальцев. Фигня, короче. Вероятней всего, является кухонным ножом из кухонного набора китайского производства. Холодным оружием не является.