* * * Ночь была недлинной и беспокойной. Где-то около трёх ночи позвонила Корниенко. — Не спишь, Чапаев? Ну, теперь уже точно не спишь! Я всё поняла, Андрей. Слушаешь меня? — Виолетта, ты мне не оставляешь другого выхода. Слушаю, конечно… — ответил сонным голосом я, на всякий случай поискав ногами тапочки. — В протоколе осмотра помещения казино написано, что в щитовой находился сейф, в котором хранилась наличность казино. Сейф, конечно же, не простой, кодированный. А код знал кто? И деньги туда кто загружал? Только начальник охраны. Даже администратор не знал шифр сейфа. — Кстати, я что-то не припомню, чтобы кто-то из охранников при опросе упоминал, что этот Груша спрашивал у них о месте, где находится сейф и его шифре, — неожиданно вспомнил я, окончательно проснувшись. — Соображаешь, Чапаев! То есть Груша просто взял и пошёл себе в щитовую сейф грабить, — тихо засмеялась Корниенко. — Он, собака, знал, где сейф находится. А перед этим, естественно, узнал шифр. А как? Думай, Чапай, думай… — решила проверить меня на сообразительность «важнячка». — Он себе его на руке написал! — вдруг заорал я, вспомнив рассказ бармена дяди Феди. — Точно! — опять тихо засмеялась Виолетта. — А откуда? Откуда он его переписал, Чапаев? — Да, бля-я-я-я-я! С руки старшего смены срисовал! — вскочив с постели, заорал я. — Сфотографировал именно запястья или ладони всех охранников, а потом переписал себе на руку комбинацию цифр, чтобы другие охранники не заподозрили, что их старший в деле с налётчиками, — зашлёпав босыми ногами по кафелю в сторону холодильника, продолжал я шуметь среди ночи. — Не ори! Детей моих разбудишь, — зашипела в трубку старший следователь по особо важным… — Па! Уже пора? Не хочу в садик… — услышал я тоненький плаксивый Женькин голосок из второй комнаты. — Не-не-не… спи… спи… — тихо залепетал я, замерев на цыпочках, как балерина. — Виолетта, а на хрена тогда Груша этого Ряскина грохнул? Чтобы не делиться, как думаешь? — Может быть, и так, а может быть, за то, что в сейфе ожидаемого не увидел. Психанул! Думал, толстого кабанчика возьмут, а попался дохленький поросёнок, — образно объяснила мне следачка. — Кто этих алчных бандюков поймёт? Короче, поймаешь — спросим! А ты ничего так, Чапаев… Тему рюхаешь, как мой старший говорит. Ладно, спать давай. До завтра, Чапай… — Давай… — тихо сказал я в трубку и, отключив Корниенко, тут же набрал телефон криминалиста Гагуа. — Жорик, проверь завтра предположительно левое запястье у… — Послушайте, Чапаев, — строго перебил меня Гагуа, — вы там все с ума посходили? Три ночи! Я на вас с «важнячкой» докладную генералу напишу! Двадцать минут назад Корниенко как с цепи сорвалась… — Всё! Всё, Жора, я понял… извини… спокойной ночи, дорогой! — Чапаев, идите в жо… * * * Под утро приснился почти позитивный сон. Будто мы с Корниенко опознание подозреваемых проводим. Стоит бармен дядя Федя, а перед ним три человека в спецовках «Моссантех» и «балаклавах» на головах. И следачка у него спрашивает: — Ну, Буркин, которая из них ваша бывшая сотрудница Корнева? — Ну, так вот она, голубушка! — тычет пальцем в среднюю дядя Федя, улыбаясь морщинистым лицом. Я подхожу ближе и решительным жестом срываю со среднего опознаваемого чёрную маску. А там… А там Ксюха моя стоит и улыбается. И откуда ни возьмись музыка, фанфары, прожекторы разноцветные! И все вокруг вдруг как забегают, как заорут: — Розыгр-ы-ы-ыш!!! И салют!!! Фейерверк!!! Петарды!!! Нет, б…, будильник. Первое сентября Есть такой день в календаре! День, который приводит в трепетное состояние практически всё население нашей необъятной. В смысле — то население, имеющее на иждивении отпрысков возрастом от шести до семи лет. День, когда несмышлёныши в белых гольфиках и носочках, зажав в потных ладошках огромные букеты с хризантемами (гвоздиками, гладиолусами, ромашками и георгинами), чуть не опрокидываясь назад от тяжеленных ранцев, идут на встречу с неизвестностью. Они идут и не подозревают, что Государство без суда и следствия уже «приговорило» их к одиннадцати годам (правда, режим содержания детей выбирают их родители) лишения детства. День, когда молодые (и не очень) родители, придерживая своё теряющее равновесие чадо, уверенно направляют его в сторону яростно трепещущегося на ветру выцветшего плаката с поплывшими буквами: «Добро пожаловать в мир знаний!» Папы, нетерпеливо щёлкающие фотоаппаратами телефонов. Мамы, добросовестно пытающиеся всплакнуть. Бабушки, сующие сторублёвки в карман любимому внучку «на сок и пирожок». И только каждый второй вменяемый дед, глядя на всю эту суету, тяжело вздыхая, еле слышно бубнил себе под нос: «А Петрович, на рыбалку уехал…» И, увидев расстроенное лицо тестя, зятья трогательно морщили носы, сопереживая: «Надо ж, как деда торкнуло… Вечером вискарика плесну старику». Преподавательский состав, построенный директором школы (историком по образованию) по всем правилам древнеримского военного искусства в двойную фалангу, как при Второй Пунической войне, олицетворял собой стойкость, силу духа и непоколебимую веру в народное образование. Правда, стоящая на правом фланге Ида Моисеевна тихо, но так, чтобы все слышали, прошептала, глотая буковку «р»: — Смот…ите, Калибе…дыева Фатьма ещё одного п… ивела… Тепе…ь у нас с пе…вого класса по пятый есть свои Калибе…дыевы. Твё…дые «т. оечники». Слушайте, куда катимся? Не поняла… смот…ите, смот…ите она опять бе…еменна? Всего этого я не увижу и не услышу. Потому что Женьку в первый класс поведу не я, а палочка-всех-выручалочка — Фира Самойловна Петрова (по мужу). Правда, ещё вчера вечером, видя, как всё это меня напрягает, Женька, подперев щёчку кулачком, предложила: — Андрюш, может, подождём? Читать, писать и считать до ста я умею… Это когда ещё этих всех научат? А мы к тому времени таблицу умножения выучим и придём. Но тётя Фира, ополоснув руки от муки для того, чтобы дать Женьке подзатыльник, сказала: — Шо за кипиш? Завтра красиво одеваемся и идём в эту вашу школу! И заруби у себя на носу, пацанка, первое сентября запоминается только одно! Я не знаю какой там у евреев бог и не обидится ли он, если я за него просто выпью… Подниму за этого мужика рюмку и скажу, на всякий случай перекрестясь: «Спасибо, товарищ!» Но и это ещё не всё! Мой старший сын, Фёдор Андреевич Чапаев, сегодня след в след вступает своим сорок пятым размером в мой сорок четвёртый… Поясню… Федьку после окончания Московского Суворовского училища приняли на первый курс Московского университета МВД имени В. Я. Кикотя на специальность «Правоохранительная деятельность». И теперь мой старший мальчик… моя кровиночка… стоит один на плацу легендарного учебного заведения по адресу: ул. Академика Волгина, 12… Ладно, его мамаша (моя первая жена) где-то там, недалеко, а вот муж ейный… Я должен стоять рядом и гордиться своим парнем, а не получается! Конечно, позвонил Федьке, объяснился. Сын выслушал и ответил уже не юношеским баском: — Всё нормально, бать. Я понимаю. Ну и «вишенка на торте»… Позвонила мне вчера вечером моя Ксюша и радостным голосом, переходящим временами в зашифрованный восторженный писк, объявила: — Андрюшка, нас выписывают! У Андрея Андреевича и у меня всё в порядке. Хотим домой! Тебе эсэмэску пришлют, когда нас можно будет забрать. Цветы и тортик не забудь, подполковник! Я, конечно: — Ксюша, может быть, не стоит спешить? У вас точно всё в порядке? Я ещё, кстати, с врачом… Может, ещё пару… — Чапаев! Ты кроватку купил? — оборвался на полуслове предположительно продолжительный монолог Ксении Владимировны. Видно, оплаченное время за мобильник медсестры закончилось. Совершенно случайно мой разговор с мамочкой моего младшего сына услышал полковник Лядов Иван Макарович. Мы с операми заехали к ним по случаю сорока дней со дня смерти их дочери — Светланы Лядовой. Осунувшийся, похудевший после тяжёлой болезни полковник выслушал второпях мною высказанное о навалившихся проблемах и, похлопав меня по плечу, сказал: — Всё будет хорошо, Андрей. Мы с Кирой Михайловной подумаем, как тебе помочь. А на утро следующего дня мне позвонила его жена, Лядова Кира Михайловна, и тоном, не терпящим возражений, сообщила: — Андрей, Ксюшеньку и Андрюшеньку мы с Иваном Макаровичем из роддома к себе заберём. Две комнаты для вас мы уже с Ваней подготовили. Всю ночь мебель двигали. Вам у нас хорошо будет. Воздух, фрукты, молочко… соседка через дом козочек держит и коровку. У нас и детская кроватка есть… новая, — сделав небольшую паузу, добавила Лядова. — Андрей, ты знаешь, Иван Макарович прямо ожил после нашего решения. Не отказывайся, я тебя умоляю. Ну, вот есть такие люди? Есть! Вот, что такое — первое сентября! А вы говорите — гольфики, носочки… А пока… Через час у меня начинается оперативное совещание, на котором я должен быть обязательно, так как являюсь основным докладчиком и разработчиком плана по розыску бандгруппы налётчиков на незаконное казино со смертельным исходом. * * * Дроздова я пока из кабинета на «оперативные просторы» не выпускал. Мне его очень не хватало, но в себя после случившейся трагедии Иван приходил медленно, со скрипом. Они у меня вторые сутки вместе с Шароевым сидели за компьютерами и просматривали записи с камер наблюдения казино, прилегающих улиц и переулков. Зацепиться пока было не за что. Ванька злился, косо посматривая на меня, и яростно барабанил по клавиатуре казённого ноутбука. Проходя мимо его стола, я заметил на экране компьютера изображение большого грузового микроавтобуса белого цвета с какой-то надписью на борту. Качество изображения было плохим из-за слабого уличного освещения, но надпись читалась. «Мебель на заказ. Доставка» — было написано на замызганном борту машины. А чуть ниже буквами поменьше: «ИП Чернышов» и номер телефона, который рассмотреть из-за большого пятна грязи было невозможно. Поговорив с Зиминым о предстоящем выезде в адрес бывшей крупье казино, а теперь налётчицы Корневой Т. Н., я направился к себе. Проходя за спиной Дрозда, увидел на экране его компа всё ту же картинку с белым микроавтобусом. «Завис Ванька», — подумал я. — Иван, ты чего? — наклонившись, тихо спросил я опера. — А ты сам посмотри, Васильич. Вот этот мебелевоз стоит в квартале от казино, которое обчистили. Стоит правым бортом к переулку, который, петляя, проходит мимо площадки мусоросборника этой самой пельменной фабрики. А на эту сторону, между прочим, выходит запасной вход в полуподвал фабрики. Двигатель работает, труба дымит, горючку не экономят. Это первый вопрос. На часах второй час ночи, между прочим. Тебе когда-нибудь доставку мебели в это время делали? Это второй вопрос. А теперь смотри… Заметил? Ну, вот… заметил? — обернувшись ко мне, ткнул пальцем в экран Дроздов. — Нет… А что я должен был заметить? — озадаченно спросил я, чувствуя спиной, что на наш диалог обратили внимание Зимин и Женя Шароев. — Смотрим этот эпизод ещё раз. Я его уже раз двадцать смотрел, пока не дошло, — терпеливо ответил Иван, перематывая запись. — Вот… вот, видел? Корпус автобуса шатнуло… и сейчас. По моим подсчётам автобус качнулся четыре раза. Сколько было налётчиков? И это третий вопрос. У «бусов» такого типа в кузове две двери. Одна сзади, типа калитки, распашная, и вторая по правому борту, раздвижная. Понятно? Этот «Чернышов» здесь кого-то ждал и дождался. Смотрим дальше… Стартует… Это что за «шумахер» за рулём у этой «кастрюли»? Колёса чуть ли не с проворотом! Это от кого доставщики мебели когти рвут в два часа ночи? И это, шеф, крайний вопрос, — крутанувшись на своём кресле, закончил демонстрацию видеозаписи Дроздов. — Толково, — кивнул головой Шароев. — Согласен, — ответил я. — Зима, свяжись с патрулями ДПС и нашими «пепсами», пусть задерживают микроавтобусы с такими надписями и волокут сюда.