Глава 1. Прощай, Фелиз! Рем прикрыл глаза буквально на секунду. Просто хотел сбросить напряжение, стиснувшее голову горячим кольцом. Организму и этого небольшого движения век оказалось достаточно, чтобы расслабить все мышцы и пустить черные точки перед глазами — если бы не волевое усилие, Рем бы точно задрых. Неудивительно, он не спал уже пятые сутки, и теперь все его мысли сводились к тому, чтобы занять горизонтальное положение на одной из скамеек в тесной комнатке для прощаний и вздремнуть минутку-другую. Окружавшая его темнота так и манила, обещая сладкий сон, крепкий, как у мертвеца. Атмосфера, кстати, располагала. Вдруг тишину прорезал визг включающихся динамиков и треск помех. Человек, стоявший у микрофона, прочистил горло, чтобы избавить голос он ноток, которые выдавали бы, как ему уже осточертела эта работа. «Кто-нибудь из присутствующих желает произнести речь, чтобы почтить память покойницы?» Рем обернулся в сторону Дези. В своем нынешнем состоянии он уже вряд ли мог бы выговорить собственное имя, так что вся надежда была на сестру. Та, однако, поджала губы и отрицательно помотала головой. «Отлично, быстрее закончим. В добрый путь», — с облегчением сказал оператор и отключил динамик. В тесной, но прохладной комнатке для прощаний их было всего двое: брат и сестра, Рамон и Дезире Домингос-Сальва. Они стояли плечом к плечу, чуть ли не прижимаясь носами к толстому огнеупорному стеклу во всю стену. По ту сторону, завернутая в белый саван, лежала их мать Фелиз (или просто Лиз). В камере для кремации что-то защелкало, затрещало. Одновременно в комнате для прощания загудели вентиляционные шахты, поставляя в крохотное помещение потоки прохладного воздуха. На стене торжественно загорелась выложенная неоновыми лампочками молитва, надерганная из всех религий сразу и оттого (по мнению Рема) ставшая совсем бессмысленной: «Из пепла начался наш путь, и пеплом он оканчивается. Но конец для одного — всегда начало для другого». Рем тупо пялился на эти слова, но чувствовал себя так, словно его хватил инсульт. Каждое слово по отдельности он понимал. Даже если их собирать в пары, он мог разобрать смысл, но целиком предложение просто утрачивало всякое значение. Интересно, кого эти похоронщики пытаются успокоить такой писаниной? Людей, которые готовы отправиться на кремацию всей семьей после потери кормильца? Трекер-браслет на руке жалобно запищал. На сенсорном экране высветилось уведомление о слишком частом пульсе. Затем последовало издевательское: «Уделите немного времени экспресс-медитации». Заметив, что брат пялится в экран, Дези недовольно ткнула его в бок. Рем и не заметил, что за время, пока он рассматривал расплывающиеся перед глазами буквы, оператор во всю развел огонь, и пламя голодно облизывало саван. Уже показались первые дыры, но плоть, пусть и мертвая, все равно будто сопротивлялась. В последний путь их ма уходила также, как жила: через «не хочу» и «не могу». Ей было аж пятьдесят шесть. Она почти дважды побила среднюю продолжительность жизни в Нижнем городе. Врачи и специалисты по долголетию должны были обивать порог их дома, снимать ее для телека, внести в какую-нибудь книгу рекордов, но ничего этого, конечно, не произошло. Фелиз Домингос-Сальва ушла из жизни душным апрельским днем, возвращаясь со смены в госпитале. Просто села на трамвайной остановке и больше не встала. Новость о ее смерти уже через несколько часов утонула в разговорах о росте цен на рис и гомоне ночных шоу. Никто даже не поинтересовался, что выдернуло ее дух из тела: инфекция, рак или, может, сердечный приступ. Даже коронера и других ее коллег-врачей такие подробности не интересовали. Они зафиксировали факт смерти, отправили отчет в нужные инстанции, и посоветовали ее двадцати шестилетнему сыну, новому главе семьи, не затягивать с похоронами, а то морг и так забит под завязку, а в жаркий сезон никакие холодильники не справляются. Они с Дези умудрились выбить окно на кремацию на следующий же день. Им даже дали целый день выходного, чтобы как следует погоревать. Фелиз растила их одна, практически заменив умершего отца. Она была бы недовольна, если бы узнала, что из-за пятиминутной церемонии ее дети потеряли целый день работы, но брат с сестрой решили, что так будет правильно. Поэтому они прилипли взглядами к стеклу и смотрели во все глаза, стараясь не упустить ни одной из последних секунд их матери на земле. Огонь уже пировал на начавших показываться костях. Оператор, видимо, очень спешил на обед, поэтому прибавил жару. Да так, что Рем почувствовал, как воздух в комнате начинает нагреваться, несмотря на стекло. На спине выступила испарина. Еще через минуту жарко стало, как на улице. Одна радость, вентиляция работала исправно, и в помещении хотя бы не воняло. Все стерильно. Запах хлорки щекотал нос, но недостаточно, чтобы вызвать желание как следует чихнуть. Дези взяла его за руку, потные ладони шлепнулись друг о друга. Рем снова вынырнул из мыслей о дискомфорте и посмотрел на сестру. — Как ты? — Нормально, — поджала губы Дезире. Ей исполнялось восемнадцать. Она с детства помогала матери в больнице, а еще подрабатывала в столовой, чтобы приносить хоть что-то кроме благодарности пациентов домой. Рем и Фелиз до этого дня надеялись, что они скопят денег и через год-другой подмажутся к нужным людям, чтобы отправить Дези в Верхний город ассистентом какого-нибудь медика. Не весть какая должность, да и общаться нельзя будет, но всяко лучше, чем здесь. А теперь, со смертью Лиз, этот план превратился в пустое обещание. Теперь девушке предстояло встать на место матери и пахать, пока сердце не откажет, в надежде когда-нибудь протолкнуть наверх уже собственных детей. Дези старалась не подавать виду и убедительно играла роль скорбящей, но почему-то вместо тоски и одиночества она чувствовала только обиду и злость. Ее идеальная жизнь, полная надежд на лучшее, испарилась. Лиз забрала ее с собой в жаркие объятия огня. — Хочешь, оставим прах тут? — предложил Рем хриплым шепотом, стараясь не нарушать плотную тишину. — Хуй там, — фыркнула Дези. — Чтоб они ее потом распылили в качестве удобрения на своих плантациях, а нам продавали фасоль оттуда по конской цене? Ну уж нет. Мама бы такого точно не хотела. — Тебе виднее. Через пять бесконечно долгих минут все закончилось. Тело в белом саване превратилось в плотно набитый бумажный пакет, выехавший из окошка в стене, как чипсы из старого вендингового автомата. Пахнуло гарью. Рем опередил Дези и взял пакет в руки. Прижал к себе, как ребенка, про себя с удовольствием отмечая, что пока (или уже) ничего не чувствует. Только желание поскорее оказаться дома и сгрузить останки в жестяную банку, поставить на полку рядом с такой же покоцаной эмалированной посудиной, которая стоит у них на кухне уже пятнадцать лет. К этому нестерпимому желанию прибавилось еще одно чувство, не очень уместное для дня похорон. Это было небольшое удовлетворение при виде лица сотрудника крематория, которому Дези отсчитывала кругленькую сумму монетками и мелкими купюрами старого образца. Лицо щуплого бледного мужчины в строгом костюме вытягивалось с каждой падавшей в его ладонь монетой, которую по закону он должен был принять. Благо, наличные все еще были в ходу для государственных организаций. «А что вы хотите с такими ценами? Чтоб я выдал все деньги за месяц и сказал “спасибо”?» — хмыкнул про себя Рем и улыбнулся так торжественно, словно на его глазах вершилось величайшее правосудие. Когда они с Дези вышли из крематория, время лениво ползло к полудню. Брат с сестрой шли под испепеляющим солнцем. Они пытались выбирать маршрут, на котором можно было бы спрятаться в тени от низеньких домиков с крышами из солнечных панелей. Но тени исчезли, под навесами битком набились бездомные и попрошайки. Те, кому не повезло, и работы для них не нашлось. Они выходили на улицы и делали то единственное, что им можно было делать бесплатно: спали во всех мыслимых и немыслимых позах. Некоторые постанывали во сне от голода, другие так и умирали. Специально собирались за этим вокруг крематория, чтоб городским службам не тратить время на поиск тел. Дези задержалась возле одного семейства, развалившегося под навесом. Она достала из кармана новенькую упаковку галет и небольшой мешочек сушеной фасоли и со звоном бросила свою скромную подачку в миску, стоявшую на коленях у заснувшей сидя женщины. Та кивнула, не поднимая головы. Дезире бросила вопросительный взгляд на Рема, чтобы проверить, нет ли в его глазах осуждения. Все-таки, в эмалированную миску упал хороший по меркам их общины обед, а попрошайки у крематория регулярно получают неплохие угощения от скорбящих. Но Рем только кивнул и поторопил ее. Они потопали дальше по выбеленным солнцем улицам. С рекламных щитов на них смотрела одинаковая улыбчивая физиономия девицы с белой кожей, которая крикливым шрифтом с завитками напоминала о необходимости пользоваться солнцезащитным кремом даже в пасмурный день. Тот идиот, который купил эту рекламу, должен был знать, что в Нижнем городе дом проще купить, чем этот их крем. Домов хотя бы хватает. Вообще, вся жизнь в Нижнем городе была абсурдной. На первый взгляд он напоминал муравейник с кривыми домами, лепившимися друг к другу в поисках хоть какой-то поддержки, прямо как люди, которые жили в них. У них была крыша над головой, но почти никогда не было еды. У них были работы, но не было денег, зато был страх этой работы лишиться. У них был пляж прямо рядом с домами, но не было моря, только безжизненная дюна. Хотя море как раз-таки было. Фелиз его даже застала, когда была совсем ребенком. Когда-то Лас-Риас был просто портовым городом на скалистом побережье океана. Тут было полно людей со всего мира и они в основном занимались тем, что рубили лес и отправляли его на кораблях по всему миру. Дорубились. Если не вдаваться в подробности, то по планете прокатилась парочка экологических кризисов, потом экономический, потом опять экологический, и они пришли к тому, к чему пришли. Вместо сотни с чем-то стран и миллионов городов на всех континентах у них осталось только с десяток городов государств. Там, где был океан, осталась мутная лужа, на месте лесов — пустыня. В некоторых частях света даже крысы сдохли. А люди выжили. И непонятно, кому повезло больше. Одним из таких городов-государств был Лас-Риас. Он торговал всеми видами стекла для создания биосфер. Ну, как «он». Торговал Верхний город, расположенный на вершине горы с нахлобученным на него стеклянным куполом. А Нижний город предоставлял людей, которые будут работать на плантациях и фильтрационных установках под другими такими куполами. Вот только была проблема. У Лас-Риаса был заложен предел объемов производства. Он не мог вырастить больше бобов или построить больше куполов — ученые посчитали, что это как-то повлияет на состояние окружающей среды. А вот люди плодились и размножались. Их становилось все больше, а работы — нет. Поэтому вскоре, чтобы купить себе обед, ты должен был работать без сна и отдыха трое суток. Еды не хватало. Шмотки донашивались и перешивались. А Верхний город доверял все больше работы роботам и искусственному интеллекту. Но Нижний город это не то, чтобы беспокоило. Жители ходили на работу, вечером — по барам. Скупали барахло с помоек Верхнего города и ждали, когда богатеи спустят со своей горы очередной грузовик «гуманитарной помощи», по-другому известной как Витамин Х12. Одной белой таблетки было достаточно, чтоб вспалывать грядки на плантации двенадцать часов кряду. Государство словно сказало: «Хотите работать — работайте». И все с радостью жрали эти витаминки и пахали. А иногда просто жрали. Без пахоты и работы. Их же все равно бесплатно раздавали. Когда таблетки появились, Рем еще не очень разбирался в витаминах, несмотря на все усилия Фелиз. Он знал, что витамины нужны и содержатся в овощах и фруктах, но ни от одного яблока у него так сердце не заходилось, как от половины несчастной белой таблетки. Когда Фелиз поймала его с этой дрянью в руках, то отметелила с силой, неожиданной для сорокалетней женщины. Она что-то говорила про наркотики, но, когда дела стали совсем плохи, и сама начала подъедать таблетки. И ему разрешила. Просто нарисовала схему, по которой можно было пить таблетки и спать так, чтобы организм не помер от истощения. Пока эта схема работала. Их семейка, благодаря разработанному матерью графику сна, смогла сохранить человеческий вид. Но что дальше? Рем ускорил шаг. Перед глазами, как ниспосланное свыше виденье, стоял их дом с крышей из солнечных панелей и белеными стенами. Ему вдруг показалось, что по какой-то причине из дверного проема с минуты на минуту выйдет мама. Не вот это белое безликое тело в саване, а как она любила — в широком платье с самодельном рисунком, с платком в волосах и этой ее улыбкой, маскировавшей всякую усталость. Рем нервно сморгнул и покрепче перехватил пакет с прахом. В ушах застучала кровь. Он и не заметил, что Дези, в противовес ему, совсем замедлилась, а несколько шагов спустя и вовсе остановилась, как вкопанная. — Рем, подожди. — Давай быстрее, Дез. — Я не могу, — сказала она и вдруг начала рыдать прямо посреди улицы. — Пока мы не зашли, мне кажется, что она все еще там. Шумный вздох и снова рыдания. Потом опять вдох в попытках успокоиться. Почти получилось. Полные губы растянулись в улыбке, но слезы пробивались, как помехи. Рем обреченно помотал головой, стараясь затолкнуть ворочавшуюся под горлом тошноту обратно в живот. Потом подошел к сестре и, взяв за плечо, притянул к себе. Дез вцепилась в насквозь мокрую футболку и принялась выть, трястись и всхлипывать. А Рем стоял рядом, словно не хотел смущать. Он снова и снова переводил взгляд то на кудрявую голову Дези, то на их дом в конце улицы. И тут до него дошло. Теперь там будут жить только они вдвоем. Никто больше не заставит их брать выходные так, чтобы хотя б раз в неделю устроить семейный ужин. Никто не будет ругаться из-за оставленного на столе хлеба. Никто не расскажет историю о жизни в старые времена, когда океан еще облизывал этот берег. Никто не будет петь старые песни прокуренным голосом и готовить кашу в микроволновке. Никто не подбодрит своим неизменным: «давай через “не могу”». Фелиз Домингос-Сальва ушла навсегда. И Рем заплакал. Глава 2. Давай через «не могу» Рем проснулся с полпинка. Буквально. Когда он распахнул глаза, Дези заносила уже покрасневшую ногу, чтоб еще раз поддеть носком его ботинок. — Да встал я, встал, — пробурчал молодой человек и, в подтверждение своих слов, оторвал задницу от набитого мягким мусором мешка, служившего ему и креслом, и зачастую, постелью. За несколько часов сна тело задеревенело, напоминая ноющей болью о том, что он приближается к отметке средней продолжительности жизни и ему (по официальным данным) не так уж много осталось. Спина подтверждающе хрустнула, заставляя пожалеть о том, что он вообще предпринял попытку поспать. Если бессонница его не доконает, то это сделает разваливающийся позвоночник. — Я не могла добудиться тебя полчаса, — надула губки Дезире и бухнулась на второй такой же пуф. Загорелые коленки оказались на уровне головы, и вся ее поза со скрещенными на груди руками делала Дези больше похожей на ребенка, чем на взрослую. А взрослеть уже было пора. Рем встряхнулся. Трекер, подключенный к единой системе здравоохранения Лас-Риаса запищал, выводя на экран информацию о сне: четыре часа, из них глубокого сна только двадцать минут, при немедленном употреблении витамина Х12 можно приступать к работе. К счастью, у Рема был выходной на целые сутки. Он взмахнул рукой, и экран заморгал, выводя последние новости, сводки погоды и сообщения. Около десятка человек, кто близко общался с их семьей, успели выразить свои соболезнования и в тревожной торжественности поприветствовать Рема как нового глазу их скромного семейства. Кто-то в надежде напроситься на приглашение на поминки тратил кучу символов, чтобы напомнить, какой замечательной, смелой и «своей» была Лиз. Не то, что большинство фиф из Верхнего города, которых тридцать лет назад первыми выгнали после забастовки врачей. — Это все очень мило, но поминки мы организовывать не будем, — пробубнил Рем. — Мы же не богачи, — поддакнула Дези. Она уткнулась в трекер и теперь сидела в социальных сетях. Сквозь окошко экрана подсматривала жизнь в Верхнем городе, словно ничего и не случилось. Только чуть резковатые движения рук выдавали ее нервозность. Рем еще раз потянулся и обошел дом, словно примеряя его на себя вместе с новой ролью хозяина. Владения у него, правда, были скромные. Четыре картонные стены, крыша, два пуфа, низкий стол, микроволновка, маленький холодильник (когда-то он был отельным). Пара перегородок прятали от любопытных глаз душ (в котором вода появлялась дважды в сутки) и сортир. Главная гордость — мини-биосфера из толстого стекла со специальной лампой. По сути, это был аквариум без воды, в котором в фиолетовом свете лампы Фелиз выращивала то фасоль, то горох, то острый перец. Последний был ее гордостью. Фелиз родилась в Верхнем городе. Училась там, долгое время лечила богачей. У нее все было схвачено, и семья ею гордилась, готовили ее замуж за какого-то чиновника, создавшего большинство действующих протоколов для системы здравоохранения. А потом она приняла участие в забастовке врачей, которые требовали сделать медицину доступной для жителей Нижнего города. У власти ответ был простой: «Хотите — делайте». Всех участников собрали и выслали в Нижний город. Фелиз даже никакие связи не помогли. Но она ни разу об этом не пожалела, по крайней мере вслух. Она поселилась прямо в больничном корпусе и принялась лечить. Вышла замуж за своего же пациента, в общем, у нее жизнь сложилась довольно неплохо. Ее все любили. «Все любили», — повторил про себя Рем. Он вдруг понял, что уже минуту пялится на полку. Там две покоцанные банки из-под круп стояли впритирку друг к другу. На одной Дези написала «mãe», а на второй — «pai». Снова вместе. Сердце защемило. А через секунду тупая ноющая боль выродилась в какую-то лихорадочную энергичность. Захотелось что-то сделать прямо сейчас: передвинуть все, что не приколочено, разжиться краской и покрасить стены, что угодно. А еще нужно было найти Дези работу. После смерти Фелиз ее место занял кое-какой врач без квалификации, и Дези перестали пускать медсестрой. Мол, на младший персонал ресурса нет. Это было ударом ниже пояса. Вообще-то Дези неплохо справлялась с ролью медсестры. Она с самого детства таскалась с матерью в госпиталь, меняла пациентам повязки, ставила уколы, накладывала швы, а иногда просто развлекала их разговорами, держала за руку умирающих, которым очень хотелось (хоть и было невыносимо) перед последним вздохом увидеть красивое, играющее всеми красками жизни лицо. Но теперь без корочки врача получить должность было нельзя даже по старой доброй памяти. А с вакансиями дела обстояли не лучше. Как только появлялась работа, на нее тут же подавалась как минимум сотня человек. На трекеры безработных приходила рассылка, и кто успевал вовремя ткнуть на нее, мог рассчитывать на победу в этой дикой лотерее. Главным призом были двацатичасовые смены на какой-нибудь плантации, в столовой или еще где. Дези подрабатывала в одной столовой, но за двенадцать часов зарабатывала только на бутылку воды. Искать что-то лучше ей не очень хотелось. Вот и сейчас, когда Рем завел с ней разговор о работе, она закатывала глаза и прикидывалась глухой. На каждый его аргумент она придумывала с десяток «не хочу» и «не могу». Тут ей не хватало силы, там выносливости, в третье место вообще ехать далеко. Рем не сдавался. У него была уверенности главы семьи. Он продолжал давить, напоминая Дез, что она теперь взрослая. И вот, когда ему казалось, что он почти вправил ей мозги, Дезире достала козырь.