Оба улыбнулись. За стеклом на фоне закатного неба проплывали мимо деревья и маленькие домики. Засветло в Сидней они не успели, но телевышка посреди города освещала улицы, словно огромная лампа. Эндрю остановился возле лагуны Серкулар, неподалеку от Оперного театра. В свете фар трепыхался маленький нетопырь. Эндрю зажег сигару. Харри понял, что выходить из машины не стоит. — Нетопырь у аборигенов — символ смерти. Знал? Харри этого не знал. — Представь себе населенное место, на сорок тысяч лет отрезанное от всего мира. То есть в этом месте не знали ни иудаизма, ни христианства, ни ислама, потому что между этим местом и ближайшим континентом — целое море. А картина сотворения мира у местных жителей выглядит так. Первым человеком был Бир-рок-бурн. Его вылепил Байме, «несотворенный», который был началом всего и любил все создания свои и заботился о них. Короче, этот Байме — парень хоть куда, и друзья звали его Великий Отческий Дух. И когда Байме создал Бир-рок-бурну и его жене неплохие в общем условия для жизни, он указал на древо ярран, где был пчелиный улей. «Можете есть все, что захотите, на земле, подаренной вам, но это дерево — мое, — предупредил он их. — Потому не ешьте с него, иначе вам и потомкам вашим достанется на орехи». — Ну, в этом роде. Как бы то ни было, однажды, когда Бир-рок-бурн ушел за хворостом, его жена подошла к древу ярран. Сначала она испугалась, увидев перед собой высокое священное дерево, и хотела со всех ног бежать от него, но вокруг было так много хвороста, что она не стала спешить. Кроме того, про хворост Байме ничего не говорил. Собирая хворост, она услышала над собой тихое жужжание, подняла голову и увидела улей и мед, который стекал из улья по стволу дерева. До этого она пробовала мед всего лишь один раз, а тут его было очень много. На вязких желтых каплях играло солнце, и Бир-рок-бурнова жена в конце концов не устояла и полезла на дерево. В то же мгновение со скоростью ветра с дерева слетело ужасное существо с огромными крыльями. И был то нетопырь Нарадарн, которого Байме посадил стеречь священное дерево. Женщина свалилась на землю и кинулась к своей землянке. Но было поздно — смерть уже пришла в мир в образе нетопыря Нарадарна, и проклятье его легло на всех потомков Бир-рок-бурна. И от такого горя заплакало древо ярран горькими слезами. Слезы сбегали вниз по стволу и застывали, и красные клейкие капли до сих пор можно увидеть на коре деревьев ярран. Эндрю с довольным видом сбил пепел с сигары. — Ну, чем не Адам и Ева, а? Харри кивнул, признавая, что да, какое-то сходство есть: — Может быть, иногда у народов в разных уголках планеты просто появляются схожие толкования или фантазии. Может, это врожденное, записано в подсознании. И мы, несмотря на всю нашу непохожесть, рано или поздно все равно приходим к одинаковым ответам. — Будем надеяться. — Эндрю, прищурившись, вглядывался в сигарный дым. — Будем надеяться. Биргитта пришла в десять минут десятого, когда Харри уже допивал второй стакан колы. На ней было простое белое хлопковое платье, рыжие волосы собраны в симпатичный хвостик. — Я уж боялся, что ты не придешь, — сказал Харри. Вроде бы в шутку, но ведь он действительно этого боялся. С того самого момента, как назначил ей встречу. — Правда? — Она игриво посмотрела на Харри. Он решил, что вечер обещает быть приятным. Они заказали свинину под карри, цыпленка с кешью по-китайски и австралийского вина. — Знаешь, я до сих пор удивляюсь, как тебя занесло так далеко от Швеции. — Не стоит. В Австралии живет около девяноста тысяч шведов. — Что? — Большая волна была перед Первой мировой, потом молодежь потянулась в восьмидесятые, когда в Швеции стала расти безработица. — А я думал, вы, шведы, не успеете уехать из дома, как начинаете тосковать по родной еде и праздникам. — Все верно, только это про норвежцев. Да-да! Те норвежцы, с которыми я здесь встречалась, начинали скучать по дому чуть ли не с первых дней, а через пару месяцев возвращались в Норвегию, к своим вязаным свитерам! — Но Ингер была не из таких? Биргитта посерьезнела: — Нет, Ингер была не из таких. — Почему же она осталась здесь, в Австралии? — Потому же, что и большинство из нас. Приезжаешь погостить и влюбляешься в страну, погоду, легкую жизнь или какого-нибудь парня. Хочется продлить вид на жительство. Скандинавки без труда находят работу в баре. А потом понимаешь, что это уже твой дом. — С тобой было примерно то же? — Примерно да. Некоторое время они ели молча. Мясо было вкусное и хорошо прожаренное. — А что ты знаешь о новом парне Ингер? — Ну, один раз он заглянул в наш бар. Они познакомились в Квинсленде. Думаю, на острове Фрэзер. Он смахивал на тот тип хиппи, который, я думала, уже совершенно вымер, но оказалось, неплохо прижился в Австралии. Длинные волосы, цветастая просторная одежда, сандалии. Как будто только что с пляжа в Вудстоке. — Пляж? Но в Вудстоке нет моря, он посреди Нью-Джерси. — Там ведь, кажется, есть озеро, где купаются? Насколько я помню. Харри внимательно посмотрел на нее. Биргитта слегка ссутулилась над тарелкой. Возле переносицы сбились в стаю веснушки. Харри подумал, что она очень мила. — Ты не можешь этого помнить. Ты еще слишком молодая. Она рассмеялась: — А ты что, старый? — Я? Ну, на пару дней, может, постарше. Есть вещи, без которых в моей работе не обойтись. И где-то внутри быстро начинаешь чувствовать себя дряхлым стариком. Но будем надеяться, что я еще не потерял способность ощущать жизнь и себя в ней. — Ах, бедняжка… Харри натянуто улыбнулся: — Думай что хочешь, но я это сказал не чтобы вызвать твое сострадание — хотя, конечно, было бы неплохо, — просто так оно и есть. Харри подозвал проходившего мимо официанта и заказал еще вина. — Всякий раз, когда копаешься в убийстве, это оставляет свой след. К сожалению, копаться приходится не в тех мотивах, о которых писала Агата Кристи, а больше в чужом грязном белье и просто в дерьме. Раньше я казался себе эдаким рыцарем правосудия, но со временем все больше чувствую себя мусорщиком. Обычно убийцы — жалкие люди, и не так уж сложно найти как минимум десять причин, почему они стали такими. В итоге остается одно-единственное чувство — раздражение. Оттого, что они хотят не просто разрушить свою жизнь, но, падая, хотят прихватить еще и других. Это, конечно, звучит несколько сентиментально… — Извини, не хотела казаться циничной. Я понимаю, о чем ты говоришь, — сказала она. Пламя свечи между ними дрогнуло от легкого ветерка с улицы. Биргитта заговорила о себе и своем друге: как они четыре года назад собрали в Швеции свои вещи и с рюкзаками за спиной прибыли в Австралию. Как пешком и на автобусах добирались от Сиднея до Кернза, ночуя в палатках и дешевых гостиницах для таких же бродяг, иногда подрабатывая в этих же гостиницах внештатными администраторами и поварами. Как выбрались к самому Большому Барьерному рифу, как ныряли в океан, плавали бок о бок с черепахами и молот-рыбами. Как, затаив дыхание, смотрели на древнюю скалу Айрес-рок. Как на сэкономленные деньги купили билет на поезд «Аделаида — Элис-Спрингз», как в Мельбурне побывали на концерте группы «Краудед Хаус» и, вконец измотанные, очутились в сиднейском мотеле. — Удивительно, как хорошее порой оборачивается плохим. — Плохим? Биргитта вздохнула. Может, подумала, что рассказала этому навязчивому норвежцу слишком много? — Не знаю, как объяснить. По дороге мы, наверное, что-то потеряли. То, что раньше принимали как само собой разумеющееся. Со временем мы перестали замечать, а потом забыли друг друга. Просто попутчики. Было хорошо. Ведь и номер на двоих снимать дешевле, и в палатке вдвоем ночевать спокойнее. Он нашел себе в Нузе богатенькую немку, а я поехала дальше, чтобы лишний раз не напоминать о себе. Наплевать на все. Когда он приехал в Сидней, я сказала, что встречаюсь с одним американцем, фанатом серфинга. Не знаю, поверил ли он, может, и понял, что я просто пытаюсь поставить в наших отношениях точку. В том сиднейском мотеле мы пробовали ссориться, но и это не спасло наши отношения. Я попросила его уехать в Швецию и сказала, что приеду следом. — Наверное, он уже заждался. — Мы были вместе шесть лет. Веришь, я даже не помню, как он выглядит. — Верю. Биргитта снова вздохнула. — Не думала, что все так получится. Я была уверена, что мы поженимся, заведем детей и поселимся где-нибудь в предместье Мальме. И у нас будет дом с садиком, и каждое утро перед дверью будет лежать свежая газета. А теперь — теперь я уже почти забыла, как звучит его голос, или как хорошо нам было вместе, или как… — Она посмотрела на Харри. — Или как он из вежливости терпел мою болтовню после пары бокалов вина. Все это время Харри улыбался. Бутылки вина ему явно не хватило, но Биргитта это никак не прокомментировала. — Я не из вежливости, я из интереса, — сказал Харри. — Ну, тогда расскажи что-нибудь о себе, кроме того что ты работаешь в полиции. Биргитта наклонилась к нему, Харри заставил себя не смотреть в вырез ее платья. Но теперь он почувствовал легкий запах ее духов и жадно втянул его носом. Стоп, стоп! Держать себя в руках! Эти сволочи у Карла Лагерфельда и Кристиана Диора знают, как свести мужчину с ума. Запах был волшебный! — Значит, так, — начал Харри. — У меня есть старшая сестра, мать умерла несколько лет назад, сам я живу в Осло — снимаю в Тейене квартиру, едва свожу концы с концами. Долгих романов в моей жизни не было, кроме, пожалуй, одного. — Правда? И сейчас у тебя тоже никого нет? — Ну, не совсем. Так, пара женщин, с которыми я играю в какие-то глупые и бессмысленные игры. Иногда я звоню им, иногда они — мне. Биргитта нахмурилась. — Что-то не так? — спросил Харри. — Не знаю, как я отношусь к такого рода мужчинам. И женщинам. В этом я несколько старомодна. — Но теперь все это, естественно, в прошлом. — Харри поднял бокал.