— А что, плохо? — Ужасно. Эй, любезный! — позвал приказчика надворный советник. — Помоги господину раздеться. Идем отсюда, Осип Григорьевич, идем и как можно быстрее, а не то они превратят вас в савраса. Переодевайтесь скорее, я буду ждать вас в галерее. Кунцевич и Тараканов вышли на Петровку и пошли к бульвару. — Лихоимствовать стали, Осип Григорьевич? Тараканов опешил. — С чего вы взяли? — А на какие же шиши вы хотели в Петровском пассаже одеться? Или в Москве у надзирателей сыскной полиции такое хорошее жалование? Тараканов так растеряно глядел на столичного чиновника, что Кунцевич еле сдержал смех. — Видите ли, Мечислав Николаевич, я до сего дня как-то на одежду мало внимания обращал, покупал, что подешевле, а тут… В общем, мне надо приодеться. А Петровский пассаж у всех на слуху. Ну, я и пошел. Кой-какие сбережения у меня есть… — Пришли, а тамошние ушлые приказчики вмиг разглядели в вас человека, привыкшего одеваться на Апрашке[20]. Ну и постарались эти молодцы всучить вам втридорога залежалый товар. Вам когда нужно быть при полном параде? — Послезавтра. — Позвольте воспользоваться полученной на службе опытностью и угадать предмет вашего визита? Позволяете? Тараканов вяло кивнул. — Итак. Молодой человек на масляной неделе озаботился приобретением костюма. Пальто на вас хоть и не новое, но вполне ничего себе. Один воротник рублей на сорок тянет. — За три года третий раз надеваю. Неделю назад от маменьки привез. — Бережливость — черта похвальная, но нельзя превращать ее в скопидомство. Вещи созданы для того, чтобы их носить, а не для того, чтобы их моль в сундуках ела. Судя по тому, что верхняя одежда молодого человека вполне устраивает, собрался он туда, где надобно ее снимать, то есть в место теплое. Театр? Ресторан? Гости? Я почему-то склоняюсь к последнему. Сырная неделя началась, а послезавтра у нас среда. К будущей теще на блины собрались, Осип Григорьевич? Надзиратель густо покраснел. — В точку? — спросил Кунцевич и тут же повторил утвердительно: — В точку! Как я вас раскусил, а? Недаром старик двадцать лет сыску отдал! Впрочем, признаюсь, раскусить вас мне было не сложно. Криминальное поприще не для вас, любому городовому себя выдадите. Краснеть-то до сих пор не разучились. Тараканов стал пунцовым. — Да не смущайтесь вы так, не смущайтесь. Ничего постыдного в этом нет. У вас самый подходящий возраст для таких визитов. А в затруднении вашем я вам постараюсь помочь. Я в Москве проездом, еду в теплые края нашего отечества по одному весьма интересному и секретному делу и вот, при смене поездов, решил нанести визит своему бывшему начальству. А Аркадий Францевич — франт известный. Спрошу у него, где можно в первопрестольной хорошо и недорого обмундироваться, скажу, что желаю гардероб обновить. Вы вечером сегодня на службе будете? — Да, в шесть должен явиться. — Прекрасно, я вас найду. Ну а пока идем, рассказывайте, рассказывайте, как вам живется! Поезд остановился у дебаркадера херсонского вокзала без пятнадцати девять утра. Мечислав Николаевич заселился в гостиницу «Одесскую», принял с дороги ванну, побрился, надел свежую сорочку, позавтракал в гостиничном ресторане, который считался одним из лучших в городе, и, остановив на Семинарской улице извозчичьи дрожки, велел везти себя на Католическую, к дому присяжного поверенного Осина. — А барина нет, — сказала горничная, едва открыв дверь. — Я к барыне, милая, передай ей мою карточку. Надворный советник протянул прислуге белый картонный прямоугольник, сбросил ей на руки пальто и был приглашен в гостиную. Хозяйка явилась туда минут через десять. Это была стройная блондинка лет пятидесяти в простенько-дорогом домашнем платье и с модной прической. — Не ожидала вас увидеть у себя дома, Мечислав Николаевич, — сказала она, протягивая руку для поцелуя, — что заставило вас проделать столь долгий путь? — Появился ряд вопросов, а вызывать вас к себе было неудобно — и так вашего супруга понапрасну беспокоили. — С каких это пор полиция стала такой внимательной к простым обывателям? Сдается мне, лукавите вы, господин надворный советник! Впрочем, мне это все равно. Присаживайтесь, чаю выпьем. Они молчали до тех пор, пока горничная, расставив на столе чашки и вазочки с вареньем, не вышла из комнаты. — Так какие же у вас ко мне возникли вопросы? — спросила Лидия Аркадьевна, сделав глоток чая и поставив чашку на стол. — Вопросов немного, точнее, пока всего один. Появятся ли другие, будет зависеть от ответа на первый. Итак, были ли вы знакомы с покойным Дмитрием Ивановичем Любовским до вашей встречи в Петербурге? — Нет. Кунцевич внимательно посмотрел на хозяйку. Та была совершенно спокойна. — Да-с. Одним вопросом ограничиться не получилось. Вынужден задать следующий. В каком госпитале вы проходили службу во время турецкой войны? — Надо же! Вам интересно мое прошлое? — Исключительно по долгу службы, мадам. Так в каком госпитале? — В тридцать четвертом временном. — Любовский лечился от ран в этом госпитале как раз в ту пору, когда вы там служили. Я справился в архиве военного министерства. — Ну и что? Вы знаете, сколько раненых было на той войне? Мы иной раз по два часа в сутки спали. Очевидно, что всех, лечившихся в госпитале, я запомнить не могла. А вот батюшку вашего я помню. Вы ведь сын Николая Антоновича? — Да, — кивнул надворный советник. — Прекрасный был человек, и хирург великолепный. Он жив? — Давно умер. И он действительно служил в этом госпитале. — Ну вот, видите. — Лидия Аркадьевна, я разговаривал с Олимпиадой Васильевной Одинцовой. И она мне сказала, что вы не просто были знакомы с Дмитрием Ивановичем, но были весьма дружны. — Лев говорил мне, что вы спрашивали про Липу, но я и подумать не могла, что она будет с вами так откровенна. Каюсь, я вам солгала. Я действительно знала Дмитрия Ивановича и даже дружила с ним. Но после того как вернулась из Болгарии, я его не видела до нынешнего января и никакой связи с ним не имела. — Зачем же вы сказали неправду? — А чтобы вы ограничились одним вопросом. Зачем прошлое ворошить? Кунцевич закивал головой: — Ну да, ну да… Признаюсь, я вас тоже обманул. Ваша подруга умеет хранить тайны. Она ничего не сказала про вашу дружбу с Любовским. Об этом я узнал из другого источника. В госпиталях в ту войну действительно умирало много народу, и чтобы наши славные воины не были погребены без покаяния и соблюдения всех обрядов, при каждом госпитале существовала походная церковь. И как в любой церкви, там велись метрические книги. Теперь они хранятся в архиве военного ведомства. Больше всего в таких книгах записей о смерти, практически нет записей о рождении, и одна-две записи о браках. — Довольно! — мадам Осина поднялась из-за стола. — Что вы хотите? — Я хочу, чтобы вы поведали мне правду. За что вы убили своего первого мужа? — Красавца гусарского корнета привезли к нам из-под Шейново, под самый Новый год. Рана у него было опасной, еле выкарабкался. Я старалась одинаково хорошо ухаживать за всеми ранеными, невзирая на чины и звания, но Любовскому моей заботы всегда доставалось больше. Война шла к концу, раненых становилось все меньше и меньше, у меня появилось свободное время, и я могла посидеть у койки Дмитрия Ивановича без дела, просто ради разговора. А разговаривать он умел! Мне в ту пору едва исполнилось восемнадцать. Я была наивной дурочкой и не устояла. Но как только Любовский добился своего, он сразу же переменился. Сказал, что для нас обоих это было страстное увлечение, угар которого скоро пройдет. — Осина засмеялась. — В общем, жениться не захотел. Но его удалось переубедить. Не мне, я в ту пору жила как в тумане, ничего не понимала, не ела, не пила, не спала. Был у меня один воздыхатель, военный фельдшер, из нижних чинов… Эх, в ту бы мою хорошенькую головку да мои сегодняшние мозги! Любил он меня безумно, и когда узнал мою историю, решил спасти мою честь. Любовский в ту пору уже получил место в военной администрации и терять его ни в коем случае не хотел — уж больно там было хорошее жалование. Так Костя пошел к нему и говорит: стреляться я с вами не могу — чином не вышел, но карьеру испортить вполне способен. Или, говорит, женитесь, или я напишу рапорт о вашем поведении самому военному комиссару и останетесь вы тогда без места, да и с военной службы вас, скорее всего, погонят. Волей-неволей пришлось Дмитрию Ивановичу на мне жениться. Только насильно мил не будешь. Помаялись мы полгода, и сбежала я от него. — Костя — это Константин Михайлович Злобин, свидетель со стороны невесты при вашем венчании? — Он самый. — А он вас замуж не позвал? — Звал, еще как звал, только я не пошла… Говорю же — дура. Уехала я в Россию и о позоре своем никому не рассказала. Помаялась несколько лет, а потом встретила Левушку. Ну и захотелось мне простого женского счастья, взяла грех на душу. Жили мы в мире и согласии много лет, пока черт меня не дернул мужа в столицу сопроводить — с подругой хотела увидаться, в Мариинку сходить… Сходила. — Откуда у вас оружие? — С Апраксина рынка. Я Митю сразу узнала, и он меня. Но три дня виду не подавал. И вот на третий день Лева к доктору пошел, Миша — в суд, Анисья — в лавку. Остались мы в квартире вдвоем. Заходит он в мою комнату и говорит: «Ну здравствуй, женушка! Давай обнимемся, что ли?..» — Я думала, ты давно умер, — сказала Лидия Аркадьевна, поднимаясь с кресла. — А я жив, моя милая! — засмеялся Любовский, — жив и совершенно здоров, твоими заботами. Да и ты, я смотрю, неплохо себя чувствуешь. И судя по всему, при деньгах, в отличие от меня. Его тихий, шипящий голос и беззвучный смех вернули Осиной самообладание. Она резко спросила: — Чего ты хочешь? — Как чего? Денег, разумеется. За все, милая моя, надобно платить. Я тридцать пять лет хранил тебе верность, а ты? Ладно меня, грешного, не испугалась, ты Господа Бога не побоялась! Двоемужница! В общем, я долго разговаривать не буду. Или ты мне даешь двадцать пять тысяч, или я на тебя доношу, выбирай. — Ты с ума сошел, откуда у меня такие деньги?! — закричала Лидия Аркадьевна. — Деньги у тебя есть, ты же недавно унаследованное имение продала, муженек твой давеча за винтом[21] хвастался. И заметь, я прошу ровно половину, хотя мог бы попросить все. — Я сходила в банк, перевела из Херсона деньги и отдала Любовскому. А через неделю он попросил оставшиеся двадцать пять тысяч. Тогда я пошла на рынок и купила револьвер. Замок в квартире деверя французский, у нас был ключ. Я как можно тише открыла дверь и вошла. Любовский был в гостиной, он стоял ко мне спиной. Я подняла револьвер, но выстрелить не могла. Дмитрий почувствовал мое присутствие, обернулся и потянулся к револьверу, который лежал на столе. Тогда я выстрелила и стреляла, пока не кончились пули. Потом забрала портфель с деньгами и ушла. Там, кстати, был договор с каким-то агрономом и расписка на две тысячи. Я их сожгла. Кунцевич встал из-за стола и поклонился: