– А, местная шутка. Мы так кричим в Сент-Джордж, когда входим в темную к-комнату. М-да. – Почему? – Харри приподнял покрывало и увидел гильотинный нож. – Да так. Старая история. Случилась в семидесятые. Д-директором тогда был Альбер Моссо, бельгиец. Чересчур, п-пожалуй, энергичный, но нам он нравился – н-настоящий театрал, bless his soul[86]. Конечно, говорят, актеры – кутилы и б-бабники, и возможно, это так и есть. Я п-просто говорю, как оно было. У нас тогда работал один известный и смазливый актер, н-не буду называть имени, т-так вот он был бабник еще тот. Женщины от него падали в обморок, а мужчины сгорали от ревности. Иногда мы устраивали в театре экскурсии. И как-то раз к нам пришли школьники. З-заходят они в реквизиторскую, экскурсовод включает свет, а эта свинья на диване «рококо» из «Стеклянного зверинца» Теннесси Уильямса наяривает б-буфетчицу. Конечно, экскурсовод мог спасти ситуацию, потому что тот известный актер – не буду называть имени – лежал к нему спиной. Но экскурсовод этот был сопляк, который сам мечтал когда-нибудь стать актером. И, как большинство театралов, был самонадеянным дураком. И поэтому, хотя видел он плохо, очков не носил. Короче, он не разглядел, что творится на диване «рококо», и думал, что все жаждут послушать его интересную л-лекцию. И когда он начал рассказывать о Теннесси Уильямсе, наш б-бабник выругался, но лица не показал. Только волосатую задницу. Но экскурсовод узнал г-голос и говорит: «Здесь сам Брюс Лизлингтон?» – Охранник закусил губу. – Ой. Харри рассмеялся и, подняв руки вверх, заверил: – Все в порядке, имя я уже забыл. – Ну так вот. На с-следующий день Моссо собирает всех. Рассказывает вкратце, что случилось и насколько это серьезно. «М-мы, – говорит, – такой славы себе позволить не можем. Поэтому, к сожалению, надо немедленно запретить подобные э-э-экскурсии». Хохот охранника эхом прокатился по комнате. Харри тоже улыбнулся. Только отдыхающая примадонна из стали и дерева высокомерно молчала. – Тогда понятно, почему вы скомандовали прикрыться. А что тот несчастный экскурсовод? Стал актером? – К несчастью для него и к счастью д-для сцены – нет. Но из театра он не ушел. Сейчас работает осветителем. Д-да, я забыл, вы же его видели. Харри незаметно принюхался. Под ногами звякнули цепи. До чего же жарко! – Да. Да, точно. Он ведь теперь носит контактные линзы? – Нет. Он говорит, л-лучше, когда он видит сцену нечетко. Г-говорит, что тогда видит целостную картину, а не какие-то детали. Очень странный п-парень. – Очень странный, – подтвердил Харри. 16 Мертвые кенгуру, парик и похороны Через несколько лет Кристина вернулась в Осло. От друзей Харри знал, что она привезла с собой двухлетнюю девочку, но англичанин остался в Лондоне. И однажды вечером он увидел ее в «Сардинах». Подошел поближе и заметил, как сильно она изменилась. Кожа поблекла, безжизненные волосы растрепаны. При виде Харри она улыбнулась как-то испуганно. Он поздоровался с Кьяртаном, «музыкантом», с которым, кажется, встречался и раньше. Она болтала о пустяках, нервно и торопливо, не позволяя Харри задать ей вопросы, которые, она знала, у него были. Потом она заговорила о планах на будущее, но в глазах ее уже не было прежнего блеска, она не жестикулировала быстро, как раньше, движения стали медленными и вялыми. Кажется, в этот момент она заплакала, но Харри был настолько пьян, что точно уже не помнил. Кьяртан ушел и вернулся снова, прошептал что-то на ухо Кристине и, высвобождаясь из ее объятий, снисходительно улыбнулся Харри. Потом все ушли, и Харри с Кристиной остались в пустом баре одни, среди сигаретных пачек и разбитых стаканов, и просидели до закрытия. Нельзя сказать точно, кто кого дотащил до двери и кто предложил поехать в гостиницу, но так или иначе они оказались в «Савойе», где, опустошив мини-бар, доползли до постели. Харри предпринял отчаянные поползновения, но было поздно. Уже поздно. Кристина лежала, зарывшись лицом в подушку, и плакала навзрыд. Проснувшись, Харри шмыгнул вон из номера и на такси добрался до «Посткафе», которое открывалось на час раньше других забегаловок. И, сидя там, он понял, насколько было поздно. – Да? – Извини, что так поздно звоню, Лебье. Это Харри Хоули. – Хоули? Что случилось? Сколько сейчас в Норвегии? – Не знаю. Слушай, я не в Норвегии. Ерунда вышла с самолетом. – Что еще? – Он меня не дождался, скажем так. А поменять билет не так-то просто. Ты мне должен кое в чем помочь. – Выкладывай. – Встретимся у квартиры Отто Рехтнагеля. Прихвати с собой отмычки или, если ты с ними не в ладах, лом. – Ладно. А в чем дело? – Все путем. Appreciate it, mate[87]. – Все равно не спалось… – Алло? – Доктор Энгельзон? Я по поводу трупа, меня зовут… – Да мне плевать, как вас зовут! Время… три часа ночи, спросите доктора Хансона, у него сегодня дежурство. Спокойной ночи. – Плохо слышно? Я сказал, спокой… – Это Хоули. Не бросайте трубку, пожалуйста. – Тот самый Хоули? – Рад, что вы меня запомнили, доктор. В квартире, где нашли тело Эндрю Кенсингтона, я обнаружил кое-что интересное. Мне нужно посмотреть на него, то есть на его одежду. У вас ведь она осталась? – Да, но… – Через полчаса встретимся у морга. – Дорогой мистер Хоули, но я на самом деле не… – Не заставляйте меня повторять, доктор. Исключение из ассоциации врачей, иски от родственников, газетные статьи… продолжать? – Все равно я не успею за полчаса. – Сейчас на улицах пробок нет, доктор. Думаю, вы успеете. Маккормак вошел в кабинет, закрыл дверь и встал у окна. Всю ночь шел дождь – летняя погода в Сиднее, как всегда, была переменчивой. Маккормаку было за шестьдесят, он достиг того возраста, когда полицейские уходят на пенсию, и, как многие пенсионеры, когда оставался в комнате один, разговаривал сам с собой. Обычно он бросал короткие будничные замечания о вещах, на которые другие, по его мнению, внимания не обращали. – Сегодня ведь тоже не распогодится? Нет, конечно же нет, – говорил он, слегка покачиваясь на каблуках и поглядывая на свой город. Или: – Сегодня пришел раньше всех. Да, да, да… Он повесил пиджак в шкаф и вдруг обнаружил в комнате какое-то шевеление. Мужчина на диване, которого он сразу не заметил, чертыхался, пытаясь из лежачего состояния перейти в сидячее. – Хоули? – удивился Маккормак. – Извините, сэр. Я думал, ничего, если я тут прикорну… – Как ты здесь оказался? – Я так и не сдал пропуск. Меня впустили. Ваш кабинет был открыт, а раз уж я все равно хотел поговорить с вами, то и зашел. – Ты же должен быть в Норвегии. Оттуда звонили. Выглядишь отвратно, Хоули. – И что вы ответили, сэр? – Что ты, наверное, решил пойти на похороны Кенсингтона. Как представитель Норвегии. – Но как… – Ты дал авиакомпании свой рабочий телефон, и когда за полчаса до рейса ты не появился, они нам позвонили. Все было понятно. И уж совсем все стало понятно после приватной беседы с директором отеля «Кресент». Мы пытались тебя разыскать, но безуспешно. Я знаю, каково это, Хоули. Давай не будем поднимать шум – после всего происшедшего тебя можно понять. Главное, с тобой все в порядке и следующим рейсом ты полетишь в Норвегию. – Благодарю, сэр. – Не за что. Попрошу секретаря договориться с авиакомпанией. – Но прежде, чем вы это сделаете, сэр… Сегодня ночью мы кое-что провернули, и хотя эксперты пока не дали заключения, я знаю, какими будут результаты, сэр. Несмотря на смазку, старый вентилятор сломался, и его заменили. Новый был больше и работал почти бесшумно. Харри отметил, что в мире и без его участия все идет своим чередом. Из присутствующих не в курсе дела были только Уодкинс и Юн, но Харри начал с самого начала. – Когда мы обнаружили тело Эндрю, на улице было светло, и мы не заметили подвоха. И когда я узнал время смерти, то тоже сразу не сообразил. Только потом я вспомнил, что, когда мы вошли в квартиру Рехтнагеля, свет был выключен! Если все происходило так, как мы думали, получается, что Эндрю, находясь в наркотическом опьянении, пробирался от двери до табуретки через всю комнату в полной темноте – в два-то часа ночи, а потом, стоя на шатком табурете, пытался сделать себе петлю. Повисла тишина. Харри подумал, что, как бы тихо ни работал вентилятор, звук все равно действует на нервы. – Да, забавно получается, – сказал Уодкинс. – А может, не в полной темноте? Может, был какой-то свет с улицы?