— Может, начнем, патрон? — предложил Лансело. — Я чувствую, мы до утра с ним провозимся. — Начнем, отчего не начать, — согласился комиссар и позвонил. Через некоторое время дверь открылась, и на пороге появились два жандарма, подталкивавшие субъекта в потертом, испачканном грязью костюме. На его лице виднелись пятна засохшей крови. Лансело сидел за своим столом и играл ножом для бумаги. Кламар погрузился в глубокое кресло и, казалось, думал о чем-то постороннем. Рош, отвернувшись к окну, барабанил пальцами по стеклу. Никто как будто не обратил внимания на задержанного — и в то же время ни одно его движение не ускользало от глаз полицейских. Шофер оглядывался по сторонам, часто моргая, как человек, долго просидевший в темноте. Корнилов двинулся к столу бригадира, шагая с большой осторожностью, как бы опасаясь, что под его ногами вот-вот раскроется пол. Он первым заговорил хриплым, взволнованным голосом: — Виноват, господа, и готов понести заслуженное наказание. Конечно, в таком состоянии мне не следовало садиться за руль… — В каком таком состоянии? — Рош наконец повернул голову. — Так ведь я перебрал сегодня, взвинчен был, вот и не заметил мадемуазель Вербицкую. Слава богу, все обошлось! Повторяю, готов нести любое наказание, только, если это возможно, не лишайте меня прав, а то я совсем пропаду. — Присяжных будешь просить не лишать тебя… жизни, — грозно сказал Кламар. Корнилов обернулся в его сторону: — Я попросил бы вас разговаривать со мной на «вы», я дворянин и в России был товарищем прокурора! — Про то, что ты был прокурором, ребятам в камере расскажешь, — не унимался Кламар. — Где вы были пятого апреля сего года? — спросил Рош. — Не помню. Но вариантов мало — или возил по Парижу пассажиров, или пил в ресторане, или спал дома. Один или с кем-то. — А в Булонском лесу не были? — Может, и был, если туда надо было кого-нибудь отвезти. — Скажите, у вас есть спортивная куртка? Белая, с красными полосами на рукавах? — Нет такой. — А вот ваши приятели шоферы утверждают, что вы щеголяли в подобной куртке всю прошлую осень. — Так вы спросили, есть ли она у меня сейчас, и я вам ответил, что нет. А была ли она у меня, вы не спрашивали. Может быть, конечно, я вас неправильно понял, все-таки французский у меня не родной. Комиссар достал из ящика стола картонную папку, раскрыл ее и извлек оттуда фотографическую карточку. — В прошлом году вы отдыхали на даче общества взаимопомощи русских шоферов, в чудесном местечке между Фонтебло и Монтаржи. И в конце отдыха снялись в компании своих коллег. Извольте взглянуть, — комиссар протянул задержанному карточку, — курточку узнаете? — Я же говорю, была у меня такая куртка. Но сейчас нет. — Куда же она делась? — Я испачкал ее в машинном масле и выкинул. — Давно? — Перед Новым годом. — Зима в этом году была довольно холодной. Вы ходили в мороз в демисезонной куртке? — В ней удобно ездить, она короткая, а в машине тепло. А то, что я ее вымазал, могут подтвердить несколько ребят из нашего гаража, вы порасспрашивайте. — У нас есть свидетель, который видел вас в этой куртке в Булонском лесу 5 апреля сего года, недалеко от того места, где был убит месье Навахин. — Навахин? Вы что, господа, хотите мне пришить убийство Навахина? Вы совсем с ума сошли? Да я даже знаком с ним не был! Какой к черту свидетель, а ну покажите мне этого свидетеля, пусть он мне в глаза скажет, что видел именно меня в Булонском лесу! Я требую очной ставки. — Свидетель видел блондина в спортивной куртке такого же цвета и фасона, как у вас, — включился в разговор Лансело, — но в лицо, к вашему счастью, он его опознать не может, потому как видел только со спины. — К моему счастью? Нет, господа, на мое горе! Если бы он видел того человека в лицо, то непременно бы сказал вам, что это был не я. — То есть 5 апреля вас в Булонском лесу не было? — Да я не помню! Я же говорю — мог туда пассажира привезти. Но даже если я и был где-то рядом, то по лесу не ходил, привез клиента и уехал. А куртка… Я что, один имею в Париже такую куртку? Лансело записал все, что сказал Корнилов, дал ему прочитать, после чего попросил шофера расписаться под своими показаниями. — А теперь смотрите, что у нас получается, месье Корнилов, — сказал инспектор. — Ваши коллеги — господа Опенченко, Петров, Зубов и Остроухов — действительно подтвердили, что вы испачкали куртку в масле. Но они также показали, что вы, как человек бережливый, куртку не выкинули, а стали ремонтировать в ней машину. И облачались в эту куртку примерно до апреля текущего года, а потом носить ее перестали. — Так я ровно то же вам и сказал! — Нет, вы сказали, что выкинули ее перед Новым годом, вот взгляните в протокол, тут так написано. — Господа, я же сказал, что не идеально знаю французский. Вы мне задали вопрос, когда я испачкал куртку, я ответил — перед Новым годом, а когда я ее выкинул, я вам не говорил, потому как вы не спрашивали, точнее потому, что я не понял вашего вопроса. — Дай я его ударю, Огюст! — сказал Кламар. — Еще успеешь, Этьен, — успокоил подчиненного комиссар, — у нас вся ночь впереди. Давайте, месье Корнилов, оставим пока вашу куртку и обратимся к показаниям мадемуазель де Вербицки. Она утверждает, что это вы предложили ей рассказать полиции историю про ссору Навахина с испанцем. Постойте, не отвечайте, дайте я угадаю. Вы скажете, что мадемуазель ударилась головой при падении и потому придумывает разные небылицы? — А вот и не угадали. Я так не скажу. Потому что действительно предлагал Ольге Аркадьевне рассказать эту историю полицейскому агенту, буде он явится в ресторан. — Зачем же вы заставляли девушку говорить неправду? — Во-первых, не заставлял, а предложил, и она добровольно согласилась, а во-вторых, я уверен, что это правдивая история, ибо о ней мне рассказал тот человек, которому я безоговорочно верю. — Кто он, где нам его отыскать? — Я не могу вам этого сообщить. — Вы понимаете, что если этот человек подтвердит ваши слава, у вас будет значительно меньше проблем? — Понимаю, но ничего не могу поделать, дал слово не выдавать его полиции. — Послушайте… Комиссар не успел закончить, потому что в кабинет буквально влетел сияющий д’Эврэ и выложил на стол комиссара длинный и узкий стилет, сделанный из трехгранного русского штыка. — Еле нашел, господин комиссар! — с лица инспектора не сползала улыбка. Его новенькая кожаная куртка была вся в грязи, зато какие-либо прорехи на ней отсутствовали. — Пришлось весь подпол на четвереньках облазить. Рош осторожно взял стилет в руки и с удивлением посмотрел на шофера: — Да тут и кровь можно поискать, и пальчики ваши! Почему вы не утопили его в Сене? Корнилов опустил голову: — Жалко было. Он столько раз служил мне верой и правдой… — Почему-то нас, шоферов, принято называть элитой. Считается, что мы зарабатываем какие-то бешеные деньги. Так вот, изволите ли видеть, в прошлом году из этой элиты шестнадцать человек с семьями уехало в Парагвай. А ведь от хорошей жизни на край света не поедешь! Не спорю, были времена, когда мы зарабатывали недурно. Лет восемь-десять назад у меня выходило франков по 70 в день, а в те годы франк был не чета нынешнему! Но увы, от этих заработков остались только воспоминания… В прошлом году, до встречи с месье Солдатовым, я зарабатывал по 500–700 франков в месяц. Это при двенадцатилетнем стаже вождения такси! Вы пробовали жить на такие деньги? Уверяю вас, такая жизнь приносит весьма мало удовольствия. Полицейских материальное положение Корнилова интересовало мало, но его никто не перебивал, кто же перебивает исповедующегося? Бывший товарищ прокурора отхлебнул из чашки и продолжил: — И вот тут-то, когда мы едва-едва сводили концы с концами, появились эти проклятые двухместные «сельта-катры» с пониженным тарифом. А что, машинка маленькая, бензина ест в два раза меньше обычной, можно позволить себе тариф на двадцать процентов меньше, чем у конкурентов. Ну и понеслось… Одна фирма двухместные «реношки» на линию выпускает, другая в ответ ночной тариф не с одиннадцати вечера устанавливает, а с половины второго ночи! Третья, вместо скидки в 20 процентов, устанавливает скидку в 25! А кто за все это платит? Пассажир? Нет, пассажир весьма доволен. Хозяин? Он как забирал половину выручки по счетчику плюс пять франков, так и забирает. А платит за все шофер! Делал я, скажем, по счетчику 100 франков, это вообще средняя по нынешним временам выручка. Прежде я должен был из этой суммы отдать хозяину половину плюс пять франков, мне оставалось 45. Ну, бензину я сжигал франков на 25. Оставалось мне, стало быть, чистыми 20, да чаевыми я набирал франков 10–15. Как видите, это еще куда ни шло. Но вот мы перешли на пониженный тариф. По счетчику 100 франков, а у меня в кошельке только 75. Половина хозяину, и остается мне 30–35. Но ведь бензина-то я сжигаю на те же 25! Получается, доходу я за день имею всего пять франков, ну и чаевые… Но и с чаевыми беда. Раньше, бывало, если на счетчике пять франков, всегда давали франк на чай, а теперь? А теперь вместо пятерки я 3.75 прошу, а мне дают два двухфранковика, да еще важно так говорят: «Сдачи не надо!» Тут не то что в Парагвай, тут на Луну полетишь… А вы говорите, элита… В общем, когда я уже всерьез подумывал в Южную Америку уезжать, познакомился я с Солдатовым. — При каких обстоятельствах? — спросил комиссар. — А при таких, что я, бывший товарищ прокурора, деникинский офицер, который большевиков до печенок ненавидит, вынужден был связаться с ними тугой нитью! Мы же, шоферы, начали за свои права бороться, стачки устраивать, тут-то товарищи и объявились. Стали помощь предлагать, опытом делиться. Везу я как-то Солдатова с очередного митинга, а он мне и говорит. «Митинговать, Иван, в наше время толку мало. Нам никто не поможет, если мы сами себе помогать не станем. В общем, есть у меня работенка, как раз для тебя». Ну и предложил стать у него кем-то вроде личного шофера и телохранителя. Ездили мы с ним на разные встречи, бумаги какие-то возили, конверты денежные. Пару раз мне выходить из машины с кривым ключом приходилось, когда деловые партнеры Дмитрия Сергеевича в ходе прений на повышенный тон переходили. Успокаивал. Платил он хорошо. Я домик снял, питаться стал по-человечески, одежонку выправил, жениться даже хотел! И тут как-то вызывает он меня и говорит: «Решить надо одного человека, иначе мне кранты, ну а коли меня не станет, жизнь твоя хорошая кончится. А согласишься — озолочу». Я подумал-подумал и решился. Убивать мне не впервой, я на фронте в рукопашные не раз хаживал, и шашкой врага рубил, и зубами грыз, когда шашки под рукой не было. Потом вот этот штык приспособил, когда в окоп противника залетаешь, им гораздо удобнее шашки работать…В общем, дал я свое согласие. Только задача не из простых оказалась — пассажир мой утром на службу ехал с двумя держимордами, а вечером — домой, и носа оттуда не казал. Стал я кумекать, как его выманить, ну и придумал. Солдатов несколько раз с ним при мне встречался, и один раз Навахин в компании мадемуазель Фурро был. Сразу было видно, что отношения у них не служебные. И тут вижу я ее в «Джигите». Подозвал, заказал вина, она мне про горе свое и поведала. Ну, думаю, девочка, тебя сам дьявол мне послал! Давай, говорю, обидчика твоего проучим. Ты его главное в безлюдное место заведи, а там я ему покажу, как русских девушек бесчестить. Она согласилась. Только, говорит, бить его станешь, когда мы поговорим и расстанемся, пусть он на меня не думает, я рассчитываю отношения с ним наладить, да и маску какую-нибудь надень, чтобы он тебя не узнал. Все мы с ней обговорили. Я мальчишку нашел, который записку передал. Его из Парижа пришлось везти — там, где Навахин жил, уличных ребят нет. — А ведь и вправду, как мы об этом не подумали! — всплеснул руками Рош. — Мальчишка-то жив? — Вы меня за изверга-то не держите, записку отнес и свалил в город, я ему денег на метро дал сверху. Нарядился я в свою старую куртку, потому как знал, что от удара кровь хлынет и на одежду может попасть, а эту было не жалко. Ларка Навахина в лес завела, поболтали они, она в сторону дома пошла, а я дело сделал… — А Фурро по своей инициативе убили? — Нет, Солдатов приказал. Когда я об убийстве ему доложил, он аж взбеленился. «Дурак вы, говорит, Иван Алексеевич, а еще товарищ прокурора! Одну проблему решили, а другую создали. Девчонка завтра в газетах об убийстве прочитает и сразу в полицию побежит». «Не побежит, — говорю, — испугается». «А вдруг не испугается? Нам что, сидеть и дожидаться, как она себя поведет? Нет, братец, ты уж будь любезен, избавь меня от такого удовольствия». Деваться было некуда. Где Лаурка живет, я знал — возил ее до дому. Спрятался я под парадной лестницей, консьержек-то в Биянкуре нет, ну и ее тоже… — А кто додумался на испанца все свалить? — Патрон, будь он неладен. О том, что вы во второй раз в кабак приходили и про любовь Навахина и Лауры спрашивали, я в тот же вечер узнал, когда зашел в «Джигита» поужинать, об этом весь ресторан гудел. Доложил патрону. А тот говорит: «Дела у нас были с покойником, да такие, что ГПУ за это с меня спросить может. Убийство им показалось очень подозрительным. Едут сюда из Москвы специалисты, чтобы это дело расследовать. Надобно их на ложный след навести, чтобы они ко мне не прицепились». Подумали мы, подумали, да и придумали. Где испанец живет, я еще раньше для патрона узнал, на всякий случай. По ночам Себастьян работал — по ресторанам ходил, вербовал народ в армию Франко, домой возвращался под утро. Когда графиня согласилась вам про него рассказать, я ночью в его дом пробрался, а когда он вернулся — долбанул по голове. Потом под дулом револьвера заставил рапорт написать, потом морфий вколол, да столько, чтобы он наверняка окочурился. А потом читаю в газетах о перестрелке и взрывах и думаю, как же нам повезло! Правда, вы этих ребят недавно взяли, и, как в газетах пишут, они рассказали, что пришли за месье Муньосом в связи с другим делом, надоели им его рекрутерские занятия, но кто же им поверил бы! Эх, надо было штык утопить…