Элиза держалась на честном слове весь дальнейший вечер и специально не вставала, не отходила никуда, чтобы не вляпаться во что-нибудь. И даже успешно не замечала Свету. Хотя с Раей так не получалось — она была прямо перед ней. Компания за столом вдруг стала обсуждать моду обсценной лексики, и тут старшая Разумовская резанула безапелляционным утверждением: — Что бы ни было, женщинам нельзя сквернословить — отрицательно сказывается на образе и убивает женственность. Это получилось непроизвольно. Молодожены уставились друг на друга, и Элиза красноречиво выгнула бровь, не упустив случая вставить шпильку: — А вот Вашему внуку нравится, когда дама умеет удивить красным словцом… — После того, как он женился, я его больше не узнаю, — парировала с ядовитой наигранно вежливой улыбкой. — Поэтому…охотно верю. — Бабуль, зря Вы так категоричны! Недавно проведенные исследования показали, что материться очень полезно. Мат имеет некий эффект болеутоляющего и помогает мозгу избавиться от рефлексии. Попробуйте — Вам понравится… К тому же, практически все великие русские писатели владели могучей составляющей языка в совершенстве… — Ценная информация… Которую, однако, больше никто не прокомментировал. Обстановка накалялась. Повсеместно, а не только за их столом. Где-то на заднем плане маячила Света, которую виртуозно игнорировал Рома — и поучиться бы у него фирменной невозмутимости… Градус повышался, виновник торжества уже потихоньку начал дебоширить и почти развязал драку, но его посадили на место без потерь. Зато он вдруг объявил белый танец. И, естественно, Рая не могла этим не воспользоваться. — Я украду твоего мужа ненадолго, милая? — Попробуй, — пришлось цедить сквозь зубы в подобии улыбки и молиться, чтобы Рома не делал этого. Но…Рома, предварительно обдав её предостерегающим напряженным взглядом, мол, не заводись, встал. Подал партнерше руку. И повел танцевать. Тонкая струна, еще как-то сохраняющая спокойствие в ней, оборвалась тут же. Надоело. Под десятками снисходительных взоров и перед сотнями гостей, считающих её жалкой тряпкой, об которую вытерли ноги в очередной раз, Элиза деревенела всё больше и больше, безотчетливо водя пальцем по практически рассосавшемуся синяку на запястье. Нет, она не замечала чьих-то конкретных взглядов, они все смешались для неё в единое темное пятно. И даже не воспринимала это всё чем-то значимым. Но девушка остро ощущала источаемый яд. Какой бы сильной ни была, противостоять такой концентрации в одиночку – нереально. Как впуталась в подобное? Идиотская ситуация, на которую сама же и подписалась добровольно. Фарс, затеянный ими как фикция для общества, внезапно обернулся очень даже настоящей болью… Как когда-то давно. Словно…все стремятся задеть её, найти изъяны, чтобы было что противопоставить внешней безупречности. Доказать — Элиза не сможет быть идеальной во всем: что бы ни сделала, внимание будет сосредоточено только на эпикфейлах. Именно поэтому Рома и считает её эпатажной. И ведь правда… Ева как-то сказала, что в этой среде не прощают, если ты занял не своё место. Сейчас Элиза удостоверилась в этом сама. Мужская составляющая еще как-то одобряла выбор Разумовского, но женская половина…ментально грызла девушку. Он породист. Он богат. Он молод. Он умен. Он благороден. Он отличается от всех своей выдержкой и взвешенностью. Разве можно простить ей, что отхватила желанную добычу, явившись из ниоткуда? Черт…как противно. А всего-то надо было отгородить её от грязи, как и просила. Чтобы в ней и дальше дремали эти вечные демоны-разрушители. Не высовывались, не заставляли творить дичь в полном помутнении сознания. Элиза никогда не отрицала свои недостатки. И один из них — та самая пресловутая вспыльчивость. Девушка возгоралась моментально, как качественная спичка. Роме не понять, каково это — чувствовать себя ничтожеством. Он слишком мужчина, слишком успешный и востребованный, слишком на коне… А она… Нет, не этого поля ягода. И пора бы сворачивать лавочку. Когда Разумовский под руку с Раей приблизился к столу, Элиза встала с твердым намерением уйти. — Спасибо, что не отказала! – поблагодарили её приторно. Как же всё это по-дурацки дешево и киношно до тошноты… Девушка впервые взглянула на неё глазами мужчины. Попыталась сделать это. И поняла, что именно цепляет в ней Рому: они одной породы, у них много общего, она наполнена чем-то недосягаемым и непостижимым для простых смертных. Рая была…дорогой. Как и Оля — умела быть красивой. Подать себя. И дело не во внешности. Ибо, если бы всё решалось внешностью, Элиза везде побеждала бы. А пока она в огромном минусе. И больше ей не хочется испытывать таких эмоций. Пора уходить. Терять ей было нечего. Пусть запомнят такой, какой хотели её видеть. Она подцепила пальцами нетронутый до этого бокал шампанского и сделала крупный глоток, смачивая горло. Отзеркалила выражение лица уже успевшей занять своё место брюнетки, отвечая: — Пожалуйста. Развернулась корпусом к стоявшему рядом Роме, приблизила лицо к нему и наклонилась, чтобы в следующее мгновение…шокируя присутствующих, пройтись влажным кончиком языка от основания шеи мужчины до самого уха, чувствуя, как на стыке его и её кожи обоих одолевают всё еще активно покалывающие пузырьки игристого вина. И как каменеет, напрягаясь, «муж». Поворачивается к ней, ошалело уставившись в глаза. Короткий стоп-кадр, словно в замедленной съемке. Они вдвоем, и безмолвный разговор: «Ты серьезно сейчас это сделала?». «Да, я и не такое могу, Разумовский». Это было странное, но дикое удовольствие — вот тебе и эпатаж, Ромочка. Элиза спрятала язык во рту и выдала что-то типа удовлетворенного мычания, наблюдая, как расширяются зрачки мужчины. А затем оставила на влажной дорожке ещё и смачный поцелуй. И только после этого обвела всех прощальным взглядом: — Я — домой, дорогой… И успела заметить…восхищение на лице Раи?! Пожалуй, действительно хватит с неё этого высшего общества. Попробовала — не понравилось. Когда уходила, шлейфом вслед неслась фраза Анастасии Ильиничны, сказанная внуку шепотом, но всё же услышанная Элизой: — Я предупреждала тебя, что так и будет… Она даже твою мать переплюнула… На улице было здорово. Ночь. Май. Запах приближающегося лета. Свобода. Свобода! Свобода!!! А у неё — утонченные шпильки на ногах, в которых долго не сможешь ходить, поэтому сразу снять их. Хочется идти и не останавливаться. Прямо вдоль дороги. Босиком. Беспечно. Глупо. Наивно и по-детски. Будто её никто не тронет. Бежать подальше. Больше не подвергать себя испытанию быть не в своей тарелке и держать в узде нрав… Как у Гумилева… Увы, это про них с Ромой: «Да, я знаю, я вам не пара, Я пришел из другой страны, И мне нравится не гитара, А дикарский напев зурны». Стоило подумать о Разумовском, как рядом тут же бесшумно затормозил спорткар: — И куда ты без ключей, Покахонтас? — насмешливо и беззлобно. Девушка пожала плечами и вынужденно остановилась. — Рома, я только что поставила точку, если ты не понял. Он вышел из машины и преградил ей путь: — Я добавил еще две, — отобрал босоножки и швырнул через открытое окно на пол пассажирского пространства. Установил зрительный контакт. И…Боже, сколько животного магнетизма в этом безмолвии. Его фишка. Сколько всего, что не должно было проснуться между ними. Такими разными, словно небо и земля. Не надо было ему идти за ней, Элиза не для этого так эпично покинула сборище. Но Разумовский здесь, и внутри что-то непривычно ликует, бьется о ребра сумасшедшим битом. — Хьюстон, у нас проблема. Кажется, я впервые хочу, чтобы меня поцеловали. Почему-то шепотом. Будто боясь, что эхо разнесет вокруг света феерию её внезапной минутной слабости. И расскажет, как ей понравилось прикасаться к нему. Пусть и во время постыдной демонстрации пятью минутами ранее. Ей, клявшейся, что ни один мужчина не вызовет в ней подобных желаний. Но разве эта безупречная сволочь — один из «мужчин», которых она подразумевала? Его можно подвести под одну гребенку с другими?.. — У меня для тебя плохие новости, — как-то незаметно длинные сильные пальцы оказались в волосах Элизы, медленно вытаскивая и бросая на асфальт шпильки. — Это безумно…просто чудовищно усложнит наши отношения. А у них после всего…еще есть отношения? Вряд ли. — Это лишь физиология, Рома.