– А если не сможешь заглушить страх? – Не заглушить, а только приглушить. Он должен присутствовать, звучать чистым и ясным звуком. Отрезвлять. Ведь чувства обостряет не сам полет, а страх. Он приходит как удар, как бешеный импульс, едва ты выпрыгнешь из самолета. Это как инъекция. Потом, растворяясь в крови, страх делает тебя веселым и сильным. Если закроешь глаза, то увидишь, как он гипнотизирует тебя своим взглядом, будто красивая ядовитая змея. – Тебя послушать – можно подумать, что это наркотик, Джозеф. – Это и есть наркотик! – Джозеф активно жестикулировал. – Именно так. Ты хочешь, чтобы полет не кончался, и чем больше прыжков у тебя на счету, тем труднее дергать за кольцо. В конце концов начинаешь бояться передозировки: вдруг однажды ты не откроешь парашют? Тогда ты прекращаешь прыжки. И внезапно понимаешь, что у тебя уже возникла зависимость. Желание продолжать гложет и изводит тебя. Жизнь кажется серой и бессмысленной. И вот ты уже сидишь в стареньком самолете «сессна», который целую вечность поднимается на десять тысяч футов и съедает все сэкономленные деньги. Джозеф втянул воздух носом и закрыл глаза. – Короче, Харри, это две стороны одной медали. Жизнь – дрянь, но выбора нет. Хе-хе. Он приподнялся на локте и отхлебнул вина. – Я птица, которая больше не может летать. Знаешь, кто такой эму, а, Харри? – Австралийский страус. – Молодец. Закрывая глаза, Харри слышал голос Эндрю. Конечно, это Эндрю валялся рядом на траве и трепался о том, что важно и неважно. – Слыхал историю про то, почему эму не умеет летать? Харри покачал головой. – Тогда слушай. В стародавние времена у эму были крылья, и он умел летать. Он со своей женой жил на морском берегу, а их дочь вышла замуж за Ябиру, аиста. Однажды Ябиру с супругой принесли домой большой улов, съели почти все и в спешке совсем забыли оставить, по обычаю, лучшие куски старикам Эму. Когда дочь принесла папе Эму остатки рыбы, тот в гневе ответил: «Разве я не отдавал тебе лучшие куски, когда возвращался с охоты?» Он взял свою дубинку и копье и полетел проучить Ябиру. Ябиру без боя не сдавался. Большой веткой он выбил у Эму дубинку. Потом двумя ударами поломал тестю крылья. Поднявшись, Эму кинул в зятя копье. Оно пробило ему спину и вышло изо рта. От жуткой боли аист улетел на болота, где, как выяснилось позже, копье здорово пригодилось ему при ловле рыбы. А Эму убежал в сухую пустыню, где бегает и сейчас, пытаясь подняться в воздух на обломках крыльев. Джозеф допил последние капли, печально посмотрел на пустую бутылку, заткнул ее пробкой и открыл вторую. – Эта история про тебя, Джозеф? – Ну… – Он забулькал бутылкой. – Я восемь лет проработал инструктором в Сесноке. Мы были хорошей командой, самой лучшей. Никто не стремился разжиться: ни мы, ни владельцы клуба. Работали на чистом энтузиазме. На заработанные деньги прыгали сами. Я был хорошим инструктором. Говорили, что лучшим. Но я ушел оттуда после одного несчастного случая. Утверждали, что во время прыжка с курсантом я был пьян. Я, мол, испортил прыжок! – А что произошло? – В смысле? Тебе рассказать в подробностях? – Ты куда-то торопишься? – Хе-хе. Ладно, я расскажу. – Бутылка сверкнула на солнце. – Дело было так. Жуткое стечение обстоятельств. Во-первых, погода. Когда мы поднялись, небо было затянуто облаками на высоте восемь тысяч футов. Такая облачность – не проблема, все равно парашют раскрывают не раньше чем на высоте четырех тысяч. Главное, чтобы, когда раскроется парашют, курсант видел землю, сигналы, которые ему подают, чтобы его не унесло ветром куда-нибудь в Ньюкасл. Чтобы знал, куда и как приземляться, понимаешь? Конечно, когда мы поднялись, облака были, но казалось, они еще далеко. Вся беда в том, что у нас была старенькая «сессна», которая держалась на изоленте, наших молитвах и честном слове. На десять тысяч футов, откуда прыгать, мы забирались минут двадцать. Но когда мы уже взлетели, поднялся ветер и сбил облака в тучи. А мы этого не видели. Понимаешь? – А с земли по радиосвязи вам не могли сказать, что облака слишком низко? – По радиосвязи? Да, хе-хе. Но прямо перед заданной высотой пилот врубал на всю громкость «Роллинг Стоунз», чтобы подбодрить испуганных курсантов. Чтобы в них был не страх, а агрессия. Даже если нам что-то и сообщили, мы этого не поняли. – А разве вы не выходили на связь с землей прямо перед прыжками? – Харри. Не усложняй то, что и без того сложно, хорошо? – Хорошо. – Следующей проблемой стал альтиметр. Перед вылетом его обнуляют, и в полете он показывает высоту над землей. Прямо перед прыжками я обнаружил, что оставил свой альтиметр внизу, но пилот всегда был в полной экипировке, и я одолжил у него. Он, как и мы, боялся, что однажды самолет развалится прямо в небе. Когда мы были на десяти тысячах, пилот выключил музыку, и выяснилось, что на подходе низкие облака. Не рядом, а на подходе. Надо было торопиться. Я не успел сверить свой альтиметр с альтиметром курсанта – он-то свой, конечно, обнулил как положено. Я полагал, что и у пилота альтиметр в порядке, хотя обнулялся он нерегулярно. Но особо я не беспокоился: после пяти тысяч прыжков я очень точно определял высоту на глаз. Мы стояли на крыле. У курсанта уже было три хороших прыжка, и я не волновался. Никаких проблем, он хорошо лег на воздух, когда мы пролетели первый слой облаков. Когда мы увидели второй слой, я немного испугался, но подумал, что, наверное, придется сначала выполнить фигуры, а потом посмотреть высоту. Курсант хорошо сделал разворот на девяносто градусов и горизонтальные перемещения, а потом мы снова взялись за руки, раздвинув ноги в стороны. Курсант потянулся к кольцу, но у меня на приборе было 6000 футов, и я сказал подождать. Он посмотрел на меня, но не так-то легко разобрать выражение лица у парня, когда щеки и губы у него раздувает, как белье на веревке в штормовой ветер. Джозеф сделал паузу и с довольным видом кивнул. – Белье на веревке в штормовой ветер, – повторил он. – Черт, неплохо сказано. Твое здоровье! И он снова приложился к бутылке. – Когда мы долетели до облаков, мой альтиметр показывал пять тысяч футов, – продолжил он, переведя дыхание. – До раскрытия парашюта – еще тысяча. Я держал ученика за руку, а сам поглядывал за высотой: вдруг слой будет толстым и парашют придется раскрывать прямо в облаках. Но мы вышли достаточно быстро. Когда я увидел, как навстречу скачками несется земля – деревья, трава, асфальт – сердце у меня замерло. Тогда я выдернул оба кольца: мое и его. Если основной парашют у кого-то из нас не раскроется, времени на запаску уже не будет. Оказалось, низкие облака лежали на высоте двух тысяч футов. Когда мы вынырнули из них без парашютов, народ внизу обомлел. Курсант запаниковал, дурак, полетел прямо на дерево и повис в четырех метрах от земли. Ждать, пока его снимут, он не стал. Вместо этого освободился от парашюта, спрыгнул на землю и сломал ногу. Он заявил, что, когда я с ним разговаривал, от меня пахло алкоголем. Дело рассматривалось в правлении клуба. Меня навсегда лишили лицензии. И он допил вторую бутылку. – А дальше? Джозеф отставил бутылку в сторону. – А дальше сам видишь. Пособие по безработице, дурная компания и вино. – Он выдавил из себя улыбку. – Мне обломали крылья, Харри. Я из племени людей-воронов, а живу, как эму. Тени в парке успели съежиться и вырасти снова. Харри проснулся оттого, что на него упала тень Джозефа: – Мне пора домой, Харри. Может, хочешь забрать из павильона какие-нибудь вещи, пока я не ушел? – Черт! Пистолет! И пиджак. Харри поднялся. Хотелось выпить. Джозеф снова запер павильон. Некоторое время они стояли, переминаясь с ноги на ногу и цыкая зубом. – Так значит, скоро собираешься домой, в Норвегию? – спросил Джозеф. – Oh, any day now[85]. – Надеюсь, в следующий раз ты успеешь на самолет. – Надо было сегодня позвонить в авиакомпанию. И на работу. Они, наверное, гадают, что со мной. – Тьфу ты! – Джозеф хлопнул себя по лбу и снова полез за ключами. – Наверное, в моем вине многовато дубильных веществ. Разъедает мозги. Никогда не помню, выключил свет или нет. А сторож вечно злится, когда он приходит, а свет горит. Он открыл дверь. Свет был выключен. – Хе-хе. Вот так всегда. Когда привыкаешь к месту, то свет включаешь и выключаешь автоматически. И поэтому не помнишь, выключил – не выклю… что-то не так, Харри? Харри смотрел на Джозефа стеклянными глазами. – Свет, – коротко ответил он. – Был выключен. Начальник охраны в театре Сент-Джордж непонимающе покачал головой и налил Харри еще кофе. – П-пес знает, что творится. Каждый вечер полно народу. Когда показывают т-тот номер с гильотиной, н-народ с ума сходит от страха, визжит, но платит. А т-теперь еще пишут на афише: «Гильотина смерти – героиня газет и телепередач. Гильотина-убийца…» Гвоздь программы. П-пес знает что. – Это точно. Так значит, Отто Рехтнагелю нашли замену. – Более-менее. Н-но раньше т-такого успеха не бывало. – А номер с подстреленной кошкой? – Сняли. Не приглянулся. Харри нервничал. Рубашка уже насквозь промокла от пота. – Да, я тоже не понял, зачем его включили в программу? – Это была идея самого Рехтнагеля. Я сам п-по молодости хотел стать клоуном, п-поэтому люблю быть в курсе дела, когда готовят ц-цирковые п-представления. Н-не припомню, чтобы тот номер отрабатывали на репетициях. – Да, я так и подумал, что это придумал Отто. – Харри почесал свежевыбритый подбородок. – Кое-что меня беспокоит. Может, вы мне сумеете помочь, просто выслушайте мою гипотезу. Отто знает, что я сижу в зале. Он знает что-то, чего не знаю я, и пытается мне на это намекнуть, потому что не может сказать прямо. Неважно, по какой причине. Может, он сам в этом замешан. Значит, тот номер был рассчитан на меня. Он хочет показать, что тот, на кого я охочусь, тоже охотник, как и я, так сказать, мой коллега. Понимаю, звучит запутанно, но вы ведь знаете, каким эксцентричным был Отто. Как вы считаете? Похоже это на него? – Констебль, – ответил охранник после долгой паузы. – Хотите еще кофе? Н-никто вам ни на что не намекал. Этот к-классический номер п-придумал еще Янди Яндашевский. Спросите у любого циркового артиста. Ни б-больше ни меньше. Не хотел вас разочаровывать, но… – Напротив, – улыбнулся Харри. – Я как раз на такое и надеялся. Значит, я могу смело отбросить свою теорию. Говорите, у вас еще остался кофе? Харри попросил показать ему гильотину, и охранник провел его в реквизиторскую. – До сих п-пор д-дрожь берет, когда захожу сюда, но теперь хоть по ночам кошмары не мучают, – сказал охранник, подбирая ключ. – Два дня комнату оттирали. Дверь открылась. Из-за нее потянуло холодом. – Прикрыться! – Прокричав это, охранник включил свет. Гильотина, как отдыхающая примадонна, возвышалась посреди комнаты под покрывалом. – Прикрыться?