Это уже слишком. Комок в горле поднимается, и я не могу глотать. Он отдает мне контроль. Из меня вырывается хриплый шепот: — Не играй со мной. Вместо того, чтобы ответить мне, он приподнимает голову, и в моей груди поселяется тупая боль. Наклонившись, я сливаюсь с ним в сладком и нежном поцелуе. Потом он бормочет напротив моих губ: — Идеально. Дерьмо. Это впечатляет. Углубляя наш поцелуй, я начинаю раскачиваться, и проглатываю его низкий стон. Я двигаюсь медленно и уверенно, вверх и вниз, и он полностью позволяет мне контролировать все, что здесь происходит. Мы раскачиваемся, целуемся, прикасаемся, сливаемся так, как я никогда не думала, что это возможно с таким мужчиной, как он. Немного отстранившись, я нежно целую его губы. Затем оставляю крошечные поцелуи по всему его лицу. На щеках, глазах, носу, и наконец, вновь на мягких, полных губах, в то же время, глубоко насаживаясь на него. Выпрямившись, я задыхаюсь, когда нахожу точку. Ну, знаете? Ту самую точку. Его взгляд на мне повсюду, он наблюдает, как я двигаюсь все ближе и ближе к своему освобождению. Я сжимаюсь вокруг него, и я там. Позвоночник напрягается, глаза закрываются, белые пятнышки искрятся передо мной, и я стону. Внезапно, я открываю глаза, и смотрю на него вниз, сдерживая свое освобождение. Он приоткрывает рот, потом кивает, давая то, что мне нужно. Разрешение. Мое сердце колотится. Откинув голову назад, я стону долго и низко, когда первое сокращение сильно сжимает его. Отпустив мои руки, он обхватывает мои бедра. Он крепко меня держит, толкаясь в меня. Моя сущность сжимается вокруг него, и исступленный восторг затопляет меня. Мое самое последнее сокращение стихает. Я чувствую, что его член во мне увеличивается. Он тянет мои бедра вниз, и наши взгляды встречаются, когда он тихо выпускает свое освобождение, не отводя от меня своих нежных, карих глаз. Тяжелое дыхание заполняет комнату. Никто из нас не делает ничего, чтобы разъединиться. Мысль о том, что он выйдет из меня прямо сейчас, меня беспокоит. Как будто чувствуя это, он перекатывает нас так, что теперь я лежу на спине. Не отрываясь от меня, он прижимается лбом в изгиб моей шеи, целуя ключицу, и я полностью расслабляюсь. Прижимаясь к нему, одной рукой я обнимаю его за шею, а другой поглаживаю его волосы. Мои руки на Твитче, и подсознательно, он сжимает меня сильнее. Я могла бы делать это вечность. Это было моей последней мыслью, прежде чем я провалилась в сон. По дороге на работу, я чувствовала взгляды людей, стреляющие в меня, как лазеры, и точно озадаченные моими шагами вприпрыжку. — Всем доброе утро, — поприветствовала я с хитрой улыбкой на лице. Я практически уверена в том, что мои сотрудники думают: «Ну, дерьмо. Кое-кто попал под раздачу». И я попала под раздачу. Твитч очень хорошо задал мне трепку. Но прошлой ночью было что-то большее. Он отдал мне контроль над тем, над чем прежде не отдавал. И больше того, он не беспокоился из-за этого. Он не был злым или расстроенным. Едва различимым способом он показал мне, что доверяет. И это было фантастическим. И потрясающим. Это было также сверхэмоциональным. Как наблюдать за тем, как маленькие черепашки вылупляются из яиц, и пробираются к океану. Это было медленным. Мы не торопились. Но это точно того стоило. Если бы мне хватило сил, я бы в конце зааплодировала и закричала «Ура». Ты не можешь торопить человека продвигаться вперед. Все должно происходить в свое время. Ты можешь заставить человека измениться, но только тогда, когда он достигнет этого самостоятельно, и будет придерживаться этих изменений. Когда утром я проснулась одна, вытаскивание своей внезапно-несчастной задницы из кровати заняло у меня какое-то время. Я притопала на кухню, и заметила свернутый кусочек бумажки, прикрепленный к дверце холодильника. Прищурившись, я посмотрела налево, затем направо, проверяя, что за мной не наблюдают, оторвала бумажку от дверцы и развернула ее. И то, что я увидела, подняло мое настроение от «Степени А — «хмурый человечек» до «Степени Б — «радужная фея». И радужные феи были просто чертовски счастливы. Ну если и нет, то должны. Ради всего святого, они же делают радугу. Перечитывая записку уже во второй раз, я прислонилась к столешнице, и вздохнула. Ужин. 6 вечера. Останешься на ночь у меня. Я пришлю машину. Оденься прилично. Хихикая, я посмотрела на приказ, который я получаю почти каждый раз, когда мы вместе. Оденься прилично. Сегодня мне отчаянно нужно побегать по магазинам. И вот почему я пишу Никки, прося ее встретиться со мной в обед. Заходя в кабинет, я останавливаюсь, когда вижу Майкла, сидящего за моим столом. Смотрю на него в упор, сжимая по бокам кулаки, и свистящим шёпотом, сквозь зубы, произношу: — Майки, для школьного прогула у тебя должна быть стоящая причина. Он ухмыляется: — У учеников выходной. Мой гнев испаряется, и я прохожу дальше в свой кабинет. — Ну, я бы сказала, это стоящая причина, — подмигивая, подхожу к нему и вздыхаю. Твитч рассказал мне, что его избили. Он также рассказал мне, что разобрался с этим. Когда я спросила, что произошло, он заметил мою серьезность, но абсолютно спокойно ответил: — Не спрашивай, и не говори об этом. Это, ясно-понятно, заставило меня расслабиться так же, как и человека с опухшим глазом. Положив ладони по обе стороны от лица Майкла, смотрю в его печальные глаза: — Дайка я посмотрю на тебя, дорогой. Его нос опух и деформирован, губа порвана с левой стороны, глаз черный от гематомы, но опухоль, кажется, сошла. И я решаю сыграть в хладнокровие, и не показывать, как сильно взбешена тем, что одного из моих детишек избили. И хорошо избили. Все еще держа ладонь на его щеке, другой рукой касаюсь его короткой и аккуратной стрижки: — Ты в порядке? Он закрывает глаза, ощущая мои пальцы в своих волосах. Моя душа болит. Как много времени прошло с тех пор, как кто-нибудь проявлял к Майклу материнскую любовь? Мое предположение — этого времени было ужасно много. Он бормочет, с закрытыми глазами: — Я в порядке. Ничего такого, через что бы я прежде не проходил. Я люблю свою работу. Это заставляет меня улыбнуться по-настоящему. Освобождаю его от моих ласковых прикосновений, и говорю: — Хорошо! Нет, отлично! Как тебе новый босс? Ладно. Я официально добываю информацию. Разве можно меня осуждать? Майкл опускает подбородок, и мягко улыбается: Я не знаю, откуда этот парень, мисс Балентайн. Но я благодарен, — он смотрит вверх, на меня, и его лицо становится серьезным: — То, как он позаботился о том, что произошло… — его глаза расширяются, и он качает головой: — Серьезно, ваш парень чертовски страшный. Вместо того, чтобы исправлять его предположение, я хмурюсь: — Следи за языком. Изучая меня невозмутимым взглядом, он встревоженно бормочет: — Извините. Он был весь такой "резать, колоть ножом, выбивать", а я просто был, как кто? А потом он весь такой вновь улыбающийся, как будто ничего не случилось, и я серьезно забеспокоился, — его взгляд встречается с моим, и Майкл возвращается из далекого путешествия в свой мозг. — Но думаю, я ему нравлюсь. Он улыбается. Он выглядит счастливым. Но я все еще задерживаюсь на словах «резать, колотить ножом, выбивать». Моя кровь застывает в жилах. Откашливаясь, я поворачиваюсь к нему спиной, и спрашиваю с фальшивой радостью: — Какие планы на сегодня? Я слышу, как Майкл встает. — Работать. Я должен спешить к мистеру Т, и он не будет счастлив, если я опоздаю. Притворяясь, что беру с полки какие-то книги, я говорю: — Хорошо, Майки. Береги себя. Дверь за ним закрывается, а я кладу руку на вздымающуюся грудь. Интересно, как я собираюсь сегодня пережить ужин. Отменить ужин с Твитчем — не вариант.