– И все-таки кое-что тут не сходится, – почесал он в затылке. – Действовать так холодно и расчетливо, а потом поступить так неосторожно – пригласить жертву к себе домой… В смысле, он же не знал, что Ингер никому ничего не скажет. Иначе все следы указывали бы на него. К тому же других женщин он вроде бы выбирал наобум. Зачем изменять схеме, нападая на кого-то из знакомых? – Все, что мы знаем, – это то, что у этого гада нет никакой схемы. – Лебье подышал на одно из своих колец. – Напротив, кажется, он любит перемены. Не считая того, что жертва должна быть блондинкой, – он протер кольцо рукавом, – и должна быть задушена. – Один к четырем миллионам, – повторил Юн. Уодкинс вздохнул: – Ладно, сдаюсь. Может быть, наши молитвы были услышаны и он совершил эту ошибку. – Что теперь? – спросил Маккормак. Слово взял Харри: – Сейчас Отто Рехтнагель скорее всего не дома. Вечером у него на Бонди-Бич премьера с цирковой труппой. Предлагаю на нее сходить, а задержание произвести сразу после представления. – Наш норвежский коллега любит драматические эффекты, – заметил Маккормак. – Если отменить представление, пресса сразу разнюхает, в чем дело, сэр. Маккормак медленно кивнул: – Уодкинс? – Я – за, сэр. – Отлично. Приведите его сюда, ребята. Эндрю натянул одеяло до самого подбородка, и казалось, он уже лежит на катафалке. На опухшем лице переливались интересные краски. Лицо попыталось улыбнуться Харри, но перекосилось от боли. – Неужели тебе так больно улыбаться? – спросил Харри. – Мне все делать больно. Даже думать и то больно, – сердито ответил Эндрю. Рядом на ночном столике стоял букет цветов. – От тайной обожательницы? – Можно сказать и так. От Отто. А завтра придет Тувумба. А сегодня вот – ты. Приятно думать, что тебя любят. – Я тоже кое-что тебе принес. Пока никто не видит. – Харри протянул огромную, почти черную сигару. – А, maduro. Разумеется. От моего дорогого норвежского amarillo. – Эндрю улыбнулся и осторожно засмеялся. – Как долго мы с тобой знакомы, Эндрю? Эндрю погладил сигару, как котенка: – Несколько дней, приятель. Скоро, глядишь, побратаемся. – А сколько тебе нужно времени, чтобы как следует узнать человека? – Как следует узнать? – Эндрю завороженно понюхал сигару. – Ну, Харри, самые протоптанные тропинки в этом темном и дремучем лесу находишь почти сразу. У кого-то эти пути прямые, ухоженные, с освещением и указателями. Кажется, они готовы рассказать тебе все. Но именно тогда нужно быть осторожнее всего. Потому что лесные звери не живут на освещенных дорогах. Они живут в чащах и зарослях. – И много нужно времени, чтобы это изучить? – Зависит от тебя. И от леса. Иногда лес попадается темнее обычного. – А твой лес? – спросил Харри. Эндрю спрятал сигару в ящик стола. – Темный. Как maduro. – Он посмотрел на Харри. – Но ты, конечно, знаешь, что… – Да. Один твой друг рассказал мне кое-что об Эндрю Кенсингтоне. – Тогда ты понимаешь, о чем я. Как не попасться на хорошо освещенный путь. Но у тебя тоже есть пара темных пятен. Наверное, объяснять тебе ни к чему? – Что именно? – Скажем, я знаю одного человека, который, к примеру, бросил пить. – Все знают таких, – пробормотал Харри. – Каждый оставляет за собой след, ведь так? Прожитая жизнь – это книга, которую просто надо уметь читать. – А ты умеешь? Эндрю положил свою огромную руку ему на плечо. «Он стал живее», – подумал Харри. – Хороший ты парень, Харри. Мой друг. Думаю, ты все понимаешь, так что не ищи там, где не найдешь. Я всего лишь один из миллионов одиноких душ, пытающихся жить на земле. Иногда у меня даже получается сделать что-то хорошее. Вот и все. Я не так много значу, Харри. Не ищи во мне – это бесполезно. Да в конце концов, и неинтересно. – Почему? – Когда сам не знаешь своего леса, другим лучше туда не ходить. Слишком просто оступиться и упасть. Харри кивнул и посмотрел на цветы в вазе: – Ты веришь в случайности? – Да, – ответил Эндрю. – Жизнь – цепочка сплошных случайностей. Когда ты, например, покупаешь лотерейный билет номер 822531, шанс, что выпадет именно он, – один к миллиону. Харри снова кивнул. – Что мне не нравится, так это то, что мне он выпадал слишком много раз подряд. – Да? – Эндрю с трудом сел на кровати. – Ну-ка расскажи. – Во-первых, когда я приехал в Сидней, ты, хотя и не должен был расследовать это дело, настоял на том, чтобы тебе его дали и направили работать со мной, иностранцем. Вопросы появились уже тогда. Потом, под предлогом убить время, ты ведешь меня в цирк и знакомишь со своим другом. Из четырех миллионов жителей Сиднея с этим конкретным парнем я познакомился в первый же день. Один человек! Четыре миллиона к одному. Потом этот парень появляется снова, и мы даже спорим на сто долларов по одному личному вопросу. Но вся штука в том, что он появляется в баре, где работает Ингер Холтер, и оказывается ее знакомым! Снова четыре миллиона к одному. И пока я кружу вокруг очевидного убийцы, а именно Эванса Уайта, вдруг появляешься ты со своим источником, который – один из восемнадцати миллионов на континенте – видел Уайта, случайно оказавшись именно в Нимбине и именно в вечер убийства! Эндрю, казалось, погрузился в глубокие размышления. Харри продолжил: – И уже не удивительно, что ты даешь мне адрес бара, где молодчики Эванса Уайта «случайно» оказываются завсегдатаями. И они под давлением подтверждают ту историю, в которую все просили меня поверить: что Уайт ни при чем. В комнату вошли две медсестры. Одна взялась за нижний конец кровати, другая дружелюбно, но твердо произнесла: – Извините, но время посещений закончено. Врачи ждут мистера Кенсингтона на ЭЭГ. Харри начал шептать Эндрю на ухо: – Я человек не блестящего ума, Эндрю. Но понимаю, что ты что-то пытаешься мне сказать. Не понимаю только, почему ты не скажешь этого прямо. Зачем тебе я? Кто-то тебя держит, Эндрю? Он продолжал идти рядом с кроватью, пока сестры катили ее по палате и дальше, по коридору. Голова Эндрю с закрытыми глазами лежала на подушке. – Харри, ты говорил, что у белых и аборигенов почти одинаковые истории о первых людях, потому что у нас одинаковые суждения о неизвестном. Что какие-то мыслительные алгоритмы – врожденные. С одной стороны, глупее я ничего не слышал, но с другой – немного надеюсь, что ты прав. А значит, нужно только закрыть глаза и увидеть… – Эндрю! – прошипел Харри, когда они остановились у грузового лифта и одна из медсестер стала открывать дверь. – Не пудри мне мозги, Эндрю! Это Отто? Отто – Буббур? Эндрю распахнул глаза: – Как… – Сегодня мы его берем, Эндрю. После представления. – Нет! – Эндрю приподнялся на кровати, но медсестра осторожно, но уверенно надавила ему на плечи. – Врач велел вам лежать тихо, мистер Кенсингтон. У вас же серьезное сотрясение мозга. – Она повернулась к Харри. – Дальше вам нельзя. Эндрю снова приподнялся: – Не сейчас, Харри! Два дня! Не сейчас. Пообещай, что подождешь два дня! Отвали, сестра! – Он вывернулся у нее из рук. Харри стоял и держал изголовье кровати. Он наклонился и быстро прошептал: – Пока что никто не знает, что вы с Отто знакомы, но это вопрос времени. Тогда станут докапываться до твоей роли. Я не могу больше их удерживать, если ты не собираешься мне помогать. Ну же! Эндрю вцепился ему в рукав: