Харри расстегнул на Эндрю рубашку. Увидел на груди вытатуированного крокодила. Потом засучил штанины. – Ничего, – сказал он. – Ни-че-го. – Посмотрим, что скажет доктор, – бросил Лебье. К горлу снова подкатил ком, и Харри смог только пожать плечами в ответ. На обратной дороге они попали в пробку. – Merde[61], – выругался Лебье и начал бешено сигналить. Харри достал газету «Острелиан», где всю первую страницу занимала статья об убийстве клоуна. «Расчленен на собственной гильотине», – гласил заголовок над сделанной во время представления фотографией окровавленной гильотины и Отто Рехтнагеля в клоунском облачении на ней. Тон репортажа был легким, почти юмористическим, очевидно из-за экстравагантности самого дела. «Непонятно, почему убийца не отрубил клоуну голову», – писал журналист, делая вывод, что убийство вряд ли выражало негодование зрителей: «Настолько плохим выступление не было». Отпустил он и колкость в адрес полиции, необыкновенно быстро оказавшейся на месте: «Однако начальник криминальной полиции Сиднея Уодкинс не подтверждает, что полиция нашла орудие убийства…» Харри читал вслух. – Забавно. – Лебье посигналил и выругал таксиста, вклинившегося перед ними: – Your mother is…[62] – Тот номер с охотником… Продолжение повисло в воздухе. – You said…[63] – сказал Лебье, когда они проехали два светофора. – Да нет, ничего. Просто вспоминаю тот номер – он кажется мне бессмысленным. Охотник, который охотится на птицу, убивает кошку, которая сама охотится на птицу. И что? Лебье не слышал – он высунулся из окна и кричал: – Suck my hairy, sorry potato ass, you pig-fucker… Харри ни разу не слышал, чтобы он столько говорил. Как Харри и ожидал, в полиции царила суматоха. – Об этом пишет Рейтер, – говорил Юн. – Приедет фотограф от Ассошиэйтед Пресс, а из мэрии позвонили, что Эн-би-си пришлет сюда съемочную группу. Уодкинс покачал головой: – Шесть тысяч человек гибнут от наводнения в Индии – о них сообщают мелким шрифтом. Расчленяют одного клоуна-педераста – и все только об этом и говорят. Харри позвал всех в комнату для совещаний. – Эндрю Кенсингтон мертв, – сказал он. Уодкинс и Юн недоверчиво посмотрели на него. Коротко и без прикрас Харри рассказал, как они нашли труп Эндрю в квартире Отто Рехтнагеля. – Мы постарались не допустить утечки, – говорил он уверенным голосом, глядя им в глаза. – Возможно, пока придется держать это под замком. Ему пришло в голову, что рассказывать об этом как об уголовном деле у него получается легче. Тут было что-то конкретное: труп, причина смерти, ход событий, который надо восстановить. На какой-то миг это заслонило Смерть – то чужое, к чему он не знал, как отнестись. – Ладно. – Уодкинс был сбит с толку. – Спокойствие. Не будем пороть горячку. – Он отер пот с верхней губы. – Надо сказать Маккормаку. Черт возьми! Что ты наделал, Кенсингтон? Сейчас уж сюда точно слетятся журналисты… – и он исчез за дверью. Трое оставшихся в комнате слушали завывания вентилятора. – Время от времени он работал в команде, – сказал Лебье. – Вообще-то он был не совсем одним из нас, но все же… – Добрый. – Юн смотрел в пол. – Очень добрый. Он помог мне, когда я только пришел на работу. Он был… очень добрый. Маккормаку принесли респиратор. Он чувствовал себя плохо, расхаживал по комнате тяжелее обычного. Его кустистые брови сплошной линией нависли над переносицей. После совещания Харри сел за стол Эндрю и посмотрел его записи. Полезного мало: пара адресов, телефонных номеров, как оказалось – автомастерских, и неразборчивые каракули. В ящиках почти ничего – разве что канцелярские принадлежности. Харри принялся изучать найденные в карманах Эндрю связки ключей. На одной был кожаный брелок с инициалами Эндрю. Харри решил, что это, наверное, его собственные ключи. Потом он позвонил домой Биргитте. Та была ошеломлена новостью, задала пару вопросов, и все. – Не понимаю, – сказал Харри, – почему после смерти человека, которого я знаю без году неделя, я плачу как ребенок. А когда умерла мама, еле выжал слезу. Моя мама, лучшая женщина в мире! А этот парень… я так и не понял, насколько хорошо мы были знакомы. Где тут логика? – Логика, – повторила Биргитта. – Дело не в логике. Все в жизни не так логично, как нам бы хотелось. – Просто решил тебе рассказать. Никому не говори. Мне зайти, когда ты освободишься? Она ответила неопределенно. Ночью ей должны были звонить из Швеции. Родители. – У меня день рождения, – сказала она. – Поздравляю. Харри положил трубку. Внутри старый враг поднимал голову. За полчаса Лебье и Харри доехали до дома Эндрю Кенсингтона на Сидней-роуд в Четвике. Милая улочка в милом пригороде. – Мы адрес не перепутали? – спросил Харри, сверяя номер дома. Это была большая каменная вилла с двойным гаражом, подстриженным газоном и фонтаном. К роскошной двери из красного дерева вела гравиевая дорожка. На звонок вышел мальчик, с серьезным видом кивнул, когда его спросили об Эндрю, потом зажал рот рукой, давая понять, что он немой. Потом отвел их за дом, где начинался огромный сад, и указал на низенькое кирпичное строеньице, похожее на домик садовника в классическом английском поместье. – Мы хотели зайти. – Харри заметил, что говорит очень громко. Как будто у мальчика были проблемы еще и со слухом. – Мы работаем… работали вместе с Эндрю. Эндрю умер. Он достал связку ключей с кожаным брелоком. Мальчик взглянул на нее и начал с потерянным видом хватать ртом воздух. – Он умер внезапно, этой ночью, – продолжал Харри. Мальчик стоял перед ними, свесив руки. В его глазах заблестели слезы. Харри понял, что он, должно быть, хорошо знал Эндрю, ведь тот жил по этому адресу почти двадцать лет. А мальчик, наверное, рос в большом доме. Харри невольно представил, как маленький мальчик и черный дядя играют в саду, гоняют мяч, как этот мальчик получает свою порцию дружбы плюс немного денег на мороженое и пиво. Может, полицейский из маленького домика делился с ним своими скудными заработками и щедрыми сказками. А когда мальчик подрос, то и советами, как вести себя с девочками и драться. – Вообще-то мы не просто работали вместе. Мы были друзьями. Мы тоже, – добавил Харри. – Можно, мы туда зайдем? Мальчик моргнул, сжал губы и кивнул. Харри выругался про себя. «Соберись, Холе, – подумал он. – А не то скоро станешь выражаться слезливыми историями, словно американцы». Маленький холостяцкий домик сразу же поразил Харри своей чистотой и опрятностью. На столике перед портативным телевизором в спартанской гостиной не валялись газеты, на кухне не громоздилась немытая посуда. В коридоре, как на параде, стояли сапоги и ботинки с аккуратно заправленными шнурками. Эта подтянутость о чем-то напомнила Харри. Безупречно белое белье в спальне было заправлено так туго и ровно, что казалось, чтобы лечь в постель, придется протиснуться в щелку между одеялом и простыней. Харри уже не раз проклял так же нелепо застеленную кровать у себя в номере. В ванной перед зеркалом в образцовом порядке лежали: бритва, крем после бритья, мыло, зубная щетка, паста и шампунь. И все. В уборной тоже ничего экстравагантного, убедился Харри. И вдруг понял, что́ ему все это напоминает – его собственную квартиру после того, как он бросил пить. Новая жизнь началась для Харри вместе с этим суровым порядком: каждой вещи – свое место, полка или ящик, куда она возвращается сразу же после использования. Ни одной ручки не на своем месте, ни одной перегоревшей пробки на распределительном щитке. Все это имело не только практическое, но и символическое значение: пусть это и глупо, но уровень беспорядка превратился в индикатор уровня всей его жизни. Харри попросил Лебье осмотреть шкаф и комод в спальне, и только когда тот ушел, открыл туалетный шкафчик рядом с зеркалом. На двух верхних полках аккуратными штабелями, как боеголовки на военном складе, лежало десятка два одноразовых шприцев в вакуумных упаковках. Конечно, у Эндрю Кенсингтона мог быть диабет и вкалывать он мог инсулин, но Харри знал правду. Если перерыть полдома, можно найти наркоманскую заначку – порошок и сопутствующее оборудование, но не было смысла. Харри и так все знал. «Чингисхан» не врал, когда говорил, что Эндрю Кенсингтон – наркоман. А когда Харри нашел его в квартире Отто, сомнений не осталось. В таком жарком климате, когда можно носить рубашку только с коротким рукавом, полицейский не может щеголять следами уколов на руках. Поэтому приходится колоть куда-нибудь еще, например в ногу. И голень Эндрю это подтверждала. Насколько помнил «Чингисхан», Эндрю покупал героин у того парня с голосом Рода Стюарта. По его словам, Эндрю мог колоться почти без ущерба для трудоспособности и легкости в общении. – Это не такая уж и редкость, как многие думают, – говорил «хан». – Но когда Лихач от кого-то узнал, что парень из полиции, то хотел его застрелить. Думал, он собирается нас сдать. Но мы отговорили. Ведь этот парень столько лет был чуть ли не лучшим клиентом Лихача! Не торговался, всегда исправно платил, все чин по чину, никакого тебе трепа или еще каких глупостей. Никогда не видел, чтобы абориген так славно покупал наркотики. Черт, да я вообще лучше покупателей не встречал! Он ни разу не видел и не слышал, чтобы Эндрю разговаривал с Эвансом Уайтом. – Уайт с частными клиентами не работает, он оптовик – и точка. Хотя я слышал, он приторговывал на улице в Кингс-Кросс. Не знаю уж зачем – он и так хорошо зарабатывает. Но он уже бросил это дело – слышал, у него возникли проблемы со шлюхами. «Чингисхан» говорил откровенно. Откровеннее, чем требовалось, чтобы спасти свою шкуру. Можно было подумать, это его забавляет. Наверное, понимал, что раз кто-то из коллег Харри – их клиент, ареста опасаться не стоит. – Передавай ему привет. Скажи, мы его ждем. Мы же не злопамятные, – ухмыльнулся «хан». – Кто бы они ни были, они всегда возвращаются. Всегда.