— Ну, следователю виднее, кто виновен, а кто нет. А наша задача — исполнить его поручение и отыскать беглеца. Поэтому-то я вас и спрашиваю, что вы на этом поприще сделали? — Кое-что сделал, ваше высокородие. Когда Кислов задержал Варберга в ресторане, с эстляндцем были два его знакомца, которых мой, как вы давеча изволили выразиться, Лекок недоделанный задержать не удосужился. Хорошо хоть имена записать догадался. Так вот, это некие остзейцы Людовик Озолин и Карл Рет. Я и подумал, коли Варберг себе на хлеб насущный мошенничеством зарабатывал, может быть, и дружки его тем же занимались? Поручил своим молодцам почитать газеты, и они нашли несколько объявлений, в которых Озолин предлагает услуги по управлению имением, называя себя опытным агрономом. В объявлении и адрес есть — угол Геслеровского переулка и Лахтинской улицы, дом 32, квартира 29. Побывал я там и узнал от его квартирохозяйки, что уехал наш Людовик две недели назад и письма велел пересылать в Уфимскую губернию, в имение госпожи Хитрово. — Хитрово? Это какой же из Хитрово? — Супруги помощника начальника главного управления почт и телеграфов. Я с ней встретился, и она подтвердила, что наняла Озолина управляющим. Я снесся с тамошним полицейским управлением и сегодня получил вот эту телеграмму. Надворный советник достал из папки и протянул начальнику бланк с наклеенной телеграфной лентой. «Схожий присланными вами приметами господин прибыл Токаревку гости господину Озолину 25 сего января зпт находится имении сей день тчк становой пристав Рябоконь тчк», — прочитал Филиппов. — Ну что же, составьте телеграмму от моего имени об арестовании этого гостя, берите Кислова и езжайте в эту, как ее… — Токаревку. — Да, туда. И Озолина пусть становой арестует, нам тоже есть что ему предъявить. — Ваше высокородие, с доставкой арестованных надзиратели справятся, а я бы хотел в другое место съездить. — Это куда же? — В Херсон. В доме, где проживал убитый, был швейцар. После экспертизы оружия Мечислав Николаевич повторно тщательно его допросил. Швейцар божился, что со своего поста никуда не отлучался и видел в тот день только двоих посторонних: Варберга и молодого человека в студенческой фуражке. — Да и этот, почитай, не посторонний, ваше высокоблагородие, потому как студент этот комнату изволили у нас снять, которая после Льва Григорьевича освободилась. — Что за Лев Григорьевич? — Ну как же, это братец Михаила Григорьевича, с женой из Херсона-с приезжали. На лечение он приезжал, ушами страдает. Сначала у братца жили, потом этажом выше переехали-с. — Почему? — А вот этого не могу знать. Видать, так удобнее им было. — А долго ли он прожил? — Один момент-с! Швейцар сходил в свою каморку, располагавшуюся под лестницей, и вернулся с толстой тетрадкой в коленкоровом переплете. — Ведем учет всем жильцам, как по закону положено. Мне хозяин за это лишнюю зелененькую[18] в месяц добавляет. Так-с. Вот-с. Прибыть изволили тридцатого минувшего декабря, квартирку переменили седьмого, а убыли-с девятнадцатого. — А что, Лев Григорьевич неожиданно уехал? — Нет, он в канун Сретения и собирался. Его квартирохозяйка под это дело и объявление дала, что комната с двадцатого будет сдаваться, студент по этому объявлению и явился. Еще калоши не хотел на лестнице снимать, боялся, что уворуют. Но я его успокоил, потому как мы на этой должности и состоим, чтобы калоши у жильцов и у гостей были целы. Осин пожал плечами: — Вы не спрашивали, я и не говорил. К тому же с братом и с его женой ваш агент беседовал, мне брат рассказывал. — Который агент, не знаете? — Наверное не знаю, но по-моему, это тот, который самым первым явился, вместе с околоточным. «Собрались лекоки с пинкертонами, — вздохнул Кунцевич, — обоих со службы надо гнать!» — А почему брат от вас съехал? — Лидии Аркадьевне, супруге его, показалось у меня шумно. У меня и правда бывают гости, иногда дамы-с, я же человек холостой. А снохе это не понравилось. А тут как раз комната в квартире на третьем этаже освободилась, вот они и переехали. Кунцевич вызвал старшего Осина в Петербург телеграммой, и тот 24 января явился в сыскную полицию. Войдя в кабинет чиновника для поручений, херсонский присяжный поверенный громко поздоровался и представился. Усевшись в предложенное кресло, Лев Григорьевич достал из кармана сюртука кожаный футляр, а из футляра — маленькую серебряную трубочку и вставил ее в ухо. — Добрый день, Лев Григорьевич, — сказал Кунцевич, — извините, что пришлось вызывать в столицу, но обстоятельства дела не давали нам иного выхода. — Я все прекрасно понимаю, — гость кивнул головой, — дело серьезное, и мой долг гражданина предписывает мне оказывать полиции всяческое содействие. Вот только… Зачем надобно было дожидаться моего отъезда, чтобы потом вызывать в Петербург? Нельзя ли было сразу задать мне все интересующие сыскную вопросы? Я по вашей милости всю прошедшую неделю в поезде провел. В два часа ночи третьего дня до дому добрался, прочитал вашу телеграмму и в восемь утра снова в поезде сидел, причем в том же купе, в котором домой ехал! Признаться, я сначала ехать не собирался, хотел письменно вас известить, что коли вы ко мне интерес имеете, так сами и приезжайте. — А почему передумали и явились? — А, — присяжный махнул рукой, — жена уговорила. Нельзя, говорит, манкировать вызовом в полицию, когда речь идет об убийстве. Да и преступление случилось не на улице, а у родного брата на квартире. А вы что, моему визиту не рады? — Ну почему же, рад, весьма рад. Кстати, а почему вы от брата съехали? Ведь лишние же расходы. — Жена настояла, да и я был не против. Братец мой из ловеласов, да и Дмитрий Иванович не монахом был. Когда мы приехали и первый раз у брата отобедали, жена пошла на кухню, прислугу похвалить за стряпню. Анисья же в ответ разразилась слезами, поцеловала жену в плечо и, перекрестившись перед образом, говорит: ведь это в первый раз у нехристя, барина моего, обедает настоящая замужняя барыня, а шлюхам готовить какая может быть радость? Жена прямо опешила. А шестого вечером покойный явился под утро в сильном подпитии вместе с этой, как ее, Олей. Наша комната с его общую стену имеет, весьма тонкую. Мне-то что, я даже если из пушки рядом будут стрелять, не услышу, а вот супруга такого наслушалась, что спать потом не могла, она у меня дама весьма строгих правил. — Понятно. Ну-с, приступим к формальному допросу. Вот-с, поручение следователя о его производстве, извольте ознакомиться. Присяжный внимательно прочитал бумагу и изъявил готовность давать показания. — Итак, где вы находились 15 сего января с десяти утра до восьми вечера? Из допроса выяснилось, что у Льва Григорьевича имеется alibi — во время убийства он был у врача. — Я, собственно, за этим в столицу и приехал, — Осин вытащил из уха трубочку, показал ее сыщику и вставил обратно. — Новейший виброфон фирмы Драпье. Сделан под мое ухо. Обошелся в копеечку, но зато слышать стал как в молодости! 15 января я явился к доктору забирать прибор в десять утра и пробыл у него до двенадцати. Потом отправился к Донону, отпраздновать завершение лечения. — Доктор что, и по воскресеньям принимает? — Да. Он говорит, что так больным удобнее — многие в будни заняты службой. Зато в понедельник у господина Вендера приема нет. — Понятно. А завтракать один изволили? — Нет, с супругой. Мы с ней условились встретиться в ресторане. — А еще кто-нибудь с вами был? — Да, мой университетский однокашник Борис Павлович Авилов, он тоже присяжный поверенный, и Лидина подруга — Липа Одинцова. — Адреса их назвать можете? — Борин могу, а Липин не знаю, впрочем, если дать телеграмму ко мне домой, то Лида вышлет адрес — они с Липой в переписке состоят. — Давно дружат? — Давным-давно. Воевали вместе. — Ваша супруга воевала? — удивился чиновник для поручений. — Да, была сестрой милосердия на турецкой войне. — Вот как! А в телеграмме нет никакой необходимости, место прописки Одинцовой я узнаю в адресном столе. Глава 6 Как все было на самом деле Шла сырная неделя, и Мечислав Николаевич должен был вовсю праздновать масленицу с Татьяной Федоровной. Когда он сообщил супруге о командировке, случился скандал. «Ну вот, теперь дуться на меня будет», — вздохнул Кунцевич, и ему стало так жалко жену, что он решил купить ей какой-нибудь дорогой подарок. В Москве перед традиционным визитом к бывшему начальнику надворный советник заглянул в Петровский пассаж. Проходя мимо магазина готового мужского платья, он увидал знакомую фигуру. Сыскной надзиратель Тараканов[19], обряженный в какой-то нелепый костюм, примерял чудовищной расцветки галстух, а стоявший перед ним приказчик вовсю расхваливал свой товар. — Осип Григорьевич! Какая встреча! Надзиратель оглянулся, бросился к Кунцевичу и стал трясти его руку: — Мечислав Николаевич! Как я рад! — И я весьма рад! Прибарахляетесь? Боже! Кто это вас так нарядил?!