Подростки бегут все теснее, плечом к плечу, кажется, они вот-вот затопчут глупую неуклюжую Пудру. Девочка в страхе пытается вильнуть в сторону, спотыкается и с криком летит на асфальт. Вокруг нее стягивается плотное кольцо. Травма у овцы – не повод прекратить развлечение. – Подбили «Мессершмитт»! – В попу раненный боец… – Ползет пускай! По-пластунски. Внезапно маленький снаряд врезается в толпу. – Отвалите от нее! Пошли вон! Оля расталкивает подростков с такой решительностью, что отставший от нее Димка даже слегка притормаживает от удивления. «Все, точно наваляют!» – обреченно думает он в первую секунду. Потом видит лица окружающих ее парней и понимает, что не наваляют. Всеобщее помрачение схлынуло. Они сами не понимают, зачем издевались над дурочкой. – Финиш! – командует Оля. – Соревнование закончено! Победили красные. Кто-то косится на красные тренировочные штаны Грицевца, и вокруг раздаются смешки. – Ты не слишком раскомандовалась, Белка? – прищуривается он. – С фашистами переговоров не ведем, – чеканит Оля. – Это кто тут фашист? Офигела? – Программа Гитлера «Тэ-четыре», она же «Операция Тиргантерштрассе-четыре», – вступает Синекольский. Он старается говорить тоном диктора с телевидения. – Официальная программа по уничтожению лиц с умственной отсталостью. В общей сложности убито около ста тысяч человек. Расовая гигиена, все дела. Верной дорогой идете, товарищ Грицевец! Димка встречается с Женькой взглядом и понимает, что этого Грицевец ему никогда не простит. – Придурки! – сплевывает тот. – Пошли отсюда. Его компания медленно расходится. Остаются Димка, Оля и стонущая на земле Пудра. Синекольский переворачивает ее и присвистывает: колени у Мани разбиты в кровь и губа, кажется, прикушена. К тому же она ухитрилась порвать юбку. Димка с Олей переглядываются. Обоим понятно, что если отпустить Пудру домой в таком виде, ей достанется еще и от матери. – Маня, вставай. – Не встану! – Вставай, кому сказано! – Отстань от меня! Не трогай! Пудра всхлипывает и подвывает от боли и обиды. Лицо в соплях, руки в грязи. Она такая жалкая и противная, что больше всего им хочется бросить ее на стадионе. – Повели ее ко мне, что ли, – вздыхает Оля. – Повели, – вздыхает Димка. Дома Оля в двух словах объясняет, что произошло. – Господи, бедная девочка, – говорит мама. – Надо перекисью, – говорит отец. Оля думала, он рассердится. Отец терпеть не может чужих детей в доме. Даже Димка бывает у них крайне редко, лишь тогда, когда она твердо уверена, что родители не появятся в ближайший час. Но сейчас он качает головой, и лицо у него огорченное. – Бедная девочка, – сокрушенно повторяет он. – Как тебя зовут? – Маня… – Мария, значит. Хорошее имя. Мама спохватывается, что у нее подгорят котлеты. – Ты иди, Наташ, – говорит отец. – Мы сами справимся. Он отводит все еще хнычущую Пудру в ванную комнату. Достает перекись и мазь. Он говорит с ней ласково, как с маленьким ребенком, и в голосе его интонации, которых Оля прежде никогда не слышала. Папа умывает дурочке лицо и не сердится, когда Пудра чихает в его подставленную ладонь, оставляя в ней, как потом скажет Димка, полкило отборнейших соплей. Ни брезгливости, ни отвращения: он споласкивает руки, вытирает Манину заплаканную мордашку. – Вот так, потихоньку… Никто тебя больше не обидит. Смотри, сейчас перекись немного пошипит – и все. Чшшшш! Это она тебя так лечит. Перекись вскипает пузырьками, попав в рану. Маня сначала вскрикивает, но затем успокаивается и даже смеется. Ей нравится этот большой курчавый человек, который так заботлив с ней. Она уже забыла о том, как ее гнали по стадиону. – Голодная? – заботливо спрашивает отец. – Меня бабка заругает. Домой надо. – Наташа, давай дадим девочке что-нибудь с собой поесть. Хоть яблоко, что ли… – Пирожок дам. С капустой, – говорит мама, появившись в дверях. Оля ловит ее взгляд. «Вот видишь! – говорят сияющие мамины глаза. – Я же рассказывала тебе, что на самом деле он очень добрый». Маня приподнимает край разорванной юбки. – Лелька, тащи нитку с иглой, – командует отец. Оля стремглав мчится в комнату. Отец тысячу лет не называл ее Лелькой. Это ее детское имя, и в девочке вдруг оживает давно забытая радость от его возвращения с моря. Он привозил розовую жвачку, из которой можно надуть пузырь размером с кулак, фломастеры, от запаха которых свербило в носу, магнитик на холодильник. Глухую ненависть, въевшуюся за полтора года жизни в Русме, на несколько секунд вытесняет огромная любовь – новая, юная, вспыхнувшая из пепла старой. От этого Оле хочется выть. Или раздвоиться, и пусть одна Оля ненавидит его, а другая любит. Или поранить себя, разбить колени и перемазаться в грязи, чтобы он смотрел на нее с такой же нежностью, как на Пудру, и разговаривал тем же заботливым тоном. Но если маленькая Оля Белкина чему-то и научилась, так это держать себя в руках. Выигрывают хладнокровные, как говорит Синекольский. Димка обычно оказывается прав. Хотя вот с голубем… Впрочем, сейчас не до голубя. Оля возвращается с маминой шкатулкой для рукоделия. Папа подбирает нитку в цвет Маниной юбки и не слишком умело, но старательно штопает порванную ткань. Пудра окончательно успокоилась. Она выпрашивает конфеты, хитро косится на Олю и просит, чтобы ее еще раз полили перекисью. – Что за мальчишки ее обижали? – спрашивает отец. – Мы не знаем, – врет Оля. Он с сомнением качает головой. – Ладно. Давай-ка, девочка, я тебя доведу до дома. Иначе бабушка твоя опять будет с ума сходить. Натаха, садитесь ужинать без меня. – Да уж дождусь, – с притворным недовольством бормочет мама. Но Оля видит, как она рада. И сама готова обнять и глупую Пудру, и даже урода Грицевца. Когда за папой закрывается дверь, мама зовет их обоих за стол. – Господи, вкусно-то как, – мычит Димка, жуя вторую котлету. – А можно мне добавки? – Разжиреешь, как Пудра, – шепчет ему Оля. – Кстати! Слушай! А ты чего это про Гитлера понес? – Я понес? Ты первая понесла! Я подхватил! Как ты вообще про него вспомнила? – Да я просто хотела почву выбить из-под ног этого урода. – Табуретку ты у него выбила, – говорит Димка. И смеется, вспоминая ошарашенное Женькино лицо. – Расовая гигиена! Ха-ха-ха! Гиена! Оба хохочут. – Ладно, пора мне, – солидно говорит Димка. – Сокола моего надо кормить. Тетя Наташа, спасибо за котлеты, очень вкусно было! – Приходи еще! – откликается мама. Еще вчера Оля сказала бы, что это приглашение – чистая формальность. Но сегодняшний случай с Пудрой что-то изменил. Это понимают и мама, и Оля, и даже Синекольский. – Обязательно зайду! – искренне откликается он.