— Мой руки и возвращайся, Зефирка. Так она и поступила. Вернулась, присела рядом на диван и уставилась на него, ожидая объяснений. — Я очень жадный, не хотел с ними делиться, — горделиво оповещает, указывая на лакомство. — Руслан, что происходит?.. — Тебе всегда пекут торт на день рождения? — Ну да, это обычное дело в любой семье, — Ева всё еще не понимает, отвечая с опаской. — С тех пор, как умерла мама, для меня — не обычное. Я восемь лет не получал именинных пирогов. И только что понял, что Карлсон во мне всё это время подыхал от тоски. А потом он взял и с размаху зачерпнул ложкой бисквит, пренебрегая правилами этикета. Ни тарелок, ни аккуратно разрезанных кусочков. Ева потупила взор. В ней боролись два желания — рассмеяться и расплакаться. Второе — было настолько жгуче острым и неожиданным, что от него спёрло дыхание. И ведь о матери сказал без слезливости, не вызывая жалости. Но это так…больно… Её тщательно выстроенная оборона, оберегающая от новых порций разочарования эти несколько месяцев, что они вступили в связь, сейчас грозилась дать трещину. И Ева очень не хотела этого. Именно поэтому всегда держала дистанцию и не позволяла Руслану никаких вольностей. Они ведь даже толком и не разговаривали. Пока он звучно постанывал, поедая свой подарок, девушке на глаза попался элегантный альбом в кожаном переплете, который лежал на углу столика. Ева сползла на ковер, устраиваясь поудобнее, и потянулась к нему, чтобы хоть как-то скрыть сумятицу, охватившую её от новости о маме. — Леся заскочила днем, это её гифт. Несмотря на то, что голос его звучал привычно беспечно, Ева уловила новые нотки. Нечто тщательно скрываемое, сокровенное. Даже на мгновение застыла с поднятой вверх рукой. И что-то в этот момент приключилось с её сознанием. Шепоток прошелся рядом, словно предупреждая — если ты действительно не хочешь иметь с ним никаких тесных отношений, не лезь, просто не лезь туда, потому что ты ступаешь в чужую душу, откуда тебя уже саму попросту не отпустит… А ты не умеешь поверхностно. Ты снова захлебнешься, Ева. Встряхнув головой, девушка отпрянула. И чертыхнулась про себя. Ну что она, в самом деле, что за мистический налет?.. Решительно привстала и схватила альбом, аккуратно открывая. И тут же кусочки собрались воедино, пазл сошелся. Фото на стене и на первой странице — одна девушка. Его мама. Красивая — слов нет. И как же Ева тогда не увидела, насколько он на неё похож?.. Значит, её нет в живых. Поэтому она и не поет больше. Поэтому не застать на афишах имени «Дана Лихно». Мальчик Руслан. Вот почему у тебя грустные глаза. Ева и не заметила, что он устроился рядом, тоже сполз на ковер, успев насытиться. Она переворачивала качественный узорчатый картон, неизменно улыбаясь. На неё увековеченный в моменте смотрел озорной мальчуган, которого скорее примешь за девочку — так смазливо хорош. Щербатая улыбка, блестящие темные глазки с неизменно выраженной детской коварностью — теми самыми бесятами, что до сих пор можно наблюдать в глубине, когда смотришь на него. Сначала молчали. А потом как-то незаметно Руслан начал рассказывать историю той или иной фотографии, вызывая её смех. Вовлекая в разговор, очень тактично и умело выведывая из неё ответную информацию о своем детстве. Они болтали и болтали, время от времени соприкасаясь то плечами, то руками, когда рассказ был особенно экспрессивным, требующим дополнительных спецэффектов, достигаемых с помощью движений в воздухе. А под конец он просто перетащил на себя ошарашенную Еву, застав врасплох и умело пользуясь своим преимуществом. Приник к губам в щемящем поцелуе, трогательном и неподдельно живом по своей природе. И прошептал: — Останься, Ева. Просто поверь мне. Откройся. Забудься. Её ресницы затрепетали от дикого волнения. Никто и никогда не был с ней так подкупающе ласков. Трещина стала значительно шире. И это неизменное ожидание подвоха свободно просачивалось через нее, вызывая неприятные ощущения. — У нас был уговор, Руслан, — тут же сухо напоминает Ева, отстраняясь. Он хмыкнул. Словно по щелчку, атмосфера в комнате резко переменилась, и ей показалось, что в воздухе запахло грозой. Девушка не ожидала такой бурной негативной реакции. Её подхватили на руки и стремительно перенесли в спальню, весьма небрежно швырнув на кровать. После минут, проведенных в лучистом веселье и очень теплой непринужденной обстановке, происходящее сейчас казалось нереально грубым и пошлым. — Уговор есть уговор, — протягивает низко, срывая с себя футболку и принимаясь за домашние трикотажные штаны. Ева отводит взгляд от его нагого тела и сглатывает, отчетливо осознав, что его поведение впервые пугает её по-настоящему. И когда Руслан нависает над ней, она сжимается в бессознательной попытке закрыться. Теплые губы оставляют на шее короткие поцелуи, пока мужские руки ныряют под кофту и сминают грудь прямо с чашей бюстгальтера. И дальше раздевают лихорадочно, спешно. Ей становится невыносимо плохо. Как если бы скинули в ледяную воду, в которой легкие сковало от пронзительной боли из-за невозможности вдохнуть и выдохнуть. От его напора веет холодом. Впервые. И Еву откидывает назад в прошлое. В брачную ночь, где она вот так же лежала под мужчиной, которого, как была часами ранее уверена, готова любить и боготворить до конца жизни, но который умудрился убить эти чувства за несколько минут…на собственной свадьбе. Тот же ужас, парализовавший сознание. Страх принуждения. Отвращение к происходящему. — Не надо, — удается вымолвить куда-то в сторону, уклоняясь от мучительных ласк. — Руслан, я не хочу… — А ты никогда не хочешь, — прилетает в ответ утробным мычанием, пока сухие губы касаются её пупка, вызывая отторжение. — Руслан! Я не хочу! Ева пытается вырваться, чувствуя, как близка истерика. — А как же уговор? Ничего личного. Только передача сперматозоидов. Как и договаривались. Задыхается от тяжести его тела, уши хочется заткнуть от этого чужого циничного голоса, произносящего гадости. Это не Руслан. Это не тот чертенок, к которому она привыкла. Другой. Незнакомый человек. Пытающийся унизить, задеть, сделать больно. — Пожалуйста, не надо! — молит в отчаянии, когда чувствует его пальцы на своей промежности. — Руслан! Но он её не слышал. Слёзы вовсю выкатывались из глаз прямо в уши. Куда ей тягаться с ним? Это не Карен, который был нетрезв и слишком самоуверен, чтобы допустить мысль, что она сможет ему противостоять. Руслан сильнее, стремительнее и…агрессивнее сейчас. Грубые развратные ласки, рваное дыхание, полное погружение в это наказание. Он будто не здесь. Дрожа от обиды и омерзения, Ева кричит, что есть мочи, собрав остатки сил: — Не смей! Не смей со мной так обращаться! Остановись! — Почему? — подается вперед и застывает в десятке сантиметров от её лица, поймав затравленный взор девушки. — Я не позволю тебе…не смей… — прерывистым шепотом, пытаясь воззвать к его совести. — Не так…не ломай меня. — А ты? Почему ты смеешь это делать со мной? — рычит, сократив расстояние до минимума, почти касаясь губ. — Почему караешь за чужие грехи, Ева? Она опускает веки, не выдерживая бремени его взгляда. Обвинительного. Уничижительного. Подавляющего. — Я же тебя люблю, дура. Как такое можно не понимать? — Руслан… — Каждый раз, когда ты произносишь моё имя, — вдыхает прямо в неё вихрь звуков безотрадно и с примесью скорби, — мне хочется опечатать твой рот, чтобы ты никогда больше никого так не звала. Красиво, поэтично, вкусно. А потом всё резко исчезает. Еве предоставляют свободу. И эта свобода для неё оказывается неожиданно смурной и безбожно горькой… Глава 18 Наблюдая за тем, как мама аккуратно нарезала овощи для салата, Руслан как-то спросил, зачем это делать, смысл напрягаться, если в доме есть люди, нанятые специально для таких вещей. Она тогда рассмеялась, потрепала его по голове и произнесла фразу, которую пятнадцатилетнему парню было не понять в силу возраста: — Потому что мне хочется порадовать вас, сынок. Всё надо делать с любовью и во имя любви, иначе действие не имеет смысла. Во имя любви к чему-то или кому-то. Так живут только сильные люди. Видимо, он не из них. Во имя чего сейчас была эта сцена? Он хотел задеть её из любви? Сделать так же больно, как было ему самому?.. Здорово. А что дальше?.. Присев на край кровати, Руслан опустил голову, позволяя звонко бьющему по нервам раскаянию распространять разрушительные импульсы по телу. Не видел, но отчего-то был уверен, что Ева отзеркалила его позу. И сидит точно так же удрученно на противоположной стороне. Во мраке комнаты двое молчали, признавая никчемность слов. Не та ситуация. Много лишних факторов, жизненных перипетий, мешающих событий. Не тот случай. Мало прав, свободы действий и возможности говорить откровенно. И как он мог подумать в самом начале, что ему под силу её раскрыть? Обаять, излечить, помочь. Любить. Сука. Просто любить. Она ведь и это запрещала! Кощунственно и требовательно. А Руслан ещё больше погружался в это чувство. Роковое. Определенно точно уже неизлечимое. Шрамом расползающееся по сердцу. Весьма беспечно было с его стороны соглашаться на такой нестандартный формат взаимодействия, когда она влетела к нему домой два месяца назад и спросила, верит ли он в знаки? А для него само появление Евы в жизни — красноречивый большущий знак. И даже когда девушка озвучила пресловутые условия, Руслан ещё был весел и находился в эйфории: